И вместо того, чтобы оттолкнуть его, послать в адское пекло, она лишь прижалась к нему. Он всё равно уйдет, оставит её умирать, так почему нельзя сделать это с песней и ощущением жара его губ на своих? И какое же это правильное решение! Признаться, Эсфирь не знала, был ли у неё вообще когда-либо парень, любила ли она кого-нибудь так сильно, что от одной мысли сердце вылетало из груди – но несмотря на полную потерю памяти – ей казалось, нет, не любила. Ровно до этого самого момента в руках лечащего врача, отказавшегося от неё. Она, ведь, даже причину не уточнила, вот идиотка! А, с другой стороны, для чего?

Девушка глупо моргает, понимая, что тепло и страсть куда-то резко исчезли, испарились. Неужели, она так громко думала?

– Эсфирь, я… Я…

Гидеон стоит напротив неё со смятым в руках халатом, словно мальчишка, которого поймали за тем, как он разбивал окна в клинике пожарным молоточком.

Она молча облизывает губы, всё ещё ощущая на них привкус никотина вперемешку с вишней. Фокусирует растерянный взгляд на сожалеющем лице. И её хватает только на усмешку в ответ. Слова пеплом обуглились на кончике языка, да и какое право она имела говорить? Всего лишь сломанная игрушка для всех в этой клинике, в том числе – для доктора Тейта.

– Прошу, прими мои извинения, – тихо произносит он, а затем пулей стремится к двери. – И… прощай.

Он не видит, как от хлопка двери дёрнулись её плечи. Не видит, как она с ненавистью растирает губы, бросаясь к умывальнику и открывая воду в желании яростно прополоскать рот. Но чувствует, что какая-то часть него осталась захороненной рядом с ней, на месте, где валялся белый халат.

Гидеон трясёт головой. Нужно срочно домой. Напиться. Лечь спать. Финита.

Кажется, он никогда в жизни так быстро не добирался до дома. Даже лифт оказался яростно проигнорирован – только пешком, чтобы выдрать из собственной памяти поцелуй. Поцелуй, который за несколько минут принёс разрушения.

Дурак, какой же дурак! А ещё врачом гордо зовётся! Какой врач? Маньяк… Помешанный.

Он останавливается на девятом этаже, чтобы перевести дыхание от бешеной гонки. Прислоняется лбом к белоснежной стене, остервенело вдыхая воздух.

«Почему? Почему так больно?!»

Вопрос застревает поперёк глотки. Стоит зажмуриться, как лицо рыжеволосой вспыхивает яркой картинкой под веками. Что он натворил?

Со злости бьёт в стену. Ещё раз. Снова. Пока жгучая боль не простреливает костяшки пальцев, а нелепые мазки не мешаются с белым цветом стен. Услышав поворот ключа на лестничной клетке – срывается вверх, да так быстро – словно в нём открылись тайные способности олимпийского чемпиона по лёгкой атлетике.

Между одиннадцатым и двенадцатым – снова замедляется. Чернота окутала лестничную клетку, но он… он клянётся, что видит даже шероховатость ступени. Жмурится. До ярких пятен перед глазами.

– Раз… Два…

Открывает глаза, понимая, что всё произошедшее – обман зрения, не больше. Свет на лестничной клетке слабо горит и вряд ли собирается отключаться до утра. Тогда какого чёрта он видит маленькую букашку, заползающую в трещинку на стене с расстояния пяти метров?

– Чёрт! – резко закрывает уши от прилива шума.

Звук работы гильотины он знал только по фильмам, но сейчас с таким звуком работал лифт. К слову о фильмах и телевизоре – где-то нещадно гудел монотонный бас ведущего новостей, а затем пожарная сирена взорвала пару нейронов собственного мозга.

Несколько этажей. Несколько этажей и он будет дома. Сердце колотится где-то в горле, пока он пытается надышаться воздухом, осознавая, что тот слишком грязный, пыльный, тяжёлый.

Заветный пятнадцатый. Знакомая ручка двери и… И что-то странно скребущее в груди, словно он совершает очередную ошибку. Хочется развернуться на пятках и со всех ног сорваться в клинику, туда, где ошибки нет и быть не может – к ней. Чёрт, она же приняла его! Приняла, а он? Что он наделал? Если он сейчас чувствует себя на грани с сознанием, то как себя чувствует…

Хриплый кашель не даёт мыслям закончить предложения. Он склоняется пополам, желая, чтобы лёгкие не выпрыгнули изо рта вместе с кровью. Жмурится, закрывая левой рукой ухо, когда входная дверь квартиры открывается. Она всегда так скрипела?

– Господи, Гион! – девичий взвизг заставляет упасть на колени. – Что с тобой?

«О, а вот она точно всегда так скрипела…», – больной смех сквозь кашель становится новым катализатором для отхаркивания крови.

Трикси исчезает буквально на несколько спасительных минут, избавляя от приторного запаха духов и жутко писклявого визга. Гидеон медленно переворачивается на спину, тяжело дыша. Тёмно-зелёный цвет врезается в сетчатку. Кто вообще делает потолки в подъездах такого цвета?

Тонкая струйка крови стекает со рта и, минуя щёку, падает на пол. Он медленно переводит взгляд на соседнюю дверь, точно зная, что старушка в этот самый момент наблюдает за ним в глазок, едва слышно причитая о его пьяном, вернее «совершенно упитом» состоянии. Гидеон ухмыляется, глядя прямо на дверь, сквозь глазок, впиваясь в радужку, ощущая, как старуха отшатнулась от двери, перекрестившись.

– Гион? Эй, я тут, видишь? – тонкие руки перекладывают его голову на колени. – Что случилось? Ты можешь говорить? Ты весь в крови!

Взгляд фокусируется на голубых глазах, а затем он внимательно оглядывает лицо и снова срывается в душащий кашель.

– Кристайн? – он вытирает ладонью рот, размазывая кровь по щекам и подбородку. – Какого демона тут происходит? И кто такой «Гион»? Где я?

Он пытается подняться, совершенно не осознавая ни где он, ни что происходит вокруг. Последнее, что помнит… Похороны. Он кого-то хоронил. Опять?

– Тихо-тихо, всё в порядке, – она крепче вжимает его в колени, чуть покачиваясь.

Он приподнимает руку, цепляясь взглядом за два круга чернильных татуировок на безымянном пальце.

– Инсанис…

Прикрывает глаза, как под веками появляется образ рыжеволосой девушки. На её лице застыл отпечаток отвращения и чего-то ещё… такого важного, жизненно-необходимого. Хаос, как она красива в своём долбанном тёмно-синем камзоле и такого же цвета брюках. Яркие кучерявые волосы гроздьями рябины рассыпались по плечам, а взгляд… её взгляд…

«– Ты похожа на карманного камергера Пандемония…»

«– А ты – на долбанного альва!»

– Кто? Гион, о чём ты? Сейчас тебе станет легче, спокойно.

– Я не…Я… Я должен найти… её…

Он безуспешно пытается вырваться и снова заходится в диком кашле.

– Вот, выпей, тебе станет лучше, – тихо произносит девушка, но вместо того, чтобы аккуратно подать стакан воды, она грубо хватает пальцами скулы, насильно вливая содержимое небольшого флакона.

Как только он хочет заорать от бешеной боли в грудине, та оперативно подносит руку ко рту, затыкая ладонью.

– Ру…ка, – два слога и снова стон, хлеще первого.

Его права рука будто обуглилась до кости, он переводит взгляд на неё, видя, как её стягивают чёрные ленты татуировки. Жмурится. Снова открывает глаза. Чернила сейчас буквально раздавят плоть и раскрошат кость. В области левого ребра вспыхивает пожар. Он, что, горит? Глухой рык срывается с губ, когда в очередной раз пытается вырваться, но кто-то держит его с нечеловеческой силой, утаскивая на самое дно. Пытается проморгаться и… спокойствие. Пусто, словно ничего и не было. Сердце медленно возвращает привычный ритм, от кашля остались лишь разодранные лёгкие и привкус крови на губах, а от агонии – капли холодного пота на лбу и тремор в правой кисти, что бьёт судорогами чуть ли не до локтя.

– Гион, слышишь меня? – хаотичные звуки, наконец, приобретают обеспокоенный голос Трикси.

– Да, – шепчет Гидеон. – Что произошло?

– Не знаю. Я услышала кашель, выбежала, а тут ты весь в крови. На тебя напали?

– Я… – он слегка приподнимается, ощущая головокружение и боль в правой кисти. Вот же ж… костяшки сбиты ко всем чертям. – Я не помню… Чёрт, как болит рука…