Но иерусалимцев это не печалит. Действительно, холостяку скучно в Иерусалиме, но вести холостяцкую жизнь в Святом городе в старину и вовсе запрещалось. Когда мой прапрадед приехал в Святую землю, он поселился поначалу в Иерусалиме, но, поскольку не был женат, в течение года ему пришлось уехать в Тиверию, где не водилось этого обычая, и там он со временем женился, но в Иерусалим вернулся только помирать. Сейчас обычай не жить холостяком больше года в Городе отошел в прошлое, но, конечно, иерусалимский образ жизни больше подходит людям семейным.

Иерусалимцы полны веры в собственное превосходство. Иерусалимский снобизм сравним только с еще менее объяснимым снобизмом городка Кирьят-Тивон, в Нижней Галилее. Не знаю почему, но тивонцы и иерусалимцы помоложе в части снобизма могут посоперничать даже с кибуцниками, которые, как правило, в этом отношении вне конкуренции. С годами снобизм сглаживается, иерусалимец замечает, что для ощущения превосходства нет оснований, и тогда остаются только мелкие особенности, вроде выговора: иерусалимцы говорят «маатаим» (двести) вместо «матаим», как все прочие израильтяне.

Иерусалимский коридор не стал хинтерландом города, территорией, экономически к нему тяготеющей. По-прежнему ближайшая точка для иерусалимцев – это Петах-Тиква и Побережье. С другой стороны, город вспомнил о своем естественном хинтерланде – палестинских деревнях, лежащих к северу, востоку и югу от него. Они посылают в город мужиков на черную работу и баб с овощами на базары. В описании Милославского (автора «Укрепленных городов») это выглядит так: «Женщины в черных с золотом поземельных платьях привозят из окрестных деревень Иудеи продавать в Иерусалим овечий сыр и овечье же кислое молоко… несут к своим лоткам, прилавкам и навесам или проломам в стене зелень, огурцы, коренья». От прочего Израиля Иерусалим так же оторван, как и до начала операции «Нахшон», в ходе которой зачищался Коридор.

Сейчас можно понять, что план интернационализации Иерусалима был наилучшим из возможных для евреев этого города, так же как план раздела – наилучшим для евреев Побережья и Долин, не считая двунационального государства. Если бы не волны массовой эмиграции палестинцев и массовой иммиграции евреев, израильтянам удалось бы сохранить свой эгалитарный этос начала века и понемногу привлечь к себе здоровые силы еврейского народа из-за рубежа в сотрудничестве с палестинцами.

Нынешний город – раковая опухоль на худом теле Нагорья. Под тяжестью его населения прогибаются горы, исчезает вода в родниках. Место для больших городов – на Побережье, где на торговых путях всегда стояли «мегаполисы» Газы, Ашкелона, Лода, Мегиддо, Бейт-Шеана. Выбор, павший на Иерусалим, оказался неудачным. Индивидуальность его населения была погребена под лавиной иммигрантов.

Хотя иерусалимцы любят гулять по улице Царя Давида – этому «темному, крытому где холстами, а где древними каменными сводами ходу между такими же древними мастерскими и лавками», по определению Бунина, в центре восточного базара, – они редко или никогда не связывают походы в Старый город с религиозными нуждами. Действительно, у Стены Плача, главной еврейской святыни Иерусалима, можно увидеть группу йеменских евреев из дальнего мошава, несколько нищих, много ортодоксов из Меа-Шеарима, американских евреев и просто туристов, но иерусалимцы сюда почти не приходят – для молитвы они предпочитают свои синагоги. Даже на праздники у Стены собирается так мало иерусалимцев, что без ортодоксов и туристов минъяна – десяти евреев для молитвы – не соберешь. Видимо, они считают, что поклонение в святых местах – дело пилигримов, богомольцев и нищих.

[Западный Иерусалим изменился с идиллических 1970-х годов, описанных выше. Город стал богаче, обыкновеннее, американистее, отдалился от Восточного Иерусалима. Исчезли крестьянки Хевронских гор, появились хорошие рестораны европейского уровня. Интифада перерубила контакты между евреями и палестинцами. В 1970-е Восточный Иерусалим (завоеванный израильтянами в 1967 году) был гораздо более развитым, чем сонный Западный. Только на востоке имелись отели и рестораны. Прошли годы. Деньги, выкачанные из Восточного Иерусалима, были вложены в Западный. Западный Иерусалим расцвел, а Восточный захирел. Сейчас, наблюдая грязь и запустение восточной части Святого города, турист бормочет что-то об «арабской ментальности», не подозревая, сколько усилий было приложено для насаждения этой отсталости.

Правый израильский журналист Надав Шаргай напечатал серию статей о том, как идет перекачка средств с востока на запад Иерусалима, как душится любая палестинская инициатива. Его данные потрясают: хотя деньги приносит восток с его храмом Гроба Господня и мечетями Харам аш-Шариф, все доходы остаются в еврейских кварталах. Мэрия Иерусалима (в которой сидят только евреи) тратит на еврейскую душу в восемь раз больше средств, чем на христианскую или мусульманскую. В еврейских районах разбивают парки, чинят тротуары, бьют фонтаны, в арабских – если бьют, то только по голове, при разгоне демонстраций. Американка Сара Рой придумала для описания этого феномена хороший термин – de-development (реверсивное развитие). По ее словам, израильтяне планомерно усугубляют отсталость палестинских территорий – в том числе Восточного Иерусалима.

С тех пор в Иерусалиме вдобавок к стене Сулеймана Великолепного появилась стена Шарона, отрезавшая Вифлеем и гробницу Лазаря, Рамаллу и села к востоку от города. Появились в городе и сотни охранников. Последние восемь лет Иерусалим изрыт траншеями – прокладка трамвайных путей обернулась долгостроем, который вылился в огромные убытки и расхищение городского бюджета. Последние мэры города были отданы под суд за взяточничество.]

После катастрофы 1948 года в Иерусалимском коридоре уцелели два села – Эйн-Некуба и Абу-Гош, или Кирьят-эль-Анаб, Виноградный городок.

Эйн-Некуба не совсем в счет, ее жителей согнали с земли, но они смогли удержаться в домах соседней арабской деревни. Чтобы не создавать прецедента, им не дали вернуться, но там и оставили. Возле Эйн-Некубы есть несколько источников Эйн-Акбела (от латинского Aqua Bella – прекрасная вода). Сейчас это национальный парк с руинами замка крестоносцев, здесь журчит вода ручейка.

На своем месте осталось только село Абу-Гош, зажиточное, преуспевающее. Живущий здесь род Абу-Гош издавна контролировал дорогу в Иерусалим, поставлял гидов-проводников и брал пошлину за проезд. Жители села активно участвовали в восстании феллахов против Ибрагима-паши. В 1948 году они стали на сторону израильтян и заслужили себе прочную ненависть палестинцев. Меня однажды приняли в Иерусалиме за абугошца, скрывающего свое происхождение, и мне с большим трудом удалось избежать неприятностей. С жителями Абу-Гоша не роднились, но с годами старая злоба прошла.

Село было Иерусалимом до Иерусалима в нескольких смыслах. Сейчас водораздел между бассейнами Индийского и Атлантического океанов проходит через район Иерусалима, но до образования гигантского Сирийско-Африканского разлома миллионы лет назад он пролегал в районе Абу-Гоша. Напоминанием об этом служит библейский рассказ, по которому древняя святыня израильтян, Ковчег Завета, известный всему свету по фильмам об Индиане Джонсе, стояла здесь, пока царь Давид не перенес ее в Иерусалим.

По Библии, Ковчег хранился когда-то в Сил оме (Шило), а филистимляне умыкнули его в Азот (Ашдод). В городе вспыхнула эпидемия, и они поняли, что Ковчег – штука опасная. Ашдодцы перепасовали его в Гат, затем в Экрон, наконец решили, что лучше его вернуть. Ковчег поставили на телегу, впрягли в нее пару нерожалых телиц и погнали. Телицы пошли и пришли в Кириаф-Иарим (Кирьят-Яарим). Схватившихся за Ковчег шарахнуло неведомой силой, что позволило Эриху фон Дёникену, автору популярной книжки о пришельцах, объявить Ковчег аккумулятором инопланетян. Идея библейского рассказа ясна: к святыням следует относиться бережно и руками не трогать, что особенно применимо к Храмовой горе (см. главу XXXV).