А здесь, на северном краю мира, в самом начале ледяного лета… По низким волнам плавают глыбы льда и именно киты-убийцы атакуют «Искатель Зари».
Ро же, наоборот, подобралась и выразила интерес:
— Я про них слышала…
— Это ведь только предания… — прошептала я.
Не передать словами, как бы я не хотела утонуть в ледяной воде. Возможно… ларипетра?.. Да никогда я не полезу в воду к китам-убийцам! А что делать, когда электролиз себя исчерпает?..
Сколько легенд оказались реальностью в этом кошмарном путешествии?.. Я схватилась за голову.
— У нас тоже есть понятие «кит-убийца», — сообщила Ро. — Но это ошибочный перевод названия «убийца китов», и мы как раз ее и видели — косатку. Косатки не нападают на людей, да и на корабли редко, разве ради развлече…
Новый толчок и жалобный скрип обшивки не дали ей закончить.
— Ради развлечения⁈.
Я даже расхохоталась. Вокруг сплошной абсурд. Ро отбросила одеяло.
— Идем, — решительно шлепнула она босыми ногами о пол, снова кашляя.
Я воспротивилась:
— Куда⁈
— На палубу, конечно.
— Ро!
Она, уже успевшая засунуть нос в сундук, обернулась:
— Врага надо встречать лицом к лицу, Тиль. А не прятаться в темном углу. Оно тогда и страшнее. Первый и самый главный принцип борьбы со страхом.
Кого мне это напоминает. Хоть за голову хватайся.
— Но Фарр…
— Ситуация изменилась. Да что же такое!
Я подняла глаза к потолку. Ну, что с ней поделаешь… Взяла подругу за руку:
— Пошли.
— Куда?..
— Одеваться. У Чака целые залежи барахла, найдем и тебе свитер, заря.
Капитанскую каюту благоустроили, конечно, кое-как. Только строго стол, сундук, кувшин, тумба — все такое. И никакого вам лишнего сибаритства — это вам не мой расчудесный муж с коротким, но бурным эрловским прошлым.
В коридоре мы с ним и столкнулись. Кастеллет казался… перепуганным?.. Беда, если даже Чарличек испугался… Но, едва он узрел нас, как по лицу его расползлось облегчение. Бросился вперед — ну, понятное дело, Ро… Я посторонилась Но Чак схватил за плечи МЕНЯ и, оцепеневшую от неожиданности, затряс:
— Разве можно так пугать, трусишка⁈
Я зажмурилась и открыла глаза. Я сплю иль брежу?..
— На палубу не вышла, в каюте нет, я уже испугался, вдруг упала за борт, а никто не увидел, и все…
Я скосила ошарашенные глаза на Ро, но та лишь довольно закусила губу: дескать, а я говорила. Быть не может. Он… в меня?..
Ах, нет, нет. Да и влюбленность мешает здравому рассудку… Я снова посмотрела на Чарличка, собираясь с духом, чтобы его отчитать за столь легкомысленное поведение, установить между нами такт, сказать, что даже если ему что-то кажется, то это совершенно точно лишь кажется, ведь он так непостоянен, когда он… обхватил мои щеки ладонями и неожиданно поцеловал меня прямо в губы.
Все логические доводы, возражения и планы на жизнь у меня из головы испарились. Когда я пришла в себя, Авроры и след простыл. В коридоре мы стояли совершенно одни. Надо было сказать хоть что-то. Да?
Потому что мотыльков тоже не было. Не было даже Алисы. Одни, наедине с этим… всем.
— Хорошо, никто кроме Ро не видел, что ты поцеловал своего младшего помощника… — пробормотала я, понимая, что ни невидимая слизь, ни обычно надежно смуглая кожа не в силах скрыть моих пунцовых щек. — Но, Чарльз, такие… мм… выражения дружбы… они слишком…
Раздался новый удар, нас швырнуло о стену, каким-то чудом Кастеллет спрятал мою голову у себя на груди, так что я и не ударилась-то в принципе. Только лента от того движения развязалась, и волосы рассыпались повсюду, где не лень. Чак пропустил пальцы сквозь них, не спеша подыматься. Вдохнул полной грудью, зарываясь в них лицом.
Ему следовало пытаться проделывать такое с Авророй, не со мной… Столь нежная ласка застала меня в не меньший расплох, чем поцелуй. Но поцелуй он хотя бы уже проделывал для «виду».
— Нам пора… — я попыталась встать, как ни в чем ни бывало, но его длинные ноги упали поверх моих поджатых колен, и подняться было невозможно.
— А сердце стучит, как у зайца… — усмехнулся Чак, уловив это моедвижение. — Ох, Тильдик, Тильдик.
Встал и подал руку. Потянул на себя, и я так и упала подбородком на его плечо от неожиданного дерга.
— Не знаю, когда мы сможем снова поговорить… — прошептал он в ухо. — И я не мастер признаний или обещаний — я попросту в них не верю…
В горле у меня пересохло. Но я попыталась сострить:
— А в Стольном ты наобещал с три короба…
Попалась, как бабочка в огонь фонаря.
— Это все было неискренне. Такое — легко. Такова ведь вся моя жизнь, Тиль… понарошку. Так не страшно. А по-настоящему, серьезно — очень, понимаешь?
Честно — не очень. И даже очень не. Я совершенно не понимала происходящего.
— Ты хочешь сказать, что…
— Я боюсь сказать что-либо, трусишка. Но только что понял, если не попробую, несмотря на этот страх, вдруг следующего на то шанса не случится?
Он чуть отстранился и снова взял мою голову в свои ладони. Мягкие, теплые, родные… Будто так и надо. Какой уж тут рассудок?..
— Тиль, кажется… я люблю тебя.
И съел все свои губы трубочкой внутрь, а в глазах такая убийственная неуверенность… совсем не как у Кастеллета. Я думала: смеяться от горечи или плакать о счастья?.. А в груди — или даже где-то много глубже — расцветало что-то огромное, такое, что вместиться внутри ни по одному из физических законов не могло.
И пусть киты-убийцы подождут.
Чак, видя мое молчание, торопливо начал пояснять:
— И поэтому… ты вольна не быть моей женой — я понимаю, что испорчу тебе жизнь, коль стану требовать быть рядом с таким вруном, как я, просто потому, что хотела спасти друзей… Ты… свободна, Тиль. Я подарю тебе фамилию Сваля, если хочешь, но не прикоснусь и пальцем, я…
Я тихо рассмеялась. Вот же дурачок. Глаза Чарличка забавно драматично округлились, уголки губ мгновенно упали, а брови скорбно съежились.
— Ты уже прикоснулся. Не раз. И не пальцем.
Чак смутился. Смутился⁈. Я разровняла складку на его лбу указательным пальцем, задержала движение, пока он не посмотрел в мои глаза. И улыбнулась как можно честнее.
— Но это ничего.
— Ты… — все его существо пронзила дрожь. — Дослушай, Тиль… Пока мне хватает смелости. Вот так я думал. Я говорил себе, что ты просто друг, просто Тиль из Стольного, что умеет слушать, открыв рот, уши и сердце, когда зевает, гуляя со мной до рассвета, когда еле стоит на ногах в морозный откат, когда мечтает дать мне затрещину. Очаровательно смущается, когда я ее дразню любовью, верит во что-то лучшее во мне, чего и я не вижу, и меняет свою жизнь на мою, и держит за руку, и… Я не заметил, как мне вдруг стало важно, чтобы ты улыбалась, и потому я осознал, что испорчу жизнь моей доброй Тиль, если останусь рядом, а это то единственное, чего я совершенно точно в жизни не хочу — все эти две недели я надеялся, что смогу держаться подальше, и лишь приказал экипажу не трогать Дика, и проследить, чтобы никто его не обижал…
Я выпучила глаза:
— Ты им рассказал про Дика⁈
Так вот почему никто не выпытывал у меня, почему я появляюсь в темном кубрике лишь на ночь… Вот почему все были столь таинственно предупредительны и выделили гамак у окна, где воняло меньше всего…
Весь «Искатель Зари» в курсе нашей семейной жизни… Прелесть. Возмутительно! Меня охватывали растерянность, злость и растроганность одновременно и поочередно. Что за… большой милый ребенок. И сердиться ведь…
Вспомнила слова Фарра: «пусть я и сержусь чаще, чем думаю, что люблю, но рядом с ней я чувствую себя живым». Брат всегда знал, что говорил…
Он боялся испортить мне жизнь. Вот же глупенький…
— И у меня получалось, хотя, застав тебя в каюте на рассвете… я обрадовался, — Чак виновато почесал затылок, продолжая безмерно мило переживать, глядеть куда угодно, кроме как мне в глаза. — Но сегодня твои мотыльки сказали… нет, ты сказала… что для тебя это все больше, чем дружба. И я хотел… я подумал… я понадеялся… Вдруг это возможно, а я даже… не спрошу?
