– Ты помнишь, где ты был?
– Да, сдал все документы в клинике, позвонил тебе, сказал, что меня переводят в Нью-Йорк. Потом хотел купить цветы и поехать домой. Это было… Я вышел из больницы в семь…
– Сейчас три часа ночи, Гион. Ты уверен, что вышел из больницы в семь?
– Да, я… Я уверен, чёрт возьми!
Он пытается сжать пальцы в кулак, но из-за усилившегося тремора – не может. Пытается подхватить кнопку на кожаной куртке – провал. С ужасом осознаёт, что мелкая моторика нарушена.
– Может, вызвать врача?
– Мне что вызывать самого себя?
– Я про скорую, они осмотрят тебя, вдруг какие-то ушибы, которые повлекли потерю памяти и… и тремор… и… Гион, Боже, послушай меня! У тебя ничего не украли? Ты не пил? Например, с Себастьяном…
– С кем? Кто это? – Гидеон медленно поднимается с пола, неловко шаря по карманам левой рукой. Всё на месте. Всё, кроме рабочего состояния правой руки. Пытается удержать в пальцах ключи, но те летят на пол, даря лестничной клетке оглушительный звон.
Кристайн довольно поджимает губы, но прячет выражение лица в волосах, быстро согнувшись и подняв ключи.
«Ну, приплыли, забыл своего закадычного друга, а, красавчик?»
Гидеон резко оборачивается в сторону.
– Ты слышала? – он смотрит прямиком в тёмный угол.
– Слышала, что? – напряжённо произносит Кристайн, поднимаясь следом.
«Главное, что слышишь ты, долбанный альв»
– Кто?!
– Гион, ты меня пугаешь, – Кристайн ошарашенно хлопает глазами, пряча в карман толстовки пузырёк и ключи.
«Пока ты пялился на меня, твоя благоверная улики прятала. М-да, мы так с тобой каши не сварим», – заливистый девичий хохот ударяет в стенки черепной коробки и забирается под гипоталамус.
– Признаться, сам себя пугаю. Видимо, головой ударился, когда падал. Сколько ты сказала времени?
– Наверное, уже пол четвёртого. Ты долго ещё будешь пялиться в тёмный угол? У нас самолёт в двенадцать…
«Да, действительно, у вас самолётик в двенадцать, Ваше Величество. А ты темноту разглядываешь. Такое себе увлечение у высокопоставленных особ…»
– Есть какая-нибудь таблетка от головы? Мозг раскалывается…
«А я всегда думала – там пусто! Вот же ж… Оказывается, там каша, которую мы не сварим…»
– Да, сейчас дам. Только пойдём домой, умоляю.
Кристайн открывает дверь пропуская его внутрь. Он опирается рукой о дверной косяк, снимая ботинки, а потом прислоняется лбом к стене. Где он, чёрт возьми, провёл семь часов своей жизни? И как успел заработать слуховые галлюцинации и нарушение работы в руке? Либо недостаток сна, либо кто-то сильно приложил его по голове… до черепно-мозговой? Бред какой-то.
«Я – не слуховая галлюцинация, умник. Сам моё имя твердил, вызывая воспоминание. Вот, получи. Тебе, правда, нужно было не меня вспоминать, а другую версию, ну, знаешь, более влюблённую в тебя. Хотя, нет, такой нет. Да, ну обернись, а!»
Гидеон медленно оборачивается, прижимаясь затылком к стене – тот буквально вибрирует от боли. Зрачки расширяются от страха. Перед ним – в точно такой же позе, как и он сам – стоит девушка, разодетая на манер… 19 века? Наглухо застёгнутый тёмно-синий камзол, такого же цвета брюки и сапожки до щиколотки. Яркие кучерявые рыжие волосы хаотично рассыпались по плечам, а некоторые локоны невероятно красиво обрамляли лицо. Один глаз гостьи был насыщенного зелёного цвета, другой – поражал голубизной. По лицу рассыпались несколько едва заметных веснушек, тёмная бровь – издевательски приподнята.
– Что за нахрен? – Гидеон жмурится, изо всех сил надавливая на глаза.
– Гион, всё в порядке? – с кухни слышится голос Трикси. – Иди, я приготовила таблетки.
Он открывает глаза, сталкиваясь с лисьей усмешкой.
«Ну, что, помогло?»
– Как ты сюда попала?
«В твою тупую голову? Я из неё и не уходила»
Гидеон делает несколько шагов, чтобы подхватить мерзавку под локоть и вытолкать из квартиры, но… она исчезает прямо перед носом.
– Кто ты?!
Он растерянно крутит головой, находя её, сидящей на комоде цвета слоновой кости и небрежно болтающей ногами.
«Ну, раз ты действительно меня не помнишь.... Получается, я – твоё проклятье. Как, впрочем, и всегда…»
ГЛАВА 9
Яркий свет бестеневых ламп стремится выжечь роговицу глаза. Эсфирь щурится, пытаясь понять, где она вообще находится. Видимо, это какая-то изощрённая шутка судьбы, если каждый раз её память проворачивает сомнительные фокусы.
Едва дергает руками, чтобы почувствовать стянутые запястья. Чертовски плохой знак. Пытается отвернуться от ламп, но и это движение уходит в папку под названием: «Околоневозможные вещи».
Щурится от резкой головной боли, пытаясь вспомнить события последних нескольких часов. Изнутри век жжётся напряжённый образ какого-то черноволосого мужчины с невообразимо красивым взглядом. Хмурится, пытаясь понять, что за образ поселился в черепной коробке – высокий рост, красивые руки, чёрные волосы, волшебный цвет глаз, но сама внешность – словно размазанная фотография.
И всё, что осталось от его присутствия – сочащийся жалостью взгляд и жар на собственных губах, от которого не в силах помочь ни растирания, ни ледяная вода. Тогда вспышка поглощающей ненависти оглушила её, заставив скрючиться над керамической раковиной, беспомощно зажимая пальцами края. Боль оказалась просто невыносимой, до крика, раздирающего барабанные перепонки. Сколько времени она провела в таком состоянии – понять не могла, но потом…
Приступ. Сильнее какого-либо вообще на её памяти. Она рухнула на пол, словно фарфоровая кукла с полки, разлетевшись на миллиарды осколков. Боль атаковала всё – виски, костяшки пальцев, правую руку, солнечное сплетение. Кажется, в приступе она не сдержалась – несколько раз ударив виском о пол, лишь бы всё прекратилось. И есть полное ощущение, что достаточно сильно, на коже виска ощущалась запёкшаяся кровь. Шаги. Много шагов, от которых удары только усилились, лишь бы перестать слышать. Чей-то бешеный визг, судя по всему, её собственный, потому что рука в латексной перчатке сразу затыкает рот. Ещё несколько вспышек раздирающей боли в боку, и она… в операционной? Да, точно, это операционная. Она что-то сломала себе? Или расшибла голову настолько, что требуется наложение швов?
В нос резко ударяет запах медикаментов и спирта, очень много спирта, будто это место законсервировано в нём. Холод тянет по стопам и только тогда она понимает, что и ноги прикованы, но страшнее всего – она полностью раздета. Медленно сглатывает, стараясь перебороть внутренний страх. Только он ударной волной сбивает с ног, стоит ей заметить перепуганный взгляд девушки в медицинской одежде у стены, а следом – ошарашенный – мужчины над ней, который тут же переглядывается со вторым.
Все они явно находились в не меньшем замешательстве, чем сама Эсфирь.
– Какого дьявола ведьма очнулась? – разгневанный голос, по всей видимости, врача обращён к анестезиологу, а тот в свою очередь беспомощно смотрит на вжавшуюся в стену анастезистку.
– Пропорции для тела верны, она должна быть в отключке ещё несколько часов, – сбивчиво объясняет анестезиолог.
Врач шумно отодвигает столик с подготовленными инструментами в сторону, недовольно заглядывая в лицо Эсфирь. Он грубо приподнимает веки девушки, удостоверяясь в том, что она находится в сознании.
– Что… происходит? – её хриплый голос служит пощёчиной неприятному врачу.
– Хрен ли ты стоишь? Готовь ампулу! – чуть ли не рычит старик. – Я не зверь, чтобы проводить незаконные операции на живую! Даже для такой… как она.
Эсфирь несколько раз моргает, снова пытаясь двинуться. Что он только что сказал?
Странный шум отвлекает всех от неё. За стеной неразборчивый, но очень громкий, гомон голосов и… ругань? Череда ударов, что определённо оказалась для кого-то болезненной, звук множества жестянок, стучащих об пол и разъярённый голос, наполнивший операционную:
