Устойчивую, местами навязчивую.

Иван не знал. Слышал когда-то, что нужно четырнадцать дней. Усмехнулся этому, потому что…

Он словил себя на мысли, что с каким-то особенным трепетом стал ждать окончания рабочего дня и спешить домой. Туда, где она. Его… тянуло. Необъяснимо, но сильно.

Они встречались поздним вечером, сидели на скамейке у подъезда или в полюбившемся «кармане» у аллеи. Много разговаривали. Обо всём: о искусстве, науке, истории, кино и музыке… Даже игру придумали: кто быстрее найдет первую звезду на ночном небе. Обычно выигрывала она, но Иван и не старался победить. Ему нравилась ее мягкая улыбка и искры в прищуренных глазах…

Ни разу за все это время они не перешли границу отделяющую личное от того, что можно открыть другим.

Иван не расспрашивал девушку о причинах ее уже недельного нахождения у его дома. Всегда в одно и тоже время, всегда поздним вечером на рубеже с ночью. Воронов не интересовался, где она ночует, чем питается. Ведь и похожа не была на бездомную… Но от взгляда Ивана не ускользнула ее одежда — изо дня в день она была одета в черные джинсы, толстовку, тонкую куртку и серую майку. Все было чистое, даже, казалось, выстиранное, но…

Это придавало ей странностей. А они и без того переполняли ее чересчур хрупкую фигуру.

Иногда Иван приносил с собой кофе. Оказалось, она любит с молоком. Упомянула это вскользь, не акцентируя внимание и ничего не требуя. А он… запомнил. И включил в список продуктов для заказа бутылку молока. Сам его не любил, но ему не сложно ведь.

Девушка, которую Воронов так и продолжал называть в своей голове воробышком, попробовав напиток из термокружки — теперь Иван приносил кофе только в ней, за часы разговоров в бумажном стакане оно быстро остывало — смутилась и покраснела, так, что алые щеки можно было увидеть даже в тусклом свете фонарей. Иван усмехнулся, подмечая, как в его груди отозвался этот милый румянец.

Она не раскрыла своего имени, он не настаивал… Она всегда называла его исключительно Иваном. Он не стал переубеждать, привык. К Воронову всегда обращались, упоминая полное имя: в детстве, юности и тем более во взрослом возрасте, добавляя к имени отчество. Не было никаких «Ваней», «Ванечек», «Иванушек»… Только мама в детстве называла «Ванюшей». Больше никто и никогда. Взрослые особо не хотели, да и он запрещал, злился…

Им хватало вежливого «вы» друг к другу. Редких, но искренних пересечений взглядов…

Этого было достаточно.

Пока…

А, в распланированном на годы вперед будущем, у мужчины не было места для безымянного воробья. Поэтому и не нужно всего этого… Имен, подробностей…

Хватало.

— Вы сегодня грустите, — Иван бросил быстрый взгляд на девушку.

Она сидела на скамейке с согнутыми в коленях ногами, уперевшись ступнями в дерево. Обхватила ноги руками и положила на них подбородок. Нетронутый кофе стоял рядом.

— Немного, — ответила, а услышав смешок от мужчины напротив нахмурилась. — А вам не бывает грустно?

— Нет. Грусть, как и страх — это иррациональные чувства, которые не приносят пользы. Одни разрушения. И чаще всего внутренние.

— Внутренние? — девушка заинтересованно подняла голову.

— Да. Эмоциональные, другими словами. Но бывает переходят грань и выплескиваются наружу. Тогда это уже внешние, к которым прилагаются физические усилия. Разбитая посуда, носы… Эти чувства хуже гнева. Гнев можно обуздать. Пустить его по другому направлению. Выплеснуть в спортивном зале, например. Плюс ко всему улучшить свою физическую форму. А грусть… Она уничтожает человека изнутри. Разрушает, сжигает, превращая внутренности в пепел. Не оставляет ничего. Как и страх.

Воробышек долго всматривалась в потемневшие в ночи глаза мужчины. Искала в них что-то, чуть морщила лоб, но тут же опускала глаза и, покачивая головой, улыбалась. Молчала, заставляя мужчину молчать в ответ. Заинтересованно…

— Иногда мне кажется Иван, что вы очень жестокий человек, — губы Воронова сложились в кривой улыбке. Выжидающей, что же будет дальше. — Вы только не обижайтесь, — девушка спустила ноги со скамейки, протянула руку к кофе, покрутила. — Нам с вами нечего делить. Мы не коллеги, не друзья, нам не жить вместе. Мы словно случайные попутчики, которые оказались в одном вагоне поезда, а через несколько остановок расстанемся, забыв друг о друге навсегда… Поэтому я и позволяю себе такие высказывания. Не посчитайте меня ужасной, но… поправьте меня, если я ошибусь, сказав, что вы предпочтете правду открытой лести.

— Не поправлю.

— Хорошо, — она поднесла кружку ко рту, сделала небольшой глоток и, оторвавшись, слизнула языком оставшуюся в уголке губ каплю. — Вы кажетесь жестоким, но это не так. Вы отрицаете чувства, потому что без них проще. Легче жить, закрываясь в коконе, чем показывать себя миру открыто. Я понимаю. Так вы думаете, что уязвимы. Но это не правда. Мир может подарить много всего — событий, эмоций… И прячась от людей можно пропустить самое важное.

— И что же важно на ваш взгляд?

— Обычные мелочи, — девушка поставила кофе рядом, схватилась ладонями за край скамейки, приподняла лицо к небу и, улыбаясь, прикрыла глаза, не замечая на себе пристальный взгляд с противоположной стороны. Глубоко вдохнула. — Запах травы после дождя, пение птиц у открытого окна… Даже простой солнечный день — он важен. Дарит радость, счастье… Не смотрите на меня, как на младенца. Вы задумайтесь на секунду и поймете, что я права. Я же вижу, как вы смотрите на звезды. Так, словно видите их в первый раз. Вам ведь не пять, а радуетесь словно ребенок, — она улыбнулась, словив ответную улыбку.

— В этом вы правы. Недавно словил себя на мысли, что не смог вспомнить, когда в последний раз любовался звездами. Возможно в детстве… Не знаю.

Иван на секунду превратившийся из серьезного мужчины в маленького мальчика, поглядывающего на звездное небо, вдруг замолчал, задумался. Понял, что ведь не только звезды остались там… глубоко в детстве.

Но и еще кое-что очень важное.

#2Маши «Птицы»

Он умел радоваться жизни. Ведь сейчас она была такой, к которой он стремился. Но всего этого, о чем говорила воробышек в его теперешней жизни и правда не было. Он не тратил время на любование за закатным солнцем, но с наслаждением впитывал настроение «Моны Лизы» в Лувре. Он не помнил, когда в последний раз беззаботно гулял по парку, поедая мороженное. Но с точностью мог перечислить сорта лучших вин виноградника Шабли во Франции.

У него были радости в жизни, но где-то глубоко внутри хотелось детского беспечного счастья. Как оказалось…

Того, которого он был лишен.

Она заметила. Она всегда подмечала изменения в его настроении. И даже почти что кромешная тьма не мешала.

Она удивляла. Снова.

— А вы знали, что атомы, из которых состоят наши тела, когда-то были частицами звезд? — девушка рискнула и аккуратно ворвалась в его размышления. Проскользнула, заглядывая своими большими, широко раскрытыми глазами глубоко вовнутрь.

— Нет, — Иван усмехнулся.

— А это правда. Представляете? — глаза загорелись, словив свет фонаря. Она приоткрыла рот и подула на выглянувшую из-под капюшона прядку.

Иван моргнул, прищурился, а потом дернул головой, вытряхивая бессмысленные мысли. Когда вновь поднял взгляд, он был серьезен. Для него привычно, а для неё… Отчего-то неожиданно.

— Правду на правду? Говорим только ее? — девушка нерешительно кивнула, но Иван заметил мелькнувшую искорку любопытства и разочарования одновременно. Улыбнулся, понимая, что возможно обидит, но не смог сдержать себя. — Я думаю, вы слишком наивны. Излишне даже… Невозможно в двадцать три быть наполненной вот этим всем…

— Чем?

— Глупостями. Вы словно смотрите на мир через розовые очки. Видите, в людях только хорошее, верите в сказки и пытаетесь нести эту веру в массы.

— Это не так. Не совсем. К сожалению… Иногда очень хочется быть той, которую вы описываете. Вам проще закрываться от мира, а мне верить в его волшебство. Только… иногда жизнь бьет наотмашь, так, что не получается не то что встать, но даже отряхнуться.