Внешне все вроде бы стало как прежде. В январе вновь открылись для пассажирских перевозок сухопутные пограничные переходы на российско-китайской границе. Почти трехлетняя пауза в трансграничных контактах официально завершилась. В марте 2023 года Си Цзиньпин совершил свой девятый визит в Москву. Тогда же китайские консульства начали выдавать туристические визы, а в августе был восстановлен безвизовый обмен туристическими группами.
Однако на самом деле пандемия поставила перед Китаем очень серьезные вопросы, и ответы на них в полной мере пока еще не получены. Почему система принятия и реализации решений оказалась столь негибкой и не смогла вовремя сориентироваться в изменившейся ситуации, доведя дело до «выстрела в ногу» в виде «шанхайского локдауна» и народных протестов? Не кроются ли причины в побочных эффектах того процесса централизации власти и насаждении страха в чиновниках, который продвигал Си Цзиньпин все десять лет нахождения у власти? И как будет реагировать система, столкнувшись с новым похожим вызовом? Справится ли она и с ним?
Очерк двадцать первый. «Воссоединение Родины» под вопросом. Конец концепции «Одна страна, две системы»
Главным внешнеполитическим достижением периода реформ стало мирное возвращение Китаю Гонконга и Макао, бывших колоний Великобритании[238] и Португалии[239]. С 1997 и 1999 года соответственно две бывшие колонии существуют в составе КНР в статусе «особых административных районов» с широкой автономией (имеющимися соглашениями предполагается, что она будет действовать по 50 лет с момента возвращения в состав КНР, но может быть и продлена), собственными администрациями, избирательным законодательством, визовым режимом, спортивными сборными. Так реализуется предложенная Дэн Сяопином концепция «Одна страна, две системы»
.
Существование этой концепции и ее относительный успех неразрывно связаны с идеей кайфан (открытости Китая внешнему миру). Предполагалось, что в рамках единого национального государства можно будет объединить территории, отпавшие от материкового Китая и в силу исторических обстоятельств выбравшие иной путь, отличный от построения социализма. Реализация принципа «Одна страна, две системы» позволяла безболезненно завершить процесс деколонизации — окончательно закрыть те самые «сто лет унижений», преодоление которых является ключевой задачей китайской Компартии. Гонконг и Макао выглядели тестовыми площадками этой концепции, но настоящей «вишенкой на торте» был Тайвань.
Тайвань тоже в свое время являлся колонией зарубежной державы (принадлежал Японии с 1895 по 1945 годы), но к началу реформ проблема заключалась не в колониальном прошлом, а в том, что Тайвань представлял собой альтернативный Китай. С 1949 года здесь де-факто существовало независимое государство под властью партии Гоминьдан. Она проиграла коммунистам гражданскую войну, но сохранила власть над Тайванем[240]. В 2000 году Гоминьдан впервые уступил власть на острове Демократической прогрессивной партии (ДПП,
), которая выступала за развитие отдельной, тайваньской идентичности ценой отказа от идентичности китайской (до сих пор де-факто независимое государство называет себя «Китайская Республика»
и ведет отсчет истории от падения Цинской империи в 1912 году).
С усилением влияния ДПП перспективы мирного воссоединения Китая по принципу «Одна страна, две системы» начали рассеиваться. Все окончательно осложнилось в десятилетие правления Си Цзиньпина и оказалось связано с двумя главными причинами.
Во-первых, «тайваньская карта» — слишком удачный рычаг воздействия на КНР, сдерживающий его развитие, и США, заинтересованные в отвлечении Пекина от других задач, не могли им не воспользоваться. Во-вторых, именно в правление Си ситуация в Гонконге дошла до того, что Пекин фактически ликвидировал реальную автономию, оставив лишь ее внешние проявления. Апелляции к гонконгскому опыту стали мощным козырем ДПП в борьбе за власть и дальнейшее продвижение тайваньской идентичности. А Пекин заметно отдалился от решения своей магистральной исторической миссии — «воссоединения Родины»
.
Понимание этого рождает у части наблюдателей, как в самом Китае, так и за его пределами, ожидание скорого разрешения «тайваньского вопроса» — в том числе, если понадобится, силой. Однако поддержка Тайваня американцами означает, что возможная военная операция в Тайваньском проливе приведет к масштабной войне. Эта война способна как сделать Китай самой великой державой в мире, так и похоронить КНР в том виде, в котором она существовала последние 75 лет. О том, какие перспективы разрешения «тайваньского вопроса» существуют на момент написания книги (январь 2024 года), поговорим в самом конце. Но сначала все же разберемся, почему концепция «Одна страна, две системы» дала сбой.
В ожидании 2046
Последний великий фильм гонконгского кино, снятый режиссером Вонг Карваем
, называется «2046». 2046 — это гостиничный номер, в который хочет вернуться главный герой картины. А еще 2046 — это последний год, когда Гонконг будет сохранять автономию в составе КНР. 1 июля 2047 года завершится 50-летний мораторий на изменение правовой и политической системы, доставшейся Гонконгу в наследство от британской колониальной империи. И Гонконг — уникальный островок, смешавший в себе западные и восточные традиции — растворится в «континентальном» Китае.
Несмотря на то, что до «часа икс» еще двадцать с лишним лет, город уже давно «сидит на чемоданах». Финансовый центр Восточной Азии переместился в Шанхай. Гонконг теряет свой функционал посредника между внешним миром и Китаем, так как бизнес сейчас предпочитает работать с КНР напрямую. По части технологий и инноваций континентальный Китай уже обогнал Гонконг, который некогда называли «городом будущего». Сейчас новшества идут из КНР в Гонконг, а не из Гонконга в КНР, как ранее.
Многие задумываются об эмиграции, исчезает былой лоск зданий и улиц. Медленно, но верно континентальный Китай поглощает гонконгскую экономику, политику и даже городскую среду. После 1997 года в Гонконг хлынул поток богатых китайцев с континента, что привело к резкому росту цен на недвижимость, проблемам с доступом к инфраструктуре образования и здравоохранения. Нагрузку со стороны выходцев из КНР испытал и рынок труда. В низкооплачиваемом сегменте конкуренцию местным составляют континентальные китайцы, готовые работать за меньшие деньги. А выпускники престижных международных школ из КНР, свободно говорящие на английском и путунхуа
(пекинский вариант китайского языка, который гонконгцы, как правило, учить не хотят), теснят местных в высокооплачиваемом сегменте.
Все это рождает протест, который со стороны выглядит скорее жестом отчаяния, чем рациональным действием. «Идеей фикс» для гонконгских протестующих является реформа избирательной системы — а именно получение ими права избирать главу Гонконга напрямую, в ходе всенародных выборов, без посредничества Пекина (при этом в колониальный период гонконгский генерал-губернатор назначался Лондоном без каких-либо выборов, даже номинальных). Тенденции в сторону укрепления власти Компартии и разрыва сотрудничества с Западом, со всей очевидностью наметившиеся при Си Цзиньпине, отпугнули Гонконг от материка еще больше.
«Ты любишь Китай?» — спросил меня однажды мой приятель, молодой гонконгский журналист (естественно, китаец по национальности). — «Любишь, да? А я его ненавижу». И эти настроения в целом характерны для всего гонконгского общества.
