«Щёлкни пальцами. Это всё, что тебе требуется. Он исчезнет, клянусь. Ты больше никогда не увидишь того, кто рушит нашу жизнь. Прислушайся к темноте внутри себя хотя бы сейчас!»

Эсфирь сильно щурится, до ярких белых пятен под веками. Она вроде бы уже несколько недель здесь или месяц? Уже не важно, если честно. В закоулках мозга, почти не замолкая, крутятся одни и те же предложения, а напротив всё чаще сидит один и тот же человек. Тот, у кого она совсем недавно рыдала на груди, вскрывая рёбра. Тот, кого тёмное желание внутри грудины требовало убить, вгрызться в яремную вену и ждать пока кровь не потечёт по подбородку.

Мужчина, который уверял, что он её «брат» – растворился на несколько недель, оставив гнить её в неизвестности; как и врач, что производил первый и последний осмотр. Медицинских братьев, избивших её, будто не стало вообще. И что-то подсказывало Эсфирь, что виновник всему человек напротив.

Опасный человек, хотя лично ей он пока что не сделал ничего плохого. Но почему тогда нутро дрожало каждый раз, когда он лишь обращал взгляд?

Доктор Тейт, по своему обычаю, сидит совершенно расслаблено, в противоположном конце новой тюрьмы. Нога закинута на ногу, а левая ладонь лениво подпирает щёку. И в этой позе весь он – доктор Гидеон Тейт: скучающий, расслабленный, не внушающий доверия.

Казалось, разговоры ни о чём стали новой фишкой. Погода, самочувствие, местная еда – каждодневные избитые темы. А большего Эсфирь и не могла выдать. Даже, если бы она помнила прежнюю себя, вряд ли бы раскрыла душу.

– А что касается мечты – ты считаешь это явление обязательным для каждого человека или же пустой тратой времени? – Гидеон не меняет положения, лишь едва заметно ёрзает на стуле.

Чёрт, он так старается не выдать своей заинтересованности разговором, её мыслями… ею. Она превратилась в душащее наваждение, в которое он нырял с разбега. Уходил на работу разительно раньше, переделывал все дела с завидной скоростью, а затем освобождал время для пациентки, заходил к ней по несколько раз на дню, сам делал процедуры, оставляя медсёстрам лишь капельницы, а затем разговаривал с ней до глубокой ночи. Он повернулся на ней, словно злой гений, свято лелеющий идею о порабощении мира.

Для всех, даже для злящейся Трикси, бросал дежурную фразу: «Она слишком тяжёлая пациентка». К слову, «тяжёлая пациентка» действительно пугала до чёртиков всех, кроме Гидеона. Его она восхищала до предательской дрожи в пальцах. Наверное, потому что зло не может испугать зло. А Гидеон считал себя именно таким – подлым злым изменщиком, что, будучи в хороших отношениях с невероятной девушкой, ослепился сумасшедшей пациенткой. Он не хотел её лечить, лишь говорить. До бесконечности. Стирая язык в мозоли.

Для своего щенячьего восторга перед рыжеволосой придумал термин – «ослепление». Будто Эсфирь служила яркой вспышкой, затмевающей собой окружающий мир. И ему казалось, позволь она коснуться себя хотя бы мизинцем – он окончательно потеряет голову, сгорит дотла в ворохе эмоций, как маленький двенадцатилетний парнишка, впервые узнавший о влюблённости.

Дьявол, он был ужасным врачом, худшим парнем, отвратным человеком и… его это устраивало. Совесть даже не думала просыпаться. Её нагло украла рыжая ведьма, ставшая самым страшным секретом. А он не раздумывая поселил этот секрет глубоко в сердце, там, где и сам бывал не часто.

Губ Эсфирь касается усмешка. Гидеон хмурится. Иногда казалось, что ведьма умеет читать мысли. Или, по крайней мере, считывать желания. По тому как иначе её поведение после его оглушающих мыслей объяснить было невозможно. Вот и сейчас она закидывает голову, прислоняясь кучерявым затылком к стене, и усаживается в позу по-турецки. Расслабленная, невероятно красивая в своём изнеможении. Гидеон, не удержавшись, сглатывает. А чертовка снова усмехается, словно услышав.

Но на деле – врач уже порядком надоел Эсфирь. Около часа их беседа идёт не по заученному «клише». Честно сказать, их последние «разговоры» скатывались в размышления, Гидеон переставал что-либо записывать, а сама девушка пыталась расслабиться. В конце концов, врач скрашивал одиночество.

– Мечтания – слишком светлые вещи для меня, – фыркает она, крепко сцепляя пальцы в замок.

– Я считаю, ты не права.

– Как хорошо, что мне плевать на то, что Вы считаете.

Усмешка Гидеона раздражает Эсфирь. Его идиотская манера впопад и невпопад усмехаться – выбешивала до чёртиков.

– «Ты», мы же договорились.

– Я с Вами ни о чём не договаривалась, – лениво отмахивается она, в упор не замечая восхищённого взгляда. – Если Вы хотите ещё что-то спросить – пожалуйста.

– Ладно, вернёмся к стационарным вопросам и, если всё пойдёт хорошо, то я устрою тебе сюрприз.

Фраза действует как по заказу, Эсфирь с живым интересом смотрит в его глаза. Сюрприз? Для неё-убийцы? Здесь точно больна она?

Гидеон с напускным равнодушием пожимает плечами. На самом деле он устал доказывать главному врачу о важности одного фактора в лечении пациентки, а именно – социализации. Не особо буйные подопечные допускались к прогулкам. Гидеон считал, что Эсфирь они пойдут только на пользу. Конечно, исключительно под его личным присмотром и присмотром нескольких медбратьев. Доктор Штайнер, хотя и мялся, всё же разрешил сделать лучшему врачу то, что хочется. Снова.

Гидеон прячет хитрую улыбку, делая вид, что увлечён бумагами.

– Так, на каком вопросе мы остановились? А… ага… На что похожа обстановка, окружающая тебя?

– На замок ненависти.

Брови Гидеона удивлённо взлетают. Где-то он уже слышал это:

– Объяснишься?

– Здесь везде сквозит ненависть, буквально с ног сбивает, – Эсфирь чуть прикрывает глаза, чтобы не видеть, как ошалело пялится врач. – Здесь есть иерархия. Свой король, свои пешки, как в замках. Все они ненавидят меня.

– Ты, действительно, считаешь, что все?

В ответ Эсфирь как-то безумно хмыкает, закатывая рукава хлопковой рубашки. В области вен, синеющими букетами, расцветают гематомы-гортензии. Гидеон сразу понимает из-за чего – медсёстры специально не попадали в вены, когда ставили капельницы.

– Почему ты не сказала мне? – на лбу появляется несколько морщин.

Глупый вопрос, он же прекрасно знает – в ней нет доверия к нему.

– Вы не король этого замка.

– Ты уверенна в этом?

Гидеон не может понять две вещи: почему он снова перестал записывать и почему сердце так больно кольнуло? Будто она странным предложением задела за живое.

– Будь Вы им, поданные вряд ли бы ослушивались приказов. Вы отгородили от меня всех, наказав тех идиотов за проступок. Но те, кто остались, продолжают игнорировать Ваши законы. Значит, король этого замка кто-то другой. Тот, кто хочет ненавидеть меня сильнее.

Гидеон делает несколько штрихов, отмечая образность мышления.

– Как ты считаешь, тебе нужна помощь?

– Нет… Да, – она резко качает головой из стороны в сторону. – Мне не нужна ничья помощь, ясно?

«Вспышка агрессии». Ручка скользит к следующему вопросу. Но, признаться, продолжать не хочется. Жизненно важно послушать про воображаемый Замок Ненависти.

– Помнишь ли ты, что происходило вокруг тебя во время первого и второго инцидентов?

– Убийств, – резко выдаёт Эсфирь.

– Инцидентов.

Эффи сильно жмурится. Пытается изо всех сил держаться за его голос и эту реальность. Только для чего? Ледяной голос изнутри скребётся, напевая жуткие вещи, рассказывая кровожадные сказки и во всех она – главная героиня.

«Прислушайся к темноте внутри себя…»

– Крики. Огонь. Чья-то сильная боль. Ломала меня. Я не хотела причинять страданий. Я всё исправила. Не думала. Он убедил. Это ошибка. Клянусь во имя… Клянусь…

«Туманные бессвязные формулировки во время начала приступов». Гидеон кладёт ручку, медленно поднимаясь с кресла. Сократить меж ними расстояние он старается аккуратно, чтобы не вспугнуть.