Лампочка на потолке — повезло, уцелела. И я смог увидеть результат своего «экскремента»: в противоположной стене зияла здоровенная выбоина, не меньше полуметра в глубину и в окружности. Выбоина, как могла бы остаться в монолитном камне от попадания по нему фугасного снаряда. Или от динамитной шашки, грамотно заложенной в заранее пробитый под неё шурф. Правда, виделось всё как-то не так, с не очень привычного ракурса. Но, наверное, это из-за воды на лице.

Стена, в которую я бил, уцелела. Выход наружу не образовался. Я всё ещё находился в карцере и был заперт. Кафеля на ней больше не было. Он поотлетал практически весь. А вот сам материал стены… оказался монолитным гранитом, поэтому только выбоина, а не полное разрушение.

Хм, нет, так-то я знал, что нахожусь ниже уровня земли, что карцер устроен в подвале. Вот только, не ожидал, что само здание, оказывается, построено на гранитном основании. Что ж, неплохое и, пожалуй, логичное решение для карцера, рассчитанного на Одарённых.

Я отлип от двери, на которой продолжал лежать, повёл плечами и шеей, разминая тело. Кряхтя, поднялся на ноги. Затем улыбнулся, поднял руки и впечатал более менее пришедший в норму кулак в свободную ладонь.

— Круто! Ещё хочу! Работаем… — сам себе, сам себя почти не слыша, проговорил в пространство и двинулся к упрямой стене с угрожающей безумно-маньячной улыбочкой на лице.

— И как же ты соизволишь объяснить своё поведение, Лицеист Долгорукий? — прозвучал вопрос от лысого усача, сидящего за дорогим дубовым письменным столом. Пока ещё спокойный вопрос. Но, по лицу и тону, произносившего этот вопрос, мужчины было очевидно, что это только пока. Что он изо всех своих сил сдерживается от повышения голоса и перехода на более резкие выражения.

Да — это был полковник Булгаков. И обращался он ко мне.

Мы находились с ним в его кабинете. И были мы тут одни. Как так получилось? Как до такого дошло? Ничего особенно сложного или хитрого: я не успел вдарить второй раз. Шума, произведённого первым ударом, точнее взрывом, вполне хватило, чтобы заставить-таки охрану, надзирателя или кто там у них осуществлял пригляд за карцером, достаточно встревожиться, чтобы подорвать свою задницу с места и прибежать к двери моей камеры и увидеть весь тот бардак, который я там устроил.

Получается, что встревожил их только взрыв, а то, что я до этого уже битый час (или, сколько там, хронометра то у меня под рукой не было) долбился в стену кулаками, им было до лампочки? Хм, на заметку фактик.

Ну, да не мне их судить. Мало ли, какие у них инструкции?

В общем, надзиратели вломились в мою камеру, в количестве целых двух штук (или особей?). Ввалились, уже готовые применять силу и меня спелёнывать, как я понял. Для чего имели с собой по здоровенной палке-электрошокеру. Однако, вид выбоины-кратера, оставленного мной в стене, в комплекте с видом слоя воды, покрывавшей и закрывавшей всё моё тело, подействовал очень… умиротворяюще на их разгорячённые головы.

Кажется, я, в тот момент, от того, что первым ворвался, сакраментальное: «Да ну на хер!» услышал, сразу после того, как он резко назад попятился, придавливая собой второго.

Что ж, могу их понять: Бездари. Обслуживающий персонал. Из Одарённых, тут в здании, только караульные, набранные из второкурсников. Которые, кстати, снаружи камеры остались — не спешили входить.

Я не двигался. Агрессивных действий не предпринимал, стоял спокойно. Это добавило парням бодрости и уверенности. Они даже что-то повозбухать попытались, но вид моего лица, скрытого водяной маской, как-то странно преломляющей свет и искажающей его черты, видимо, делающей их весьма зловещими, довольно быстро пришли к правильной мысли, что пусть со мной Директор разбирается. Ему это и по Рангу, и по статусу, и по должности положено.

Так я здесь, в его кабинете и оказался.

Вели меня, кстати, из карцера к кабинету Директора по прямой. Кратчайшим путем, безо всяких отклонений и заходов на «переодеться». То есть, вот прямо, как есть: в одном нательном белье и босиком. А на улице, напомню — конец ноября, декабрь не за горами. Царское Село, то есть, климат совсем не южный. Уже даже дождь не шёл, вторую неделю температура ниже нуля стоит.

Очень, блин, заботливо!

С другой стороны, будучи окутанным водой, я какого-то особого дискомфорта от этой прогулки вообще не испытывал. Мне было… нормально. Так нормально, как даже в самой лучшей одежде, подобранной по погоде, никогда не бывало. Да и отсутствие обуви не замечалось, словно я не босой вовсе, а обут в самые удобные из возможных дорогие беговые кроссы!

Вот, как бы я ещё о таком интересном эффекте узнал, если б не этот случай?

Тут в другом дело: в общественном мнении. Я ведь почти через всю территорию Лицея так прошёл! Напоминаю — в одном белом длинном нательном белье и без обуви. Конвоируемый двумя работниками карцера (понятия не имею, как правильно их называть по должности, да и узнавать этого не имею никакого желания) и одним второкурсником из состава караула, то ли выводным, то ли просто караульным — не вникал.

Шепотки и взгляды преследовали меня на протяжении всего моего пути. Представляю уже, какие теперь слухи обо мне поползут по Лицею!

Хотя, нет — не представляю. Совершенно. Глубина и широта фантазии подростков не может поддаваться объятию по определению. Чего там варится в их котелках, они, порою, и сами не понимают. Куда уж мне-то?

Особенно запомнились мне глаза Мари в одном из коридоров административного здания, которая, как раз, вывернула из-за угла с какой-то папкой в руках. Она была одета… допустим, в форму Лицея, её женский вариант, который мне, прежде ещё вблизи наблюдать не доводилось, поэтому и «допустим» — точно-то я не знаю. Могу только предполагать. По крайней мере, это было на форму очень похоже, имело погоны, аналогичные тем, что у меня, золотые и с большой буквой «Л» на них, а также вполне узнаваемый Лицейский шеврон на плече.

Единственно, у неё ниже этого шеврона ещё три золотых «курсантских галки» красовались, что, насколько мне было известно, обозначало номер курса, то есть, в данном случае — третий.

Хм, не знал, что она здесь. Хотя, если составить себе труд немного подумать, то это будет вполне логичным: она Одарённая, она дочь Князя, ей шестнадцать лет, а Дар свой она раскрыла в тринадцать — где ей быть, как не в лучшем и самом престижном учебном заведении для Одарённой знати в нашей Империи? Так-то, я же, после своего четырнадцатилетия (да и несколько месяцев до него), не слишком следил за её судьбой. Да и общался не часто. Пожалуй, как раз с начала той осени она и исчезла из поля моего зрения, появившись потом только однажды, непосредственно на праздновании моего дня рождения. Видимо, отец выбил у Лицея для неё увольнение на тот день — не могла же она не присутствовать на церемонии прощания с собственным женихом? Даже подарок сделала…

А вот теперь, увидев и узнав меня, она замерла, как вкопанная. Глаза её расширились, рот приоткрылся. Папка начала опускаться и чуть было не выпадать из рук.

Я ей молча приветственно кивнул. Потом не удержался от шалости: подмигнул и улыбнулся. После чего был проконвоирован дальше, к кабинету Директора Лицея, в приёмной которого и скрылся от её глаз, так и провожавших меня.

Что она подумала после такой встречи? Что она вообще могла в такой ситуации подумать?

Если поразмыслить, то, так-то, получается, это вообще наша первая встреча с того самого рокового выезда, когда я выкрадывал её бессознательное тело из лап более неудачливых похитителей. После-то, мы с ней не виделись — меня почти сразу сюда отправили, гораздо раньше, чем её выпустили из больницы. Не было времени поговорить и объясниться. Хотя, его и сейчас не было. Что, возможно, и к лучшему.

В общем, примерно так я и пришёл к нынешнему своему положению. Положению «пред ясны очи» Директора.