Уотсон слегка удивился, увидев, что в большом тёплом зале, уставленном терминалами, никого нет, и только призывный зелёный огонёк горит во мраке на дальнем экране.

Он мгновение стоял в дверях, глядя на экран и потирая переносицу — как обычно после возвращения в тепло с холода, его настиг спазм носовых пазух.

Клаус стоял позади. Он был футом выше полковника и на шестьдесят фунтов тяжелее. Этой ночью присутствие Клауса заставляло Уотсона нервничать. И не потому, что Клаус был верзила в гребаном непрозрачном шлеме. Уотсон только что докумекал, что Клаус отнюдь не такой остолоп, каким кажется. Это могло означать, что беспрекословная верность Клауса — лишь игра.

Зелёный огонёк призрачно фосфоресцировал, словно на кладбище. Светящийся зелёным во тьме могильный камень предназначался ему, полковнику Уотсону, а не кому-то другому.

Возьми себя в руки, дурень, подумал он.

— Клаус, тебе не трудно включить обогреватель? — спросил Уотсон, нашаривая на стене световую панель. Пальцы его заплясали по панели, в комнате зажглись лампы — одна, другая, третья, четвёртая. Он пересёк зал и подошёл к экрану; шаги его эхом отдавались в металлических стенах, глаза слезились на резком синем свету. Клаус побрёл искать термостат.

Уотсон активировал консоль. Голографическая сфера, расположенная позади экрана и над ним, осветилась. Он вспомнил, как ворчал на затраты по установке голосферы вместо обычного телеэкрана. Но теперь ему стало ясно, зачем Крэндалл настоял на этом.

Крэндалл возник прямо перед ним, в голосфере, в натуральную величину; трёхмерное изображение мерцало, словно в нём разгорался некий божественный огонь, и кишки Уотсона свело судорогой.

Крэндалл сидел в простом деревянном кресле с подлокотниками, чуть склонив голову вперёд, так что глаза его оставались в тени, и та же тень омрачала лёгкую усмешку. Лицо его вытянулось сильней обычного. Коротко стриженные волосы, которые он зачёсывал назад с угловатого лба, поредели. В том, как он держал ноги, было что-то странно... инертное.

Уотсону пришло в голову, что Крэндалла ни разу не видели стоящим на ногах с той ночи ритуала в часовне Клауди-Пик. В ту ночь Джонни Стиски убил себя и сестру Крэндалла, Эллен Мэй.

Крэндалл умалчивал о степени ущерба для своего собственного организма после покушения НС.

Быть может, он изувечен, но не хочет этого выдавать, потому что тем самым понизит свой авторитет в глазах соратников. Его ведь вроде как сам Бог защищает. Он почти мессия — некоторые всерьёз считали его мессией, и Крэндалл этому потворствовал. Неужели Бог бы позволил искалечить Христа? (Как там говорили американцы? Христос на костылях?[10])

— Полковник, — с едва уловимым мягким акцентом сказала фигура в голосфере, — до меня дошли некоторые весьма тревожные отчёты. Я понимаю, что вы лишитесь спокойного сна, пока мы всё это не проясним. Как насчёт того, чтобы дать небольшое объяснение своим действиям? И быстро.

— Рик, я... — замотал головой Уотсон.

— Ага. Я вижу на твоём лице это замечательное выражение «Рик, я действительно не понимаю, о чём ты...»... бла-бла-бла. Ну что же, я сделаю вид, что не понимаю, как ты надо мной подшучиваешь, и скажу прямым текстом: ты раскрыл нашим врагам суть самого засекреченного нашего проекта.

На самом деле Уотсон прекрасно знал, что имеет в виду Крэндалл. И от этого знания чувствовал себя, как в разгар гриппа. Слабым, разбитым лихорадкой, с заложенным носом.

— Я отрицаю, что раскрыл нашим врагам какие бы то ни было секреты, — заявил он, серьёзно и искренне глядя на Крэндалла; он надеялся, что по его лицу, исполненному спокойного достоинства, нельзя прочесть, насколько он испуган. Голокамеры, расположенные полумесяцем сразу над голоэкраном, транслировали его изображение Крэндаллу через океан по спутниковой связи. На ферму Клауди-Пик, где Крэндалл пребывал под утроенной охраной всё время с того момента, как вскрылась история со Стиски. Уотсон слышал, что Крэндалл окружил себя пуленепробиваемыми стёклами и не впускает никого, кроме лечащего врача. Но и сам Крэндалл не был уверен, что вправе доверять своему врачу.

Крэндалл переспросил с лёгким недоверием:

— Ты это отрицаешь? Ты считаешь, что тебя на выволочку в кабинет директора вызвали, полковник? Ты себя вообразил мальчишкой, которого отчихвостят за кражу сладостей?

— Рик, я отрицаю, что Каракос нам враг. В то время он им был, с технической точки зрения, но...

— Мне известны твои планы на него. — Южный акцент исчез из его голоса, постепенно сменившись ледяным холодом кристаллической стали. — Представь, что твои планы провалились. Представь, что он сбежал. Представь, что ему бы удалось пробраться в НС. У них контакты в штатовских СМИ. Как думаешь, сколько бы времени прошло, прежде чем на первых полосах всех изданий появилось бы аршинными буквами: ВТОРОЙ АЛЬЯНС ЗАМЫШЛЯЕТ ВСЕМИРНЫЙ ГЕНОЦИД?

— Рик...

— Ты что-то хочешь возразить, полковник? Ты хочешь сказать, что никто бы не поверил обвинениям нас в таком непрактичном деянии? О, но ведь всем известны «чудеса нейротехнологии», полковник Уотсон. Ты что, думаешь, американские журналисты не в состоянии два и два сложить?

Уотсону казалось, что у него рот набит картоном.

— Ну, Рик, я...

— Полковник, ты лишён привилегии обращаться ко мне по личному имени.

Уотсона пробил глубокий, нутряной озноб.

— По правде говоря, — продолжал Крэндалл, — ты трепло. Ты всегда им был. У тебя есть и таланты, но их недостаточно. Нам нужны надёжные сотрудники. А ты просто обожаешь поговорить. Проповедовать обожаешь, вещать. Это в твоём характере. Это твоя слабость, полковник.

Крэндалл говорил быстро, сбивчиво, и был странно многословен. Сопоставив это с проявившейся худобой, Уотсон заподозрил, что слухи недалеки от истины, и Крэндалл действительно сидит на каком-то производном амфетамина.

Крэндалл откинулся в кресле, кресло скрипнуло. Аппаратура на ферме Клауди-Пик уловила скрип и передала этот звук какому-то спутнику над Атлантикой, который, в свою очередь, переслал его приёмнику на крыше узла связи. Скрип дерева.

— Мы считаемся с возможностью, что тебе лучше было бы избавиться от, э-э, нежелательной информации путём её экстрагирования.

— Нет! — вспыхнул Уотсон. Если у него изымут знания о проекте «Полное затмение», это будет равнозначно хирургическому удалению его статуса в ВА. Они могут его использовать как солдата, стратега, но инсайдерской информации ему не видать. В таком случае его влияние непоправимо пострадает.

— Полковник, — мягко сказал Крэндалл, — альтернативы могут тебе не понравиться.

Уотсон проглотил слюну; язык царапнул нёбо, точно наждаком.

— Видите ли, преподобный Крэндалл, я действительно допустил, э-э, некоторое отклонение от субординации. По правде сказать, мне трудно работать с этим альбиносом. Он генетический урод. Его высокомерие невыносимо. Я полагаю, что данное происшествие отчасти объяснимо моим презрением к нему. Я понимаю, что мой проступок непростителен. Я могу заверить вас, что отныне я буду держать язык за зубами в случаях...

— Очень хорошо.

Два слова — и внутри у Уотсона прорвало плотину на реке облегчения. Эти два слова значили, что его не убьют. Он был уверен, что дела могли повернуться иначе. Именно поэтому Клаус сегодня ночью стоял у него за спиной.

— Но тебе стоит отдавать себе отчёт в том, что твоё самоограничение будет тщательно отслеживаться.

— Я... я понимаю, что иного пути нет, преподобный Крэндалл.

— На всяк холм путей много. Что ещё ты намеревался мне сообщить, полковник?

Притворная учтивость южанина вернулась к Крэндаллу. Он подпёр подбородок кулаком и зевнул.

— Очень хорошо, сэр, — сказал Уотсон. — Мы смыкаем клещи на Объединённом Народном Фронте и... э-э...

— Мне неинтересны твои подвиги на ниве борьбы с очередными ничтожными коммунистическими выползками. Новое Сопротивление — вот наша главная цель, полковник.