В 2018 году вслед за объявлением «торговой войны» были введены серьезные санкционные ограничения в отношении китайских телекоммуникационных лидеров Huawei

и ZTE . Компаниям было запрещено продавать свою продукцию, а уже заключенные соглашения по использованию китайского стандарта 5G в США отменили. Были предприняты активные меры, чтобы не допустить китайские компании к приобретению передовых полупроводников и развитию собственного потенциала по их производству. Введенный режим гослицензирования фактически остановил экспорт американских технологических компонентов и программного обеспечения в Китай.

Под давлением США отношения с Huawei разорвали крупнейшие подрядчики и мировые лидеры в производстве электроники — американо-сингапурская компания Flex и тайваньская компания TSMC. Смартфоны китайской компании были отключены от системы Android. В санкционные списки США было включено большинство передовых стартапов КНР в сфере искусственного интеллекта и облачных технологий. В сентябре 2022 года власти США еще больше ужесточили ограничения на поставки в Китай полупроводников. Одновременно американцы начали формирование альянса ведущих мировых производителей полупроводников, имеющего явный антикитайский характер[225].

Сокращается и научное сотрудничество между исследователями двух стран — сейчас оно и в Пекине, и в Вашингтоне рассматривается исключительно сквозь призму «угроз национальной безопасности». Фактически свернуто участие американцев в китайской стипендиальной программе «Тысяча талантов»

, которую Белый дом назвал «методом получения американских технологий и интеллектуальной собственности»[226]. Прекращены совместные научные программы по линии «национальных лабораторий» США. С 2020 года идут проверки всех образовательных организаций на предмет наличия источников финансирования из КНР. Американская риторика по поводу действовавших на территории страны Институтов Конфуция возвращает нас в мрачные времена «холодной войны», маккартизма и «охоты на ведьм»: «Институты, финансируемые китайским правительством, занимаются вербовкой шпионов и коллаборационистов»[227].

Как следствие, научный прогресс, который еще какие-то десять лет назад казался процессом общечеловеческим, сейчас оказывается разделенным по национальному признаку. Неизбежным итогом стала постепенная «суверенизация» интернета и появление как минимум двух «технологических блоков»[228], что рано или поздно поставит все страны, находящиеся между «коллективным Западом» и Китаем, перед дилеммой стратегического выбора. Все это в конечном итоге тормозит прогресс человечества в целом.

До минимума сократились и межличностные контакты, чему способствовала пандемия коронавируса. В результате представителям разных стран стало сложнее общаться друг с другом, растет взаимная неприязнь. Как и во времена «холодной войны», важнейшим маркером отношения к человеку становится не его личность, а национальная принадлежность. Нужно сказать, что этот процесс лег на благодатную почву роста националистических и даже шовинистических настроений в Китае, а также раскола в американском обществе по ряду вопросов сугубо внутренней повестки, которые зачастую вообще непонятны из-за рубежа, но, тем не менее, провоцируют американцев на негативную реакцию в отношении иностранцев. Показательный пример — проецирование этики Black Lives Matter[229] на ситуацию в китайском городе Гуанчжоу, где в рамках профилактики коронавируса жесткие ограничительные меры применялись в отношении африканцев[230].

В результате США и Китай, продолжая быть тесно завязанными друг на друга в экономическом плане, в политике и на уровне межличностного общения расходятся все дальше и дальше. Причем для обеих стран это расхождение имеет экзистенциальный характер. Если Америка убеждена, что подъем Китая неизбежно означает попытку сменить ее на позиции мирового лидера, то Китай отчетливо понимает, что действия США направлены на сдерживание его развития как такового.

Несмотря на стремление избежать открытого конфликта, проявляемое с обеих сторон, текущее состояние китайско-американских отношений можно характеризовать как «глобальное противостояние». Попытки поставить это противостояние «на паузу» (как это происходило во время встреч Си Цзиньпина и Байдена на Бали в ноябре 2022 года и в Сан-Франциско годом позже) неизбежно проваливаются из-за новых событий на «китайско-американском фронте» и накаленности элит двух стран, готовых воспринимать любые действия другой стороны сквозь призму угрозы. На этом фоне возврат к реалиям до начала «торговой войны» невозможен. А американский фактор становится главным источником рисков дестабилизации для Китая.

Таковы реалии, в которых начался третий срок Си Цзиньпина.

Очерк двадцатый. Как пандемия коронавируса испытала Китай на прочность

О пандемии коронавируса неоднократно упоминалось на страницах этой книги. Это неудивительно: для развития Китая в эпоху Си Цзиньпина трехлетняя пандемия (2020–2022 годы) стала не только вехой, которая делит жизнь на «до» и «после». Фактически она явилась тем самым «серым носорогом», который по-настоящему испытал страну на прочность.

Успехи Китая в борьбе с коронавирусом, которые казались очевидными в 2020–2021 годах, позиционировались Пекином как доказательство эффективности «китайской модели». Однако проблемы выхода из состояния «нулевой терпимости к вирусу», сопровождавшие весь 2022 год и закончившиеся стихийными народными выступлениями, поставили вопрос совсем по-другому — а правы ли были китайские руководители в своих жестких решениях? Рефлексия по поводу этих сомнений, которые не могли не зародиться в китайском обществе, пока не привела к каким бы то ни было серьезным последствиям для правящего режима. Но рефлексия эта неизбежно будет незримым фактором, который станет сопровождать все последующее развитие Китая в 2020-х годах.

В ноябре 2019 года, в китайском городе Ухань был обнаружен первый случай болезни, которую изначально назвали синьсин фэйянь

(«пневмония нового типа»). К декабрю китайские ученые поняли, что вызывается она ранее неизвестным науке коронавирусом, поэтому болезнь квалифицировали как синьгуань бинду («коронавирусная инфекция нового типа»).

До 31 декабря 2019 года сведения о быстром и опасном течении неизученной болезни не выходили за пределы китайского руководства. И даже когда эти сведения проникли, мир, занятый мыслями о наступившем 2020 годе, не обратил на новую болезнь особого внимания. Различные эпидемии в Китае возникали уже неоднократно, причем обычно как раз в зимний период, предшествующий празднованию Нового года по лунному календарю. Так что и на этот раз, казалось, все обойдется территорией Китая.

Не обошлось. 11 марта 2020 года ВОЗ признал вспышку новой болезни пандемией. А два дня спустя было объявлено, что ее центром является не Китай, а Европа. В самом Китае к тому моменту уровень заболеваемости пошел на спад. А в Европе, напротив, выявлялось большее число зараженных, чем это было в Китае в пик эпидемии в январе.

К концу 2021 года по общему числу зараженных коронавирусом Китай с его полуторамиллиардным населением находился на шокирующем 114-м месте в мире с результатом всего в 96 тысяч заболевших. Достаточно сравнить это с 44 миллионами в США, 33 миллионами в Индии и даже с 7 миллионами в России за тот же период (2020–2021 годы)[231], чтобы прийти к очевидному выводу: Китай, первым в мире столкнувшийся со вспышкой неизвестной болезни, достиг наилучших промежуточных успехов в борьбе с ней. Правда, это было сделано ценой мобилизации всего общества, пожертвовавшего рядом своих прав и свобод.