Ничего не произошло.

Винтовка была разряжена.

Он отшвырнул винтовку и огляделся в поисках другого оружия.

Потом рядом оказался Стейнфельд и стал оттаскивать его.

— Я должен её убить, пока они не... — сказал Торренс. Или подумал, что сказал; он не был уверен. Ему казалось, что тело у него из промокшего картона. Губы не хотели шевелиться; язык разбух. Он выдавил: — Они её схватят...

Коптеры опускались на открытом пространстве меж валунов прямо впереди. ВАшники бежали в укрытие, спасаясь от залпов новосоветских пушек.

Стейнфельд ответил:

— Это не русские. Это блеф. Камуфляж. Это Моссад. Они услышали мою передачу. Они прилетели нас вытащить.

Наверное, Торренс ненадолго потерял сознание. Ну, не больше чем на несколько минут, потому что, когда мгла вокруг рассеялась, он оказался в кабине коптера и услышал, как Стейнфельд говорит:

— Они в пещеру удрали. Они послали десятерых... не думаю, чтоб тут было больше. Давай, Данко.

Торренс услышал, как Данко с довольным смешком потянулся к пульту детонатора.

Торренсу хотелось сказать: Не надо. Не убивай их. Я знаю, кто они такие. Я знаю, они враги, они моих друзей убили, я знаю, они вроде нацистов, я понимаю, что это значит, но с меня хватит, реально хватит, отпусти их, просто позволь им скрыться, пожалуйста, отпусти их, ну правда, ну сколько можно...

Торренс отстранённо осознавал, что ему в вену воткнута игла капельницы, а моссадовский медик, стоя на коленях у его койки, держит пластиковую бутылочку с плазмой, и Клэр сидит рядом перебинтованная, глядя в никуда, но она жива, о Господи, она жива...

Он услышал смех Данко.

— Hey, pendejos, vaya con Dios![5]

И Данко щёлкнул тумблером на пульте детонатора. Пещера взорвалась и похоронила десятерых ВАшников.

Торренс подумал: Хорошо, что они погибли. Я бы радоваться должен, что они мертвы; иначе всё бессмысленно, всё, что я сделал, всё, что до этого произошло, всё это не имеет значения. Прими его. Они должны были погибнуть.

Он ощутил, как восприятие этого факта становится на место где-то внутри; он отвернулся от воспоследовавших мыслей о том, что, приняв это как данность, лишается ещё одной крупицы человечности.

Ещё десять врагов мертвы, и только-то.

Он улыбнулся и снова провалился в сон.

Лион, Франция

Жан-Мишель Каракос стоял у окна, выходящего на разделённое заборами поле лагеря для перемещённых лиц. Его сопровождали бледный доктор Купер и розовощёкий полковник Уотсон. За спиной Каракоса маячил великан-эсбэшник Второго Альянса — росту в нём было не меньше семи футов. Каракос, даже не оборачиваясь, чуял, как эта туша над ним нависает.

Руки Каракоса были в кандалах, соединённых с цепью вокруг шеи.

Каракос, Уотсон и Купер смотрели через поляризованное стекло на кошмар, реализованный с простодушной дотошностью студенческого дипломного проекта.

Куперу, на взгляд Каракоса, было под сорок, хотя с альбиносами о возрасте судить трудновато. Доктор сутулился, и у него наметилось изрядное брюшко; глаза у него были разного цвета, розоватый и голубой, волосы напоминали плесневый налёт, а кожа отливала неприятным восковым блеском. В целом доктор напоминал воздушный шарик в человеческом облике. Поверх твидового костюма он носил синий лабораторный халат.

— Это интереснейший эксперимент, — проповедовал Уотсон. — Любимое детище Куперова разума.

Уотсону было лет пятьдесят с небольшим: высокий крепкий англичанин с круглым обветренным лицом и голубыми глазами, похожими на покерные фишки. Он носил чёрную с серебром униформу офицера Второго Альянса, но в позе его было что-то нарочито небрежное, почти ребяческое, точно полковник последовательно отвергал навязанный регалиями официоз. Его должность начальника тактического департамента облекала множество публичных и непубличных обязанностей. Некоторые считали Уотсона вторым человеком во Втором Альянсе.

— Ну, — протянул Купер с явно неискренней скромностью, — эксперимент в общем-то следует давней социобиологической идее, мы её просто вернули к жизни.

— Итак, вы социобиолог? — уточнил Каракос таким тоном, словно брал у доктора интервью, а не был его пленником.

— Социобиолог? Нет, здесь мы этим не ограничиваемся.

Они стояли у забранного поляризованным стеклом окна второго этажа, выходящего на лагерные сектора под номерами с десятого по двенадцатый. Каракос не знал, где находится; его сюда привезли в большом грузовике без окон вместе с семьюдесятью другими узниками. Поездка отняла лишь полчаса, из чего Каракос заключил, что они ещё во Франции; в этом одном он был уверен. Здание оказалось просторным, тут гуляли сквозняки и отзывалось эхо; конструкционый материал однообразно-белого цвета напоминал пластик, но на самом деле это был упрочнённый алюмосплав.

Уотсон любезно поведал Каракосу, как они возвели здание из подручных компонентов всего за две недели после закладки фундамента: так рачительный хозяин устраивает другу экскурсию по своим владениям. В лагере имелось пятнадцать секторов, но отсюда были видны далеко не все; сектора 10-й и 11-й располагались прямо под окном, сектор 12 площадью равнялся двум предыдущим и уходил вправо параллельно им. Сектора разделялись двойным забором с навесными замками и колючей проволокой под напряжением поверху. Пространство между заборами, шириной пять футов, патрулировали ВАшники в шлемах.

Каракос же вид имел обманчиво крепкий, даже брутальный. Был он коренаст и кареглаз — глаза от недоедания сильно запали. За толстыми губами в широком рту торчали свободно расставленные зубы, и дёсны уже начинали отступать от шеек. Каштановые волосы свалялись и лоснились, брови срослись вместе. Он носил стандартную для узника концлагеря оранжевую одежду из полипласта — для лучшей видимости на расстоянии — и жёлтую футболку. Острая каштановая бородка за десять дней отросла, а за месяцы пребывания в заключении до этого он лишился способности различать запахи, исключая вонь собственного немытого тела. Элегантности в нём не осталось. Но, как писал Уотсон в докладе Сэквиллю-Уэсту по результатам экстракционного эксперимента 5F, Каракос был одним из самых эффективных пропагандистов НС. Его яростные нападки на ВА (в ныне закрытой газете Égalité) отличались разнообразием тем и откровенно щегольским красноречием; утверждается, что он тесно сотрудничал со Стейнфельдом, помогая тому планировать первые полевые операции НС.

— Нет, — сказал Купер. — Я не социобиолог, этот этап мы прошли несколько лет назад. — С ехидной ухмылочкой он добавил: — Я социогенетик.

Каракос отметил реакцию Уотсона: резкий взгляд, который Купер счёл бы насмешливым поощрением, в действительности, скорее всего, означал, что Уотсон едва сдерживает неприязнь к альбиносу. В конце концов, Купер сам был продуктом генетической аберрации. Но он оказался полезен ВА.

Есть ли способ вбить между этими двумя клин? подумал Каракос.

Ты хватаешься за соломинку, напомнил он себе.

Но Каракос привык надеяться. Это умение было необходимо для выживания в лагере для перемещённых лиц. Какой чудовищно коварный термин: перемещённые лица. Будто пребывание здесь временно. Будто они могут рассчитывать выйти на свободу.

— Как видите, Жан-Мишель, — начал лекцию Уотсон, — заключённые в трёх секторах разделены, грубо говоря, на три группы по цвету кожи. — Уотсон общался с Каракосом вежливо, дружеским тоном, с какими-то даже отеческими нотками. Словно на том не было оков, словно Каракоса не стерёг профессиональный убийца в зеркальном шлеме.

Уотсон продолжал:

— Фактически в каждом из трёх секторов введён отдельный режим кормления. Чернокожие в секторе 10 получают неплохое питание и некоторые привилегии, вроде сигарет, остальным недоступные. Заключённые с коричневой кожей в секторе 11 довольствуются едой среднего качества и средними же послаблениями. Узники с более светлой кожей — фактически полукровки, содержатся в секторе 12 на грани физического выживания. Теория доктора Купера утверждает, что межрасовая неприязнь имеет инстинктивные механизмы, но инстинкты эти зачастую дремлют до поры, пока не усиливается влияние стрессовых факторов. Вы можете отметить для себя, что в большинстве случаев заключённые для этого эксперимента отбирались вместе с семьями, чтобы усилить их защитные инстинкты. Каждому сектору доведено до сведения, что участники драк понесут суровое наказание — эквивалент социальных запретов в цивилизованных условиях, долженствующих пресекать насилие в урбанизированном обществе. Но доктор Купер считает, что при постепенном повышении интенсивности стрессовых факторов, препятствующих выживанию, все препоны рухнут, и выплеснется открытая агрессия.