– Пытка для них – это ты со своим несносным характером, – посмеивается девушка, а затем проводит носом по его виску. – Чай на столе, не засиживайся, а то остынет. Я ушла на работу.

– Встретимся вечером, – бросает Гидеон, но выходит небрежнее, чем ожидал.

Ещё раз натянуто улыбнувшись, Трикси выходит с террасы. Гидеон, наконец, поднимает глаза на рыжеволосую бестию. А она, словно почувствовав, переводит взгляд с города, залитого солнцем, на эпицентр тепла в ярких глазах. И Гидеон уже готовится слушать очередную тираду о том, что Трикси – не та, за кого выдаёт себя, что она – источник всех бед. Но мужчина слышит совершенно не то, к чему привык за столько лет:

«К демону чай. Выпьем кофе?»

Наверное, будь она из плоти и крови, он бы женился на ней.

– А как же твоё фирменное: «Она не нравится мне?», «Она всегда была скользкой»? И всё в таком роде… – Гидеон прикусывает язык, коря себя за бескостность.

В одном Трикси права – характер совершенно несносен.

«Она не нравится мне. Она всегда была скользкой. И всё в таком роде. Всё? Я выполнила план?» – девушка раздражённо дёргает бровью.

Уголок губы Гидеона тянется вверх. Хуже его характера был разве что её. Хотя, если считать, что она – глюк в воспалённом участке мозга, и он всегда разговаривал сам с собой, то вывод напрашивается не утешительный. Наверное, по этой причине он действительно хотел считать её – воспоминанием.

Она чуть хмурится, меж бровей появляется морщинка, и Гидеон с трудом подавляет желание подойти и разгладить её. Сердце в груди гулко бьётся. Нет ничего, что могло бы вернуть его в реальность, осознанность. Будь его воля, он бы умер на этой террасе, созерцая перед собой прекрасную лучистую звезду.

«Всё в порядке?» – обеспокоенный голос – мёд для ушей.

Нет. С ним уже давно всё не в порядке. В частности, из-за неё. Как бы он желал видеть её настоящую в ласковых рассветных лучах, убедиться в нежности бледной кожи, почувствовать спутанные кучерявые волосы меж пальцев, узнать действительно ли она пахнет черешней.

– Постой так, – два невинных слова срываются с губ раньше, чем он успевает осознать.

Брови рыжеволосой удивлённо взмывают вверх.

«Но я хочу кофе»

– Это я хочу кофе. А ты…

«Да-да, лишь глюк в твоей голове. Мы продолжаем идти по сценарию?»

Гидеон усмехается, а затем поднимается с кресла, скрываясь за стеклянными дверьми террасы, зная, что самая очаровательная девушка в его жизни уже сидит в позе по-турецки на кухонной тумбе.

Окраина Стоуни-Брука, посёлок муниципального района Брукхейвен в округе Саффолк, Нью-Йорк

У него получилось. Демон его раздери! Получилось! Он практически разуверился в собственной идее поиграть в Видара Гидеона Тейта Рихарда и стать очередным кукловодом.

Паскаль от счастья закусывает губу, чтобы не издать восторженный возглас. Хотелось не то, чтобы ворваться в их захудалую квартирку на окраине Стоуни-Брука, влететь в неё с двух ног, сорвав двери с петель. Казалось, никто не верил, что у них получится спрятаться от погони людей – но спустя два года пряток, они смогли сбежать в другую страну. Найти человека по имени Гидеон Тейт? Да, без магии это заняло порядка еще двух лет, но и это они сделали!

Последняя задача плана была сложна в исполнении: Равелия готовилась использовать столько магии, сколько хватило бы на перекрой личного дела Эсфирь, забвение целой клиники, «внезапного» увольнения Видара и назначения на новую работу. И, конечно, во всей этой истории нужно умудриться сохранить собственную жизнь.

И хотя Кас очень бережно относился к Равелии, щадить её не спешил только по одной причине – «Эсфирь».

Она по-прежнему ничего не помнила, но находясь в атмосфере заботы и любви смогла немного раскрыться. Теперь Паскаль мог шутливо щёлкать её по носу, обнимать со спины, даже пару раз удавалось успокоить приступы. Последнее старался делать крайне редко, каждый раз, заглядывая в кристальные глаза, отдающие морозной пустыней, она звала Видара. А Паскалю приходилось делать вид, что он – это её король. Собственно, по этой причине он старался в такие минуты звать Себастьяна или Равелию.

Зайдя в квартиру, Паскаль обнаруживает Себастьяна спящим на небольшом диване, что с его высоким ростом казалось странной картиной. А Эсфирь, которую генерал «чутко» охранял, сидела, скрестив ноги по-турецки, на широком подоконнике и внимательно вглядывалась в даль.

За последние годы её прекрасные кучерявые волосы отросли до поясницы, больше никто не смел покушаться на цвет и длину. Она оставалась такой же неестественно худой, мало ела и так же мало спала. Приступы, в которых она скомкано и неясно видела собственную жизнь, окончательно превратили некогда могущественный мозг в кашу.

Заметив брата, ведьма тепло улыбается, а у Паскаля от этого зрелища так сильно щемит в груди, что кажется рёбра раскрошатся и не удержат сердце, сорвавшееся в галоп.

– Там солнце, – она едва кивает в сторону окна.

«Солнце здесь», – кометой пролетает в голове Паскаля.

– А ещё жутко пахнет весной, – улыбается ей в ответ Кас, убирает ключи от машины в карман, а затем скидывает с плеч чёрную кожанку на кресло.

Эсфирь прижимает указательный палец к губам, призывая брата вёл себя тише и не мешал Себастьяну.

– Не ругай его. Он, правда, старался не уснуть, но выглядел таким уставшим, что пришлось пообещать отсутствие приступов. Но их и правда не было! И…

– Иди сюда, – улыбается Паскаль, заключая сестру в объятия. – Эффи-Лу, ты доверяешь мне?

– А у меня есть выход? – нервный смешок срывается с губ в унылой попытке на шутку.

За последние годы Кас, Баш и Рави стали её семьёй. Неужели, она могла не доверять людям, которые окружили её – сумасшедшую, сгнивающую психичку – любовью, заботой, теплом и смехом? Пускай они так же, как и раньше, практически не рассказывали о своих «секретах», вечных переглядках, причин, по которым часто спорили и ссорились, но они были рядом. А всё остальное для больного мозга оказалось мелочью.

К слову, о больном мозге – он-то и приносил адские страдания, раскалывая черепную коробку. Свои припадки и провалы из реальности здесь условились называть «приступы», и как заверяла Рави – ей просто нужно «открыть для них сознание», да только, как именно это сделать Эсфирь не понимала. Но, если быть ещё честнее, она боялась. То, что являлось размазанными картинками – всегда причиняло неописуемую боль, фантомно ломая грудную клетку изнутри, кроша все органы жизнедеятельности. Во время приступов с ней происходило слишком много – столько событий невозможно пережить простому человеку.

Самыми приятными были видения, где маленькую рыжеволосую девочку обучали этикету, языкам, где она с разбега падала в объятия двух рыжеволосых юношей, где рыжеволосый мужчина часто гладил девчушку по голове, а черноволосая женщина нежно целовала в лоб. Со временем, взамен этих картинок пришли другие – огонь, взрывы, лошадиные взвизги, крики, паника и юноша с невероятным цветом глаз. Образ последнего так крепко засел на подкорках мозга, что маячил даже в тех видениях, где её терзали подвешенной на цепях в каком-то странном огненном подземелье. Боль буквально текла за ней каждую секунду жалкого существования, а потому в проблемы друзей она не лезла, здорово утопая в своих.

– По правде сказать, нет, выхода у тебя нет, – Паскаль целует её в макушку, с радостью понимая: она не сжимается от страха, как несколько лет назад.

– И никогда не было, – раздаётся веселое щебетание Равелии. – Всем привет! О, а этот шкаф чего спит? – она кивает головой в сторону заворочавшегося Себастьяна.

– Не надо, Рави, пусть отдохнёт, – тихо просит Эсфирь, аккуратно выскальзывая из братских объятий. Она прислоняется затылком ко стеклу, чувствуя, как солнечные лучи слабо ласкают каждую кучеряшку.