Клэр отыскала ванную и с облегчением включила свет, увидела старую керамическую ванну и раковину — но тут же отвернулась от ванны. Её бронзовые лапы напоминали звериные и оканчивались когтями...

Она умылась, причесалась и попыталась успокоиться. Через некоторое время ей удалось заставить себя вернуться в спальню.

Она постояла мгновение в дверях, глядя на Торренса в неверном свете напольного ночника. Она решила, что сможет вернуться к нему в постель. Он выглядел нормальным, расслабленным, приветливым. Он лежал на спине, закинув руки за голову, прикрытый одной простынёй; она видела, что у него пенис возбуждён и выгнут набок, точно часовая стрелка, показывающая три часа.

Она испытала прилив желания, парадоксальным образом усиленный воспоминаниями об омерзительном кошмаре... Первобытное программирование, не иначе — отвращение к мужчинам-убийцам сменяется резким приливом возбуждения... Убийцы могут укрыть, дать еды... Она вздрогнула, но желание не уходило.

— Не хочешь мне рассказать про кошмары? — спросил он.

— Нет.

— Уверена? Вдруг поможет.

— Нет. Вы, мужики, такие самоуверенные. Думаете, вам под силу всё проанализировать и всё исцелить.

Она увидела, как по его лицу скользнула смущенно-болезненная гримаса. Он искренне хотел ей помочь.

— Стейнфельд принял решение? — спросила она.

— Какое, о рейде? Да.

— А что нам, э-э, делать с Бонхэмом?

Он метнул на неё взгляд, исполненный несомненного интереса к чувствам Клэр насчёт Бонхэма. Она обещала себя Бонхэму за безопасное возвращение на Землю. Он свою часть договора выполнил; она же своей пренебрегла.

Он ответил:

— Не знаю. Бонхэм вроде бы полагает, что мы ему чем-то обязаны. Он требует денег, документы и билет в Штаты. Он утверждает, что может отблагодарить нас полезными сведениями о Колонии. Он заявил кое-что, пробудившее у Стейнфельда интерес. Он утверждает, что Крэндалл в случае снятия новосоветской блокады намерен сделать Колонию своей штаб-квартирой. Но не думаю, что Стейнфельд достаточно доверяет Бонхэму, чтоб отпустить.

— Если Бонхэма вывести из себя, он становится опасен.

— Мы за ним присмотрим.

Он приподнялся на локте и мгновение смотрел на неё, потом склонился к ней и поцеловал. Клэр ответила, но неохотно.

Потом отвернулась.

Она почувствовала, как лицо сводит судорогой плача.

— Что с тобой, Клэр? — спросил он как можно менее настойчиво.

У неё вырвалось всё одновременно, на грани стона:

— Я просто... всё это... вот чёрт! Странное дело, я задумываюсь, а не... видишь ли, я... вместе с вами... я убивала. Я в жизни не считала себя способной кого-то убить... мне это казалось признаком — термин склизкий какой-то, но всё же... недоразвитости. А потом я попала с вами в эту переделку... и я их убила. И я ничего не почувствовала! Удивительно, что я не ощутила ни омерзения, ни сожаления, ни... ничего. Но я ведь должна была, и теперь это всё возвращается. Вот где источник стресса. Меня это преследует в кошмарах и... Боже, когда я видела, как ты убиваешь людей из этого дробовика... в смысле, вы мои друзья, и я вижу, как мои друзья разрывают людей на части этими штуками, которые предназначены для того, чтобы людей на части разрывать, и... ну как ты мне прикажешь с этим примириться?

Он долго молчал, раздумывая над услышанным. Потом ответил:

— Как ты и сказала, ты не в состоянии с этим примириться. Но ты это переборешь. Думаешь, есть другой выход?

— Да. Можно было позволить им убить нас. Наверное, это лучше, чем раздирать людей на куски.

Он несколько минут молчал. Наконец она подняла на него взгляд и спросила:

— Ты на меня сердишься?

Он покачал головой.

— Нет. Я понимаю, о чём ты. Но, Клэр, они замыслили новый Холокост. Об этом всё говорит. Если их не остановить, погибнет ещё больше народу.

— И что, надо убить немногих, чтобы спасти многих?

— Именно так. Если ты настаиваешь, чтобы наши действия считались убийствами.

Спустя миг она тихо произнесла:

— Наверное. Наверное, это имеет смысл. Но...

— Я знаю, каково тебе. Когда видишь, как это происходит, кажется, что смысла никакого. Не единожды такое испытывал.

— Но, Дэнни... тебе же нравится убивать людей.

Он напрягся.

— Что?! Нет... а впрочем, по правде говоря, и да, и нет.

В голосе его прозвучало отчаяние, и он сменил тему. Отвернулся и спустил ноги с кровати.

— А мне нравится этот старый дом. Интересно, кому он принадлежит на самом деле? Знаешь ли, остальным приходится тесниться в шести комнатах. Стейнфельд выказал немалую сентиментальность, предоставив эту комнату нам одним. Что-то там насчёт морали... его моральные установки имеют не меньшее значение, нежели наши с тобой. Ага!

Свет отразился от спрятанного на полке за стопками пожелтевших англоязычных книжек в мягких обложках предмета. Сверкнул на бутылочном стекле. Он встал, подошёл к стене, вытащил бутылку. При этом на пол свалился старый сборник рассказов Клайва Баркера.

— Скотч!

Низкая, треугольная в сечении бутылка, наполовину наполненная янтарной жидкостью. Пинч, вот как это называется.

Он отнёс её к постели, отвинтил крышечку и плеснул в пустой стеклянный бокал, стоявший на столике рядом. Выпил половину одним глотком.

— О-о.

— Эй, ты бы её всю к рукам не прибирал?

Спустя двадцать минут они лежали на постели в куда более расслабленном состоянии. По правде говоря, Клэр даже слишком расслабилась. Ещё немного скотча, и её сморило бы.

Но тут она оказалась в его объятиях, ощутила, как тело отвечает само, реагирует на его движения, как ему нравилось...

Они долго целовались и...

— Нет, — сказала она, — постой.

Он дёрнулся. Эрекция его была так сильна, что выглядела болезненной.

Она извинительно улыбнулась.

— Мне хочется, но... давай без настоящего секса, хорошо? Слишком уж похоже на мой сон выйдет. Не в настроении я этой ночью для долбёжки. Но, может...

Он расслабился, а она стала поглаживать всё ещё слабыми после Колонии пальцами его тело, впитывать его ощущения, сжимать и накачивать...

Он лежал на боку, склонив голову к ней так, чтобы целовать её, проводя по губам языком; правая грудь девушки потёрлась о его тело, он осторожно развёл её половые губы указательным и средним пальцами правой руки, погрузил их в её влажное лоно и, набрав немного смазки на кончик пальца, стал массировать клитор. Она застонала и крепче прижалась к нему, продолжая работать рукой... Несколькими минутами позже она прерывисто вздохнула, закусила губы и позволила свершиться сдерживаемому оргазму... сдерживаемому для вящей полноты отчаяния... и он тоже кончил, извергнув сперму ей на живот.

Потом, сев налить им ещё по бокальчику скотча, он услышал, как подъезжает грузовик, и увидел, как снаружи мечется свет фар.

Он подошёл к окну и выглянул.

Двое людей, которых он знал как агентов Моссада, выгружались из грузовичка с пулемётами. Третий шагал перед ними к дому, безоружный, но явно не пленный. Это один из наших, подумал он и попытался разглядеть лицо новоприбывшего.

Человек, казалось, ощутил на себе взгляд Торренса. Поднимаясь на крыльцо и проходя в дом, он поднял голову к окну. В тот миг Торренс чётко рассмотрел его лицо.

— Кто там? — спросила Клэр.

Торренс ответил:

— Это Михаил Каракос.

Лион, Франция

Уотсона вызвали на узел связи лионской опорной базы ВА в третьем часу утра.

Терминал у кровати пискнул, и на экране высветились три идентичных числа: 33-33-33. Код первоочередного вызова ВА. Уотсон спешно оделся, разбудил своего телохранителя Клауса, который всегда спал одетым, и они заторопились через мёрзлое грязное поле мимо охранников на КПП, неохотно вылезавших с насиженных мест в тёплых кабинках. Наконец Уотсон с Клаусом достигли кубического здания, на крыше которого рос буйный лес антенн и спутниковых тарелок.