Мастер Уэлдрейк извлек повлажневшие перышки из глаз и принялся читать быстрее – чернила расползались по пергаменту, превращая в кляксы строки, так и не заученные им наизусть… Бурляща кровь, сердцебиенье — Намек на МИТРЫ возвращенье. Гирлянды лик святилищ тайных благородят: Великий ПАН унять потемки дней приходит. Несется звон колоколов по всей Земле и не смолкает: Императрица АЛЬБИОНА Весну златую призывает! – Отменно сказано, как и всегда, мастер Уэлдрейк! – Майская Королева взмахнула серебряным скипетром, что увит был миртом, меж тем лакеи ринулись водружать над паланкином зеленую парусину, защищая Глориану от орошения, коего другие в ожидании своей очереди обрести навес избегнуть не могли. Дождь колотил парусину над ее головой подобно топоту бегущих ног, она же взяла меч, что поднес на подушке прихрамывавший лорд Ингльборо, и принялась возглашать храбрым моряков «сирами» прежде, сообщила она, чем они утонут в ожидании награды. Миром был обретен новый лорд или два, а владения в Девствии, Катае, Гибернии розданы трезвомыслящим мужчинам, коих лорд Монфалькон счел достойными доверия насладиться ответственностью за богатство и, получая большую долю государственных щедрот, поддерживать интересы Державы с тем большей решительностью. Посланники отправлены были за рубеж, увозя верительные грамоты и письма; иноземные посланники были, в свой черед, приняты, их письма зачитаны, сами они приветствованы. Девять маленьких девочек (каждая моложе предыдущей на равные промежутки времени, незаконнорожденные дщери Глорианы) вели овечек по затопленным лужайкам и, почихивая, лепетали пасторальные стишки, пока Королева не упросила нянечек поскорее загнать детей во дворец и высушить прежде, чем тех погубит озноб. Квинтан, сиречь состязание конных пикинеров, отложили на завтра (или пока не воссияет солнце). Солнечная Колесница, в коей Митру, Бога Света, изображал смущенный, удрученный лорд Рэнслей, полунаг и влажен, в помятых желтых брыжах и бриджах, влекомый юношами и девами, тоже в желтом, символизирующими лучи светила, прикатила и укатила, оставив темный отпечаток на истоптанной траве. Музыканты, как бы сатиры и нимфы, получили приказ отступить в Великий Зал, где ныне устроены будут танцы; отменили и Процессию по Тропе-меж-Дерев. Решено было продлить церемонию с места, когда Глориана, привязана к Майскому Древу придворными, освобождается Рыцарством Альбиона в лице сира Танкреда, если только дождь не зарядит еще сильнее, Древо же оборонили большим квадратом парусины, что натянулся над ним подобно парусу. Мастера Уэлдрейка позвали выйти и продекламировать еще одно стихотворение. В перьях, переливающихся водой, кою он с каждым жестом повсюду разбрызгивал, поэт объявил о намерении прочесть недавние станцы из длинной эпической жесты, писомой последние шесть лет, названием «Атаргатис, или Небесная Дева». – Как вы помните, Ваше Величество, сир Фелицит, Рыцарь-Пастух, совсем недавно расстался с сиром Геметом, Рыцарем-Отшельником, что вновь наставил его на истинный путь в поисках Двора Королевы Атаргатис. Однако, прежде чем достичь Двора, он должен пережить множество иных приключений, из коих всякое научивает его следующему уроку и тем готовит к положению Защитника Королевы, объемлющего Мудрость, Умеренность и Справедливость внутри себя, а равно Храбрость, Добродетель и Милость. – Водяная бусина прокатилась по его клюву и плеснулась на костюмированную ногу. – Мы помним вашу историю, мастер Уэлдрейк, и обратились в слух в ощутительном и приятственном предвосхищении ее продолжения, – элегантно ответствовала Майская Королева, пока стихотворец извлекал закапанный томик из оперения и прочищал горло. По лесу сумрачну прекрасный рыцарь наш, Колеблем страхом, без поспешности плутал, Вдруг расступился перед ним лесной пейзаж: Там дровосек, высок, удало разрубал Священный дуб, а с ним и мелколистный вяз, Рябину скромную и ясень благородный, Стволы и ветви топором кромсая враз; Тут крикнул ФЕЛИЦИТ ему остановиться, Копью в знак мира позволяя опуститься. «Как звать тебя, о дровосек? – он вопросил. — Ты дюж весьма, широк бедром, могуч плечом; Молю, скажи, зачем ты не жалеешь сил, Сосну и тис круша бесщадным топором, Корням невинным истреблением грозя? Ведь лес здоров, и он веками буйно рос, Ты ж губишь зелень, в плоть ее топор вонзя. Зачем устроил ты сей гибельный покос? Как звать тебя, о дровосек? Таков вопрос». Кудрей серебряных сиянье целиком Лик дровосека укрывает, как волна, И борода его златым мерцает льдом, И грудь железная черна и зелена, Глаза блестят, как две свирепые звезды, А члены розами горят из темноты. Вдруг от гиганта рыцарь скорбно отступил. «Я ХРОНОС, Времени Сатрап! – тот отвечает. — И УРАВНИТЕЛЬ, мой топор, всё подчиняет!» «Ведь правда в том, – свою он речь спокойно длит, — Что в Равновесье Жизнь и Смерть пребыть должны; Раз Человек не в силах выбрать, с толку сбит, Богами мне и Жизнь, и Смерть подчинены: Час сменит час, и день за днем всегда бежит, И смену лет топор мой верный сторожит». «То суд неправедный, – промолвил ФЕЛИЦИТ, — Из-за него горюет всяк, ища ответ: Коль все умрут, зачем являться им на свет?» «Круг замкнут времени, а равно горних сфер, Меж тем начетверо путь смертных разделен, Как год, опричь своих времен, не знает мер. Сим боги Знак дают тому, кто был рожден: Когда, последних лет достигнув, он увянет, Ему родиться вновь однажды суждено. Пусть СМЕРТИ длань в небытие его утянет, Губами нежными дарует ЖИЗНЬ дыханье, Весна придет, отметив тем зимы скончанье». «Как верно, – молвил ФЕЛИЦИТ, беря бразды,— Все гибнут, дабы в скором времени ожить, И если, ХРОНОС, боль несут твои труды, Они и радость помогают нам продлить. Коль вновь поеду через час я сей тропой, Не видеть мне тобою учиненной бойни: В цвету деревья, доброзрачен куст любой, И величаво ввысь НАДЕЖДА воспаряет, И ГЛОРИЯ златой Весной всемудро управляет!» Невзирая на ливень, то был миг Уэлдрейка. Не нашлось среди собравшихся ни единой души, что не возжглась от идеалов и мудрости его эпических строк, кроме, быть может, Уны, графини Скайской, влившейся в общую овацию, однако умудрявшейся хлопать в ладоши чуточку не в такт с прочими. Даже сам Уэлдрейк принимал поздравления изящнее обычного, приведя Уну к убеждению в том, что он наконец согласился учесть запросы слушателей и намерен потакать их вкусам, нежели собственному.
|
