При этом положение иностранцев в Китае было двойственным. С одной стороны, они пользовались всеми благами, которые давала им растущая китайская экономика и инфраструктура; с другой стороны, они не разделяли китайские идейные ценности и не интегрировались в китайское общество (этому, впрочем, способствовали и ограничения в получении китайского гражданства). Более того, иностранцы массово нарушали миграционное законодательство, годами работая в КНР по туристическим, учебным или деловым визам, а в любой конфликтной ситуации считали, что у них должны быть некие «особые права».

Все это со временем начало раздражать китайское общество. К тому же, подобное положение никак не вписывалось в смысловое поле «китайской мечты о великом возрождении китайской нации», поскольку воспринималось как продолжение «века унижений» — длительного периода, когда иностранцы были подлинными хозяевами в Китае, а китайцы считались людьми второго сорта.

Поэтому, начиная с 2016–2017 годов, Китай начал упрощать получение рабочих виз для штучных высококвалифицированных специалистов и ужесточать требования для неквалифицированных иностранцев. В 2018 году начался настоящий «крестовый поход» против экспатов, не имеющих визы, которая соответствовала бы их реальному роду занятий. Пандемия коронавируса 2020–2022 годов форсировала уже назревшие процессы по закрытию страны (точнее — ее крайне избирательному открытию). Значительная часть экспатов, проживавших в Китае, в этот период покинула страну, причем многие сюда так и не вернулись: как по причине каждодневного прессинга со стороны властей, так и из-за банальной дороговизны жизни.

Китай по-прежнему заинтересован в торговле с внешним миром и точечном приглашении нужных и полезных иностранцев. Но сейчас Китай знает себе цену и уверен, в том, что многое (если не все) здесь уже лучше, чем во внешнем мире. А многое из иностранного не только не полезно, но и вредно. Поэтому он усиливает фильтрацию информационного и людского потока из-за рубежа и перестраивает экономику, чтобы увеличить внутренний спрос и перестать зависеть от мирового рынка; эта концепция получила название «системы двойной циркуляции»

.

Шаги к частичному закрытию страны были произведены не сами по себе, а как часть концепции «китайской мечты» с заложенным в ней реваншизмом и как реакция на глубокое разочарование, постигшее китайскую элиту в конце 2010-х по поводу отношений с Западом. Вплоть до 2018 года в Китае считали, что та схема, которая успешно работала предыдущие десятилетия, будет работать и дальше. Китай, включенный в процессы экономической глобализации и мастерски сочетающий элементы рынка и госрегулирования, будет продолжать богатеть и развиваться, и никто ему не будет мешать.

Это, в свою очередь, давно уже раздражало американский истеблишмент, который на примере Китая получил подтверждение несостоятельности своей теории, что по мере обогащения незападные страны будут неизбежно перенимать американские ценности, проводить неолиберальные реформы и вообще — вставать на «правильную сторону истории» как ее видят в Вашингтоне. В 2018 году Дональд Трамп начал «торговую войну» против Китая с целью преодолеть перекосы в торговле, вызванные, как считали в Вашингтоне, «несправедливой экономической политикой Пекина». Это запустило процесс разрыва, ставший, наравне с пандемией коронавируса, главным вызовом для Китая времен Си Цзиньпина (подробнее — см. третью часть книги).

Политический разрыв с США, в свою очередь, подчеркнул те претензии Китая на роль одного из мировых лидеров, которые в начале правления Си Цзиньпина не были столь очевидны. Действительно, до его прихода к власти Китай словно стеснялся своего усиления, не подавал голос. В значительной степени это происходило в соответствии с политическим наследием Дэн Сяопина в области внешней политики — а именно с «внешнеполитическим курсом из 28 иероглифов»

, который сформировался в начале 1990-х годов.

В соответствии с ним, в деятельности на международной арене Китаю предписывалось «хладнокровно наблюдать, укреплять расшатанные позиции, проявляя выдержку, справляться с трудностями, держаться в тени, стараться ничем не проявлять себя, быть в состоянии защищать пусть неуклюжие, но свои собственные взгляды, ни в коем случае не лезть вперед, на первое место, и при этом делать что-то реальное»[38]. Ориентация части российских публицистов на англоязычные статьи привела к тому, что фраза «держаться в тени, не проявлять себя», переводимая на английский язык как keeping low profile, сплошь и рядом стала переводиться как «скрывать свои возможности», что на уровне оттенков значения подразумевает: субъект, осознавая свои большие возможности, намеренно скрывает их от наблюдателя с целью сбить того с толку.

На самом же деле до Си Цзиньпина большая часть политической и военной элиты Китая не скрывала свои силы намеренно, а действительно придерживалась довольно скромных взглядов на собственные ресурсы. Считалось, что Китай все еще бедная развивающаяся страна третьего мира, которой нужны годы и годы, чтобы сравняться по силе с мировыми лидерами. Си Цзиньпин, уловивший общественные настроения на стыке нулевых и десятых годов, напротив, поднял на знамя идею национальной исключительности и тесно с ней связанную идею национального реваншизма.

И то и другое требовало более активной внешней политики (подробнее — см. очерки о новом языке китайской дипломатии и армии). Но также требовало и нового идеологического наполнения. Стремящийся к возрождению национального величия Китай уже не мог на международной арене быть одной из стран, следующих тем правилам, которые устанавливал мировой гегемон. Китай со своим «пятитысячелетним историческим опытом цивилизации»[39] должен был предложить новые правила — китайскую альтернативу для всего мира.

Активная работа в этом направлении началась с первых месяцев правления Си Цзиньпина. Несмотря на разнообразие выдвинутых на данном поприще идей (и еще большее число их трактовок), их можно объединить в одну зонтичную концепцию — идею «сообщества единой судьбы человечества»

. Наравне с концепцией «китайской мечты» она стала второй из двух несущих конструкций политической линии Си Цзиньпина.

Суть идеи «сообщества единой судьбы человечества», впервые полностью сформулированной Си Цзиньпином во время визита в Москву, в МГИМО, 23 марта 2013 года, заключается в том, что мир вступил в новый этап своего развития, в котором прежние модели межгосударственных отношений, основанные на применении насилия, формировании военно-политических блоков, уже не работают. Напротив, «этот <новый> мир, в котором все страны находятся на небывалом ранее уровне взаимной связанности и взаимозависимости, а человечество живет в „глобальной деревне“, чем дальше, тем больше превращается в сообщество единой судьбы, в котором в тебе есть частичка меня, а во мне есть частичка тебя»[40].

Иначе говоря, в новых исторических условиях, когда возрастает значение стран «глобального Юга», бывших колоний и полуколоний[41], всему миру выгоднее торговать и осуществлять технологический и культурный обмен, чем воевать. Возрождающемуся Китаю в этих условиях, по мысли китайских идеологов, уготована судьба одного из мировых лидеров, то есть страны, экономическое и культурное взаимодействие с которой особенно выгодно для других стран мира.

Стремление расширять такое взаимодействие было выражено в инициативе «Пояса и Пути»

, которая появилась спустя полгода, осенью 2013 года[42].