Эсфирь с силой сжимает ладошками несчастные прутья кровати, будто они служат границей между реальностью и приступом. Она чувствует ежевичный парфюм врача и запах ментоловой жвачки вперемешку с вишней совсем близко и не понимает, куда делось ощущения железа из ладоней. Еле поднимает взгляд, фокусируясь на яркой синеве глаз. Врач сидит перед ней на корточках, аккуратно массируя нежную кожу ладошек круговыми движениями.

– Останься со мной, и я кое-что тебе покажу, – тихо произносит он, когда понимает, что Эсфирь внимательно изучает лицо.

– Сюрпризов за зря не существует. За всё нужно платить.

– И ты заплатишь. Тем, что удержишь себя здесь, – касания служат чем-то волшебным, успокаивающим. – Представь, что твои мысли – огромное глубокое озеро. Ты находишься в самом центре, на поверхности…

– Я не умею плавать, – тихо шепчет Эсфирь.

Она вдруг понимает: его глаза – то самое озеро, в котором запросто можно захлебнуться. Зачем он смотрит с такой заботой? Она лишь – работа, эксперимент, как говорит весь персонал.

– И не нужно. Просто перевернись на спину, вытяни ноги, расслабь тело. Ты находишься в воде – да, но разум расслаблен, держит тело на тонкой грани между поверхностью и толщей, ведущей ко дну. Полюби воду, глубину, себя. Позволь себе отдохнуть на поверхности и начни держать ситуацию под контролем…

– А если не получится? Если…

– Я не дам тебе утонуть.

Как только взгляд Эсфирь становится осознанным, он убирает руки, растирая собственные ладони, словно она обожгла его.

Эффи моргает, пытаясь почувствовать страх, панику, но ничего из этого нет. Будто врач использовал какой-то гипноз и с оглушительном успехом погасил надвигающийся приступ.

– Умница, кажется, ты заслужила сюрприз, – Гидеон поднимается, отбрасывает полы медицинского халата и разглаживает брюки. – Ну, чего сидишь? Пойдём?

– Сдаёте в утиль?

– Ах, если бы! – задорно хмыкает врач, и Эсфирь совершенно не нравится его настрой.

Она покорно вытягивает руки. Наручники – неотъемлемая часть существования здесь. Но Эсфирь почему-то кажется, что она носила их всю жизнь – так привычно они обнимают кожу. Пальцы врача ласково скользят подушечками по запястью и задерживаются на коже, чтобы одарить её ожогом четвёртой степени.

Эффи заворожённо смотрит на свои руки в его руках. Красиво. Длинные аристократичные пальцы поверх серебристого металла на тонких исхудавших запястьях. Две татуировки-кольца на безымянном пальце приковывают внимание. И до вопля в грудине хочется взять руку и приложить тыльной стороной ладони ко лбу. Зачем-то.

– Идти собираемся? – Эсфирь нервно поджимает губы, пряча пальцы в кулаках.

Он усмехается, отпускает руки, а затем отходит к двери.

Выходить страшно. Ещё ничего хорошего не произошло в этих стенах. А, чёрт с ним, может, обольстительный врач и вовсе ведёт её на электрический стул! Вокруг загадочного злодея доктора Тейта столько слухов, что того и гляди – он припрятал средство казни в подвале. Но в подвал они не идут, равно как и на заходят ни в один из кабинетов. Лифт, пара коридоров, миллиард косящихся взглядов – и даже дышать страшно – они в саду. В самом настоящем саду на заднем дворе клиники.

Эсфирь настороженно озирается по сторонам. Снова приступ? Даже если так, то это лучшие галлюцинации из всех! Свежий весенний воздух облюбовал каждый закоулок лёгких, листья растений убаюкивающее покачивались, стопы, сквозь тонкую подошву больничной обуви, чувствовали гравий.

В углу, рядом с ограждением, сидит пациент на лавочке, задумчиво вглядываясь в горизонт. Чуть поодаль – медбрат. Так вот оказывается, как относятся к угодным королю пациентам? Им позволяют дышать.

Эсфирь несмело протягивает руку к веточке небольшой пихты. Надо же, настоящая! Не вымысел, не воображение! Самая настоящая веточка с изумрудными иголками.

– Какой красивый цвет… – Эсфирь переводит взгляд на небо.

Яркое. Васильковое. Чудо.

– Нравится? – тихий голос раздаётся прямо над ухом и провоцирует дрожь во всём теле.

Он имеет наглость спрашивать! Господи, конечно, нравится! Настоящее чудо: и небо над головой, и яркое солнце, и пихта, и гравий и… он.

– Да, – тихо выдыхает Эсфирь. Она не позволит звукам вспугнуть магию, зарождающуюся сейчас.

По грудной клетке разливается тепло, кончики пальцев пощипывает. Она аккуратно снимает обувь, чтобы ощутить босой стопой землю. Гравий нежно покалывает стопы и кажется, земля начинает слабо вибрировать.

Шаг. Второй. Плевать на начинающийся приступ, ей слишком хорошо. Где-то вдалеке раздаёт громкое карканье птиц – и даже оно кажется таким прекрасным, родным, будто посвящено одной лишь ей. Будто вся природа – её. И Эсфирь едина с ней – в мыслях, чувствах. Будто по жилам течёт не кровь, а подземная река, вместо сердца – тонкие и изящные веточки деревьев, а пульс – дуновение ветра.

Гидеон слабо улыбается, наблюдая за девушкой из-под полуопущенных ресниц. Желание курить кольцами сковывает глотку. Что мешает ему выкрасть её из больницы?

Он глухо усмехается, а затем быстро вытягивает губами сигарету из пачки. Щёлкает зажигалка, и в такт звуку дёргаются плечи дьяволицы, которая буквально установила связь с природой.

Делает спасительную затяжку. Привычно задыхается кашлем. И снова впускает в себя дым. Больше дыма. Нет, она точно не клинически больна. Слишком увлечена природой, открыта и уязвима сейчас. В глазах нет и капли сумасшествия – только страх, холод и беззащитность. Любое из её слов – обычная самозащита. Грош цена каждой сегодняшней записи. То, что с ней произошло – не шизофрения, близко нет. У неё есть шанс на излечение, осталось только найти причину.

Снова затяжка. А если нет? Если он потерял разум со своей «влюблённостью», свалившейся на голову? Боже, о чем он только думает! Его дома ждёт прекрасная любящая девушка, а он стоит и как пятнадцатилетний придурок мечтает о… о психически-неуравновешенной пациентке, которая имеет судимость за зверское убийство троих человек! Троих!

«Идиот! Вспомни! Просто вспомни, что ты делаешь с такими, как она! Может, именно в ней сокрыт ключ к излечению шизофрении, а ты облизываешь её с ног до головы!»

– Мне больше нравится черешня.

Четыре слова, слабый поворот головы, идеально выточенные черты лица и лохматые завитушки кудрей, как землю вышибают из-под ног, как все доводы заходятся трещинами, крошатся и низвергаются в адское пекло.

– Мне тоже.

Два слова в ответ, и слабая улыбка касается полных потрескавшихся губ. И будто тонкая нить, связывающая что-то очень важное, натягивается, призывая тысячи остальных – сделать в точности тоже самое.

– Она слаще и вкус насыщеннее. Я не помню точно, но мне кажется, я всегда была неравнодушна к ней.

– Сколько помню себя – всегда курил вишнёвые, но отчаянно искал вкуса черешни, – Гидеон выпускает дым, наслаждаясь тем, как Эсфирь поворачивается к нему.

И это какая-то вселенская аллюзия на его отношения с Трикси. Сколько он с ней? О цифре даже подумать страшно. Вернее, не так, страшно подумать о том, что всё это время он её не любил так, как нужно любить. Сердце всегда билось ровно, а переживания за её жизнь были чисто автоматическими, потому что это норма – волноваться за близкого. Он даже не помнит, когда в последний раз у них был секс, да и был ли вообще? Бред, конечно, но Гидеону всегда думал, что он только работает и пьёт кофе. И вот шуткой ли судьбы, каким-то космическим анекдотом, появляется она – та, что одним взглядом способна намертво пригвоздить к полу. Та, которая интересна сердцу. И кажется, вот он – вкус черешни – сок которой разливается по языку, затекает меж зубов, наполняет рот, до тех пор, пока косточка не застревает в горле.

– Курить вредно, – она нелепо пожимает плечами, отчего он заходится ярким смехом.

Комичность ситуации достигает пика. И если бы не наручники на её запястьях и белый халат на его плечах – он бы счёл прогулку свиданием и, конечно же, нашёл бы слойки с черешней к кофе. Костьми бы ляг, но нашёл.