— Тренировкой, Ваше высокоблагородие господин полковник! — с соблюдением формы доклада, то есть, вытянувшись в стойку «Смирно», отрапортовал я на заданный ранее вопрос.

— Не понял, — нахмурился Булгаков. Потом подумал, поморщился и махнул рукой. — Не тянись. Толком объясняй — одни мы здесь.

— Если толком, — решив не провоцировать, последовал его распоряжению и перешёл в стойку, выполняемую по команде «вольно». Ну и горланить перестал. Ну а что? Рапорт же должен производиться «громко и чётко»? Вот я и гаркнул. Чётко. И Громко. — То, я же писал рапорты «по команде» о том, что мне нужно дополнительное время для тренировок в овладении Даром, так как я не успеваю подготовиться к экзамену на Ранг Гридня, который был мне назначен Ротмистром Вазаговым?

— Было что-то такое, — кивнул Булгаков.

— Конечно было, — кивнул я. — Лично на вашу подпись и резолюцию «Отказать» имел возможность полюбоваться. Вазагов мне показывал.

— Так, дальше то что? — поморщился полковник, явно не имея желания развивать эту тему и поторапливая меня с переключением на интересующую его.

— Дальше? Я писал и отправлял «по команде» другой рапорт. С просьбой об отмене или переносе экзамена на более поздний срок из-за того, что, в связи с загруженностью, не имею возможности нормально подготовиться к нему. На этот рапорт мне так же пришёл отказ.

— И? — нахмурился Булгаков.

— Я честно выполнял договорённость: действовал в рамках Уставов, правил и распорядков. Безрезультатно. Впрочем, как и всегда, как и везде. Действие в рамках к успеху не приводит никогда. Варианты официальных действий были исчерпаны. Значит, договорённость можно больше не соблюдать. А тренироваться мне нужно. Значит, я буду это делать и дальше.

— Хамишь, — прищурился полковник. — Опять хамишь.

— Ни в малейшей степени, Ваше высокоблагородие господин полковник, — ответил ему я, впрочем, по струнке не спеша вытягиваться. — Нет ни одного пункта Устава или внутреннего распорядка, который бы запрещал мне применять боевые Стехийные техники в карцере. Я ничего не нарушал… по форме.

— Это легко исправить, — сказал Булгаков. — Сегодня же такой пункт в распорядках появится.

— Пусть, — пожал плечами я. — Это принципиально ничего не изменит.

— Поясни, — ещё пристальнее посмотрел на меня сквозь свой прищур полковник.

— А что вы мне сделаете за нарушение? — вздёрнул одну бровь я. — Срок пребывания в карцере продлите? Вариант с телесными наказаниями мы уже проходили. Или, всё-таки, отчислите? Избавите себя от лишней головной боли в моём лице, а? — с искренним участием и почти не скрытой надеждой в голосе закончил я.

— Заставлю материальный ущерб компенсировать! — рыкнул полковник, поднимаясь. Видимо, решил оказать моральное давление. Вот только, это хорошо работает (если вообще работает) с людьми ниже ростом и субтильнее по комплекции. В нашем же случае, подобное давление на него оказать смог бы скорее я — так как на голову выше, да и в плечах шире. А рык… ну, к нему привыкаешь, после первого десятка лет службы. Иммунитет-игнор вырабатывается.

— Отцу счёт отправьте, — нагло усмехнулся я. — Разрешите вернуться в карцер, Ваше высокоблагородие господин полковник?

— Не разрешаю! — гаркнул он, одновременно с крепким ударом кулака по столу. — Иди сюда, садись, — сердито велел он мне, показывая на ближайший к его месту стул.

Я постоял пару секунд, оценивающе его разглядывая, потом, всё же, шагнул вперёд и прошёл к указанному месту, правда, пока шёл, меня немного повело. Да и вообще, голова постепенно тяжелела. Понемногу подступал отходняк. Или ещё что-то. Мне и самому хотелось уже посидеть — на ногах держаться было всё труднее. А лучше, вообще, полежать.

— Сиди! — велел он мне, когда я опустился на указанное место, а сам полковник обошёл стол и, наклонившись ко мне, взялся руками за мою голову, большим пальцем правой руки, оттягивая моё веко вниз и внимательно вглядываясь в мои глаза. Потом повернул голову вправо, влево, оглядывая уши. При этом, по ходу осмотра, он хмурился всё больше. — Ты, дурак, вообще понимаешь, насколько это опасно? Ты понимаешь, что мог погибнуть?

— Понимаю, — поморщился я от его прикосновений и движений. — Но без отработки и тренировки, я на экзамене ласты склею.

— Дура-а-ак… — со вздохом протянул Булгаков. — Ты точно Водник?

— Вы уже спрашивали раньше, — пожал я плечами.

— Спрашивал, — продолжал осмотр моих глаз и головы он. Чёткий, последовательный и, явно, привычный. Почти, как фельдшер из скорой помощи. Сразу чувствовался опыт в этом деле. Причём, по ходу осмотра, складки между бровями его постепенно разглаживались. Видимо, состояние моё было всё ж несколько лучше его худших опасений.

— Отмените или перенесите экзамен, и я дурить больше не буду.

— Не вариант, — закончив осмотр, вернулся за свой стол полковник. Он задумчиво подкрутил свой ус, не глядя на меня. — Пётр Андреич уже такую бурную деятельность развил по этому поводу, что у тебя в комиссии уже не только три Богатыря сидеть будут, Император лично присутствовать пожелал. Теперь это уже не то мероприятие, которое можно так просто отменить или перенести, — закончил свою мысль он.

А я слушал его и хмурился. Внутри как-то всё сжалось и похолодело от неприятного предчувствия.

— Что с братом? Что с Матвеем? — не стал сдерживать в себе его.

— С Матвеем? — не понял, или сделал вид, что не понял, Булгаков. Уверен, что актёрские способности у него были. Но это меня не волновало.

— Отец не стал бы так меня выпячивать, если бы с братом всё было в порядке. Так, что с Матвеем?

— Сложно всё с Матвеем, — неохотно ответил Булгаков, продолжая крутить свой ус. — Так, до сих пор, и не пришёл в себя.

Я молчал. И молча ждал продолжения.

— Двух Целителей Пётр Андреевич сумел уговорить Матвея посмотреть. Всё ж, у него есть с ними личные связи: с тем же Пироговым они вместе в Севастополе под английскими пушками сидели. Да и с Тамбовским Князем у него своя история имелась… — не заставил долго томиться ожиданием Булгаков. — Физически, после их совместной работы, Матвей полностью здоров. Даже повреждённые участки мозга восстановили — тут Сергею Михайловичу доверять можно. Лучшего специалиста в этой области сыскать, пожалуй, не получится и во всём мире…

— Сергей Михайлович? — нахмурился я. Вроде бы Пирогова как-то не так звали, если я ничего не путаю и правильно помню учебники. Писательские и местные.

— Князь Сатин, — пояснил Булгаков. — Целитель. Один из пяти в Империи. Тамбовский Князь.

— Оу, — чуть сильнее нахмурился я, соображая. Потом кивнул. — Ну да. Точно.

Помню, гостили мы как-то у них с Матвеем. Отец с собой брал. Вот только, я не знал тогда, что тот бородатый лобастый мужичок с постоянно хитрым прищуром глубоко посаженных под надбровные дуги, лучащихся тонкими морщинками глаз, всегда ходивший босым и в до крайности простой полотняной одежде, верёвкой перепоясанной — Целитель. Я и о том-то, что именно он — Князь, не сразу узнал. Живёт-то он не в Тамбовском Кремле, а в бревенчатой избе, в лесу, возле реки, километрах в тридцати от города. А самим Княжеством его старший сын заправляет. С которым, мы, кстати, не встречались — гостили-то мы у самого Сергея Михайловича в избе. В город не заезжали.

Хм, а ведь, помнится, Сергей Михайлович меня в тот раз осматривал. Отец после бани велел на лавке лечь — они в той избе широкие, а хозяин избы вот так же, как Булгаков давеча, веко оттягивал, глаза смотрел. Потом массаж сделал — крепко он тогда промял всё моё детское тельце, неожиданная сила в его вроде бы обычных не накачанных руках таилась. Я, помнится, после того массажа, прямо на лавке и уснул. После баньки-то и массажа — не удивительно. А на следующий день ещё за столом в горнице сидели, беседовали о том, о сём, на свечку смотрели, «звук слушали», той же свечкой, воском с неё, на лист бумаги капали, на «яйцо» нарисованное.

Не знаю, что тогда Сергей Михайлович отцу сказал, но тот хмурился долго, а потом вздыхал грустно. Про то, что мужичок тот — Князь, мне потом Василий рассказал, дома уже. А вот про то, что не только Князь, но Целитель — я узнал только сейчас. Занятно…