Стейнфельд настаивал, чтобы Новое Сопротивление оставалось в стороне от любых политических доктрин, исключая, естественно, первоначальный мандат его деятельности, и принимал всех: коммунистов, капиталистов, анархистов, консервативных республиканцев, либералов; всех, покуда они противодействовали Второму Альянсу. Новые рекруты НС иногда присоединялись к движению по собственной инициативе; порою их вербовали члены рабочей социалистической, либертарианской или какой-то другой партии, но со всех и каждого брали ужасно серьёзную и пафосную клятву оставить любые политические разногласия с коллегами по Сопротивлению во имя первоочередной цели — борьбы с Новым Фашизмом. Организация Стейнфельда снабжала разномастных коммунистов и анархистов деньгами и оружием, иногда предоставляла укрытие; те взамен прятали путешествующих активистов НС и временами оказывали содействие в боевых операциях. Координируя акты саботажа, они пытались вывести ВА из равновесия.

Время от времени в рядах НС вспыхивали идеологические споры, хотя и сравнительно вежливые. Некоторые республиканцы ворчали на коммунистов, что зря, дескать, этим последним выделяют так много ресурсов; надо же подумать и о том, что после войны будет.

Но Стейнфельд на это отвечал:

— Коммунисты будут всегда. Я противник любой диктатуры, и диктатуры пролетариата в том числе. Но нам необходимо научиться сосуществовать с коммунистами.

В такие моменты заядлый троцкист Левассье начинал ныть по поводу неуважительного отношения Стейнфельда к достижениям Октябрьской социалистической революции и провозглашал, что фаза диктатуры — лишь временное состояние коммунизма, необходимое для координации революционных реформ; не упускал он и возможности ввернуть к месту цитату из Маркузе о диктатуре масс-медиа и конформистском кондиционировании в так называемом свободном мире.

— Ох уж эта ваша Сеть, — говорил Левассье, — ох уж это ваше телевидение, ох уж этот ваш Интернет, электронные СМИ, банковские компьютерные системы, всё это... всё это сущий ГУЛАГ, вот что!

Политические дискуссии в НС, впрочем, неизменно оставались мягкими и риторическими, а до реальной драки дело не доходило. Реальная драка могла начаться в любой момент, и это понимали все.

— Если сейчас эвакуировать ядро НС в США, — говорил Стейнфельд, — мы ослабим остальные отряды Сопротивления. Но ВА зажал континент в такие тиски, что нам всё тяжелее им противодействовать. Люди напуганы. — Жест его мог показаться отчаянным. Трудно было сказать наверняка; лицо Стейнфельда укрывала тень. — Они начинают перевербовывать наших.

— И что нам остаётся? — спросил Торренс.

В комнате ещё потемнело.

Стейнфельд глубоко, прерывисто вздохнул.

— У фашистов две европейских штаб-квартиры — Париж и Палермо. Сицилианская штаб-квартира одновременно служит коммуникационным центром и одной из основных воздушных баз. В согласии с нашими разведданными, полковник Уотсон и пять других высокопоставленных чинов Второго Альянса в начале марта прибудут в Палермо для оценки ситуации на европейском фронте. Проведут спутниковую телеконференцию с Крэндаллом. Если они сочтут, что ситуация сложилась подходящая, то перейдут ко второй фазе плана по завоеванию Европы. Они провозгласят учреждение эдакой Организации Европейского Государственного Самоуправления. ОРЕГОС объявит себя ядром новой экономической и политической структуры и выразит намерение защитить жителей Европы от напастей новосоветского и американского господства и от превратностей войны. Это...

— Это же новая Ось! — вспыхнул Данко. — Муссолини, Гитлер, Франко и Тодзио[6], в прошлом веке. А теперь у нас Ле Пен, Синсера и другие марионетки ВА.

— Да, — только и сказал Стейнфельд. И добавил: — Фактически они провозгласят образование нового фашистского государства.

Целую минуту все молчали. Потом Торренс произнёс:

— Ты хочешь атаковать их штаб-квартиру в Палермо, я правильно понял?

Стейнфельд хмыкнул скорее утвердительно. Шевельнулся в кресле (бородка его печально нахохлилась), потом вернулся к прежней позе.

Торренс глянул в окно. Последние проблески шафранового света быстро таяли. Одинокий оранжево-красный луч сверкнул из-под облака на горизонте. И вдруг погас: солнце опустилось глубже. Как будто кто-то выключил фонарь.

Стейнфельд проговорил:

— Я планировал крупный согласованный рейд, рассчитанный так, чтобы совпасть по времени с их конференцией. В идеале следовало бы убить Уотсона и кого-нибудь ещё из высших чинов, уничтожить спутниковые тарелки и трансмиттеры, а также любые летательные аппараты, которые в этот момент будут на земле. Это не остановит их, но замедлит. Чем дальше мы сумеем оттянуть образование ОРЕГОСа, тем больше шансов у нас появится предупредить людей о том, что они задумали.

Чизуэлл заметил:

— Ты так говоришь, как будто это что-то совсем простое, Стейнфельд. Осмелюсь напомнить, что остров будет защищён, как никакая другая их база. Не думаю, что у нас хватит людей или летательных аппаратов для твоей задумки. Если только мальтийцы помогут...

— Они социалисты, поэтому противостоят ВА, — сказал Стейнфельд. — Но не очень активно, даже не осмеливаются заявить об этом в полный голос. Они предоставляют нам убежище, но не помогают ни оружием, ни войсками, ни транспортом. Моссад выделит нам некоторое количество самолётов, коптеров и амфибий. Но они тоже вынуждены действовать втайне. Они существенно ограничены в масштабах помощи, какую могут нам оказывать. Уитчер делает всё, что в его силах, но через атлантическую блокаду пробиться трудно.

— Тогда придётся работать с тем, что у нас есть, — сказал Торренс. В комнате стало ещё темнее, и он подумал: И, скорее всего, сложить головы в процессе.

В комнате появилась молодая темнокожая женщина; Лайла, капитан НС, с Мартиники. Она что-то сказала Стейнфельду на пулемётно-быстром французском. Тот кивнул и ответил так же бегло. Она вышла. Стейнфельд сказал:

— Кажется, Левассье выживет. Но потеряет руку. — В комнате повисло ледяное молчание, пока он не продолжил: — И ещё одна новость: Михаилу Каракосу удалось сбежать из лагеря для перемещённых лиц. Он на пути сюда. Он хороший человек. Он нам сильно поможет.

И тьма в комнате стала почти непроглядной.

ПерСт, Космическая Колония

В космосе крутилась консервная банка, набитая людьми. ПерСт, Первая Станция, Космическая Колония, а для Рассела Паркера в тот миг — просто очень большая консервная банка.

Расс Паркер — он думал о себе как о Рассе — заведовал станционной службой безопасности. Он сидел за рабочим столом в Админской Центральной секции, ненавидел свою работу, свой нынешний дом (если можно было назвать это домом), своего начальника и себя. И молил Бога о снисхождении к нему за всю эту ненависть.

Он как раз просматривал список назначенных на сегодня собеседований, и его будто обухом стукнуло: он ненавидел всё это. Ненависть долго копилась где-то внутри, а теперь вскипела, и выброс её застал Расса врасплох.

В голове у него всплыло заученное из Писания: ...итак, если враг твой голоден, накорми его...[7]

Но, прибавил Расс мысленно, постарайся не скормить им душу свою.

Рост Расса составлял шесть футов два дюйма, весил он двести двадцать пять фунтов. Он носил синий админский прыжкостюм — таков был и цвет исходной станционной службы безопасности до того, как появились ВАшники, — и старомодные наручные часы с циферблатом и стрелками. Он был средних лет, но выглядел почти мальчишкой: синеглазый, загорелый, с веснушками, обыкновенно дружелюбный. Он сидел в тесном кабинетике двадцать футов на тридцать, с провоцирующим клаустрофобию низким потолком высотой семь с половиной футов. Такие параметры для офисных помещений Колонии были вполне типичны. Стены Рассова кабинета украшали старые постеры с фотоснимками аризонских шоссе и пустынь американского Среднего Запада на рассвете и закате. Стол был из настоящего орехового дерева; Расс его сам сделал, понемногу ввезя на Станцию дерево с Земли за шестимесячный период, доску за доской. В центре стола стояла белая пластиковая компьютерная консоль.