Я замер на мгновение, а потом радостно воскликнул.

— Брат⁈ Это, правда, ты?

— Я, — раздался слабый голос моего младшенького. — Я только что проснулся…

— Матве-ей… — с нежностью и нескрываемым облегчением протянул я, расплываясь по спинке своего стула. — Как же я рад тебя слышать…

Звонок от Матвея был неожиданным. Он буквально выбил меня из текущей ситуации и контекста. Слушая этот знакомый, но такой слабый голос, я напрочь забыл, вообще, где нахожусь, с кем и что здесь делаю. Тем более, о чём вёлся разговор — настолько это всё было неважно.

Брат очнулся — что может быть важнее?

Сам звонок долго не продлился: на той стороне начали суетиться медицинские работники, уговаривать и объяснять Матвею, что он ещё слаб, и ему надо прямо сейчас сделать то, то и то, а потом ещё отдохнуть, а позвонить мне он теперь и в любое другое время может.

Матвей сопротивляться не стал. Как и я — настаивать. Самое главное-то ведь уже произошло: сам факт разговора состоялся.

Вот только, последней своей фразой, перед тем как завершить вызов, он меня умудрился выбить из колеи ещё сильнее, хоть, казалось бы, сильней уже некуда. Но ему удалось.

— Я на тебя надеюсь, Юр, ты обещал! — заявил он заметно повеселевшим голосом. А дальше сигнал окончания вызова и разрыва связи. Я не успел уточнить, о чём он?

Сразу не успел, а потом уже поздно было — не станешь же перезванивать.

Обещал… Что я ему обещал? И когда?

В голову приходил только недавний момент, когда я расчувствовался и разговорился в его медицинской палате, сидя рядом с его кроватью, но… он, что же? Реально всё слышал⁈

— … Юр! Юра-а! — отвлёк от моих смятенных мыслей меня настойчивый голос Мари. Я даже вздрогнул от неожиданности, настолько глубоко успел погрузиться в себя.

— А?.. Что?.. — дёрнулся я и посмотрел в её сторону не до конца сфокусированным взглядом, пытаясь сообразить, как она тут оказалась, и что я сам здесь делаю. Получилось быстро, но сосредоточиться мысли о брате всё равно мешали. Правда, уже немного более конкретные и конструктивные: как с Тверскими договариваться по поводу Лены. А то ведь брякнуть-то брякнул, а как это на самом деле осуществить? За базар отвечать надо — сам же недавно об этом заявлял.

— Кто это был, спрашиваю? — даже пощёлкала пальцами у меня перед глазами Мари, не постеснялась. — Ты с нами? Нет?

— С вами, с вами, куда я денусь? — поморщился я, отводя её руку. Поведение Алины в данном случае мне нравилось несколько больше — сидела, кушала, красиво, неторопливо и аккуратно. Не дёргала, не голосила. Просто ждала, притом, что, уверен — любопытство её съедает ничуть не меньше, чем Борятинскую.

— Да уже и не уверена: второй раз ты уже «отключаешься» и «виснешь»… Так, кто это был?

— А разве и так, по контексту не понятно? — удивился я. — Матвей очнулся. Наконец-то…

— Ты уверен? — нахмурилась Мария. — Это не розыгрыш? Не фейк? Не подстава?.. Как, в тот раз…

— Уверен, — улыбнулся я, вспомнив его последнюю фразу. — Такое не подделаешь.

— Даже Разумник не подделает? — не спешила успокаиваться она.

— Даже Разумник, — чуть подумав, ответил я.

— И… что теперь? — с какой-то не совсем понятной интонацией спросила она.

— Ничего, — пожал плечами я. — Просто, мой брат жив и идёт на поправку. И это отлично.

— Но, помолвка…

— Ты всё о своём, — поморщился я, но отвечать не стал, сосредоточив своё внимание на своём салате, который итак уже долго меня ждал. Я, в конце концов, сюда именно покушать пришёл.

Я опустил руку с телефоном, закрыл глаза и обречённо-тяжело вздохнул. Потом приложил телефон ко лбу тыльной стороной и сильно зажмурился, слегка наклонив голову.

Опустил руки, поднял лицо к небу и открыл глаза. Делать то, что я собирался сделать, не хотелось жутко! Страшно было до одури. Настолько, что даже колени подрагивали.

Но… правы, всё-таки, были эти старые пер… лисы, действительно: выходные — это страшно. Особенно, выходные, которые ты «должен». И выходные, на которые у тебя есть серьёзные важные планы. Ради того, чтобы они не сорвались, будешь готов пойти на многое… Даже, на самоубийство.

Боже! Сам не верю, что даже думаю об этом! Самоубийство… самовольное лишение себя жизни… и из-за чего⁈ Из-за грёбаного экзамена⁈

Я окончательно сошёл с ума.

Нет, ну, не только из-за экзамена, конечно. Ещё из-за денег немножко. Немножко, ради исследования самой способности или свойства запуска «петель». Того, как они конкретно работают со мной и с Алиной. Ну и ради опыта, конечно же. Ради нового опыта и получения новой силы.

В конце концов, я ж не пулю в висок пустить собираюсь — это было бы слишком тупо и стрёмно.

Однако, начну издалека и постараюсь идти по порядку.

Из того ресторана уехали мы втроём — это было логично, предсказуемо, да и в целом, к тому всё шло — не мог же я демонстративно бросить свою официальную невесту одну? После того, как она осталась в ресторане одна. И не без моего в том участия. Подобный жест здешнее общество бы не поняло и не оценило. А общество в этом зале ресторана было сплошь Дворянским — слухи быстро бы распространились, что позже могло выйти мне боком.

Однако, ехали молча. Да и до отъезда, надо сказать, разговор особо не клеился. Общению нашему с Алиной мешало присутствие Мари. Общению с Мари — присутствие Алины. Вообще, если подумать, то как-то так всё время выходило, что именно наедине нам с Мари остаться и поговорить ещё ни разу не получалось с самого её приезда в Москву — всё время, кто-нибудь обязательно был рядом. А наличие свидетеля серьёзно влияет на тон и откровенность разговора.

С другой стороны… если подумать и быть с собой честным… я… наверное… боюсь такого разговора. Боюсь остаться с Мари наедине. Слишком сильно эмоциональное влияние «наследства» Юры. Я просто не знаю, как себя поведу в таком случае.

Нет, я не наброшусь на неё, как оголодавший зверь-педобир, да и она, уверен, не поведёт себя распущенно или слишком доступно. Нет, не в этом опасность. Опасность в том, что я могу ей наговорить… и, что может наговорить мне она. И насколько больно мне после всего этого будет. Станет ли больно ей… не знаю. Возможно. Иные слова вернее ножа ранят…

С Алиной проще — я её понимаю, так как могу смотреть на неё и оценивать с холодной головой и достаточной объективностью. Достаточно не пересекать определённой, понятной нам обоим черты, чтобы возможно было и работать вместе, и веселиться, и быть достаточно откровенными друг с другом.

К дому, точнее квартире в хорошем, даже элитном, пятиэтажном доме, которую купил своей дочери в Петрограде Милютин-старший, перед тем как отпустить её сюда, переведя в одну из местных школ, мы подъехали раньше, чем к Лицею. И нет, не потому, что Лицей был дальше. Нет. Просто, такой порядок был логичен: я развожу девушек по домам, а не они меня. То есть, сначала одну: довёз, сгрузил, проводил; затем вместе с другой: вошёл на территорию Лицея, где должен ещё сопроводить до её общежития. Только потом можешь идти спать к себе сам. Иначе — не поймут. Будет демонстративный жест пренебрежения собственной невестой, унижение её достоинства.

Так что, первая остановка — дом Милютиной, где я вышел из машины, открыл дверь ей, помог выйти и далее проводил до дверей нужного подъезда, убедился, что она за этими дверьми скроется в хорошо освещённой парадной, где на страже порядка и спокойствия стоит за своей стойкой консьерж.

А ещё, пока мы шли от машины, у нас было время переброситься несколькими фразами. Важными фразами, которых нельзя было говорить при Борятинской и таксисте.

Мы с ней договорились… точнее, я просто её предупредил, что, если передо мной вдруг начнёт маячить «петля», о приближении которой я буду знать или хотя бы догадываться, то я сообщу ей о том условной фразой по телефону или через любой мессенджер. Зачем? Чтобы, во-первых, девочка могла хоть как-то морально подготовиться, а во-вторых… как следует изучить рынки. Манал я помирать бесплатно, когда есть возможность делать это с хорошей выгодой — тридцать процентов от заработанного ей на этом — мои!