Госпиталь напоминал дурдом; Чарли пугали крики, стоны, идиотские смешки и плач — тут плакали почти все, кто от уже испытанной боли, кто от страха перед предстоящими пытками и казнью. Он обнаружил, что впадает в знакомое по детству состояние беспредельной, первобытной, всепожирающей паники. Государство поймало его и отправило на переработку. В госпитале шумели и скрежетали жернова машины, выполнявшей эту переработку, и звук этот был как треск ломающихся костей добычи в стальных зубах огромного зверя: Государства.

Чарли пытался абстрагироваться от происходящего. Попробуй представить шум исходящим из другого источника, говорил он себе, вообрази, что это шум бури.

Он лежал на боку, крепко зажмурившись.

Он напряжённо размышлял. Его разум рассекал ситуацию на сегменты, эти крупные сегменты на более мелкие, а эти последние сортировал по кучкам.

Он мог виноватить Пустую башку. Это место само по себе как наркотик. Потому-то он здесь и очутился. Потому что Место поймало их с Анджело и обошлось с ними по-свойски.

Нет. Он сам виноват. Он виноват уж тем, что несёт в себе психологический первородный грех. Врождённую склонность к... как там называл эту штуку школьный психиатр, обследовавший Чарли в седьмом классе? Диссоциативный невроз? Склонность расщеплять внимание и отстраняться не только от себя, но и от всего происходящего. В этом ему помогали наркотики. Старое дело: он подсел на наркотики, потому что наркота его освобождала, уносила проблемы и гнев.

А Пустая башка, разумеется, не просто наркопритон. Это живое воплощение принадлежности. Не ты принимаешь наркотик, а наркотик принимает тебя. Поглощает. Диссоциация как внутренняя, так и внешняя.

Покидая Пустую башку, клиенты чувствовали себя измотанными, уставшими, исполненными самоненависти. Они клялись, что никогда в жизни больше туда не вернутся. Старая история, старая пустопорожняя болтовня. А вот реальность: всегда находятся поводы вернуться в это Место помимо своей воли.

Когда понимаешь, к чему идёт дело, начинаешь спорить с собой. Наверное, лишь затем, чтобы потом сказать: ну я же пробовал, я же сопротивлялся. Но об истинном сопротивлении не могло идти и речи.

Да, это страшно. Видишь выгоревших. Слышишь истории о случаях вроде того, какой произошёл с Анджело. Это Место и принадлежность ему пугают.

Наркотики и Пустая башка. Цикл замыкался снова и снова, пожирая его заживо. И он решил присоединиться к Сопротивлению. Он знал, что делает это скорей затем, чтобы сбежать от наркотиков, а не по идеологическим мотивам. О да, он искренне верил, что сражается за правое дело. Но в глубине души признавал, что пошёл в НС, полагая, что это его спасёт.

Он ошибся. Наркотическая зависимость вроде киношного чудовища — ты его убиваешь, а оно возвращается снова и снова. Вода и пламя ему нипочём, его не утопишь и не сожжёшь.

Он вколол себе Анджело; он на некоторое время обезумел; он застрелил копа. Его судили и приговорили. Самое жуткое, что он очень хорошо сознавал свою вину. Он не мог найти утешения даже в сознании, что его осудили неправедно. Это было не так. Он сам решил пройтись по канату над бассейном, полным говна, и свалился туда.

Ему нет прощения. Его продержат здесь ровно столько, чтобы он поправился для превращённой в цирковое представление казни. Врачи ежедневно его обследуют, тело предательски самовосстанавливается, и каждый день заживления ран приближает его к смерти. В потолке торчали камеры, а привязанные к койкам заключённые попали в госпиталь в основном потому, что попытались изувечить себя, оттягивая казнь. У него несколько дней, неделя самое большее, а потом его казнят.

НС не в курсе, где он, а если б и было, то всё равно бы не спасло.

Ему представилось, как сюда врывается его мать, орёт на всех подряд, строит охрану и уводит его. Абсурдная картинка. Мама, я буду слушаться, только забери меня отсюда.

Чушь собачья. Он даже не любил свою мамашу.

Единственный путь к жизни — побег.

Он снова сомкнул кулак вокруг зажигалки. Пластиковый корпус увлажнился от пота.

Иногда охрана обыскивала койки заключённых на предмет импровизированных ножей, наркоты и всего такого. Если постель обгадить, это не поможет, тебя просто заставят её перед этим вычистить.

В следующий раз они могут обнаружить зажигалку. Он плохо себя чувствовал, но понимал, что медлить нельзя.

Он перекатился на живот и натянул кисло вонявшее покрывало на голову и подушку, притворяясь, что пытается отгородиться от света и поспать. Некоторое время он лежал так в сером полумраке, вдыхая запах собственного пота, и вонь эта странным образом обнадёживала его; он надеялся, что наблюдатели по ту сторону потолка сочтут его спящим.

Через двадцать минут, дождавшись, пока тело под покрывалом вспотеет, он полез под подушку и нашарил зажигалку. Зажал между ладоней и принялся тереть, разогревая трением и теплом тела, выманивая наружу остатки бензиновых паров.

Он засунул голову под подушку и слегка приподнял её, впуская туда воздух для зажигалки.

Он решил, что трёт уже достаточно долго. Щёлкнул зажигалкой и стал, затаив дыхание, наблюдать за искрами.

Вот: прозрачное синевато-белое пламя, бледное, как приход выгоревшего кокаинщика, но всё же это именно пламя. Его достаточно, чтобы поджечь подушку.

И подушка загорелась.

Он сунул зажигалку под синюю тюремную робу и, подскочив на постели, заорал:

— Б...! КТО ИЗ ВАС, ТУПОРЫЛЫЕ УЁ...И, ЗАШВЫРНУЛ ЭТОТ ГРЕБАНЫЙ ОКУРОК НА МОЮ Ё...НУЮ ПОДУШКУ? Б..., ВЫ Ж ТУТ ПОЖАР УСТРОИТЕ, ПИ...РЫ ВОНЮЧИЕ!

Конвульсивным движением выдернув подушку из-под покрывала, он размахнулся и отшвырнул её к двери, туда, где высилась кипа старых журналов. Подушка пролетела по залу, как пылающее облако, разбрызгивая искры на три соседних койки; одни заключённые завизжали и стали дёргаться, другие захохотали, глядя, как разгорается стопка журналов, а дым расползается всё шире, унося тусклый свет. Рядом засмеялся и стал раскидывать во все стороны горящие подушки и простыни мальчишка-латиноамериканец.

Кашляя в дыму, Чарли слез с постели и побрёл к двери. Задержался рядом с ней, подумав: Может, всё получится не так, как я задумал. Не исключено, что весь госпиталь выгорит вместе с пациентами.

Он решил, что это уже неважно, им так будет легче.

Кроме того, он испытал своеобразное наслаждение, наблюдая, как вздымается к потолку пламенная колонна, утыканная жёлтыми иглами искр; ему казалось, что это накопившийся у пациентов гнев воплотился в костре и теперь плясал, возвращая украденные души стонущему складу ходячих мертвяков.

Дверь выбили. В госпиталь ворвались охранники с огнетушителями наперевес. В потолке системы пожаротушения не было.

Они поступили так, как он и рассчитывал: в спешке оставили дверь открытой. Они забыли, что кто-то может за ними наблюдать из засады.

Он прошёл в оставленную открытой дверь и направился по коридору, борясь с кашлем. Он шёл и шёл, надеясь, что вот-вот обнаружит какое-нибудь укрытие. А дальше что? Огонь ещё не распространился; через несколько минут с пожаром справятся.

Он свернул за угол и увидел ещё одну дверь. Открытую. Он перешагнул порог и оказался снаружи. На верхней площадке металлической лестницы, зигзагом петлявшей вдоль стены здания на всех четырёх этажах, спускаясь в пустынный забетонированный двор внизу слева. Снаружи было зябко и туманно. Двор окружала высокая стена с колючей проволокой, камерами и наблюдательной вышкой. Чарли повернул направо и пошёл по металлической рампе. Когда он проходил мимо следующей двери, та открылась, и появились двое. Он увидел собственное лицо в отражении — в шлемовизоре.

ВА ведь частная контора, что они здесь делают, в государственном заведении? Неужели они так глубоко внедрились в Систему?

— Вот он, — сказал человек с лицом Чарли. У Чарли упало сердце.

Второй оказался широкоплечим толстобрюхим негром. Негр во Втором Альянсе, во прикол. У негра был дробовик, и синюшная металлическая пасть ствола смотрела Чарли в солнечное сплетение.