— И откуда ты знаешь Звездочета?

— Я жил в лечебнице Квиллы Мель. Это я помог Авроре Бореалис оттуда бежать! Она связала меня простыней — вот так! — чтобы никто об этом не догадался. А потом прислала Чака за записками Звездочета, и Чак принес мне Брима.

Бимсу горделиво достал из кармана птичий свисток и позвал своего питомца. Серый маленький канюк сорвался с перил на мостике и спикировал прямо на запястье мелкого хозяина.

Птицелов Шамси сделал состояние — птицы-вестники пользуются все большей популярностью, даже за пределами Стольного. Теперь они и вовсе свяжут Мерчевиль с самой затерянной столицей Тополя. Отправлять птиц через море — это ведь почти мгновенная связь. Это ведь почти чудо.

— А у тебя есть птица, Тиль? — спросил Бимсу.

Я рассеянно кивнула. И позвала Голубинку. Шамси, наверное, таких опытов не проводил. Как быстро долетит с суши в море?

— А Чак решил покрыть мои долги и забрать меня с собой… — продолжал, захлебываясь, сообщать парнишка свою биографию.

И кого это восторг мне напоминает?.. И влюбленность в благодетеля? Любопытно, что Чаку нужно от парнишки. Я молча усмехнулась.

А что ему нужно от меня?

— Вчера я даже помогал ему!

Вчера? А я — сегодня.

— Надо было обрезать какой-то канат. Он выступал на сцене, в Опере, понимаешь? А ты там была? Там почти все были, даже Квилла! Она меня и взяла с собой. Но Чак хотел люстру опустить пониже, чтобы было лучше видно, как он будет целовать Аврору, и для этого надо было канат обрезать — странно, я так и не понял, как это работает, а Шарк и вовсе прогнал меня… Будто я сделал что не так. Он строгий. Шарк — Чака старший брат. Мои старшие братья все погибли давно, только мама осталась…

Мерные шаги — я бы так и не в море шагать не смогла — возвестили о возвращении мерзавца, втянувшего доверчивого ребенка в покушение. Он был у меня под носом, а я ничего, ничего не заметила… Кроме его солнечных глаз.

Идиотка.

Вся двигательная активность, на которую я была способна сейчас — это отвернуться к бубрикам Звездочета. И снова опорожнить желудок. Унизительно…

— Ну, Бимсу, беги, — прозвучал голос Чака. — Виру нужна помощь на камбузе. Потом поговоришь с Тиль. Она первая кудесница в Стольном городе — знал?

— Ух ты! — восхитился Бимсу.

Ха. Поет дифирамбы. К чему бы это?.. Вернуть на крючок?.. Я с ним просто не стану разговаривать. Да. Так просто. Что тут доказывать? В чем обвинять? Любое слово, любой вопрос будут лишними: все уже сказано. Зачем тыкаться носом в досадную ошибку еще раз?

Верно. Это просто ошибка, Тиль. Все имею право на ошибки. Так люди учатся. Главное — их не повторять. Мы — лишь соседи на корабле, попутчики. И никогда ничего больше. Я вздернула подбородок. Верно — друиды не размениваются на мелочи.

Они выше всей этой ерунды вроде восторженной влюбленности. И я всегда была. Просто забылась ненадолго. Но уже вспомнила.

В этот момент прилетела Голубинка — опустилась мне прямо на голову, по своему излюбленному обычаю, и я едва не полетела к бубрикам дяди. Значит, птицы долетают быстро. Шамси станет еще богаче.

— Она — твоя⁈ — удивился Бимсу.

А Голубинка вдруг слетела прочь, вырвав у меня пару волос. Я обернулась, судорожно держась за спасительный борт. Мой белый кречет… ластился к Бимсу с его же предплечья, спихнув мелкого беднягу Брима прочь.

С такой любовью, какой я от нее и не видела ни разу. Она тоже меня предает?..

Чак расхохотался — это он посмотрел на мое раздосадованное лицо. И зеленое, да? Врезать бы ему в рожу… Но я сдержалась. Мама учила поступать иначе. А я все не слушала.

Но это в Стольном я многое могла себе позволить. А здесь… я на чужой территории. Осторожность — прежде всего. И достоинство. Пока территория не будет освоена. Но это не представляется мне возможным.

— Держи, — протянул мне рыжеволосый мерзавец склянку. — Ты нам нужна живой и здоровой.

Я подняла брови, откупорила флакон и принюхалась. Запах фиалки и розмарина?

— Да не отравлю я тебя.

Но стоит быть готовой ко всему.

Доверившись знакомому запаху, я опрокинула в себя содержимое. Прожгло огнем, и снова вспомнилось, как мама лечила нас, когда мы с Фарром на пару отравились грушами из сада его соседа. Захариус тогда побрызгал их купоросом. Значит, оно — зелье седьмого горшка, дай Видящий здоровья его изобретателю. Как же жжет… Я всем телом повисла на деревянных перилах и зажмурилась. Побочный эффект, быстро проходит, но я и позабыла, как это неприятно.

— Иди, Бимсу, иди, — Чак настойчиво избавлялся от свидетеля по до сих пор неизвестной мне причине. — Голубинка никуда теперь не денется.

Бережно оторвал меня от борта, усадил на палубу в ту самую нужную позицию: позу зародыша. Погладил по спине, будто ему было до меня дело.

— Это ненадолго.

— Я знаю, — прошелестела я.

Думает, раз идиот — это навсегда идиот?.. И я снова буду взирать на него влюбленным взором? Подсыпать мерзавцу соли в цикорру, как мстит Кунст, будет мало. Если тут есть соль. Если тут есть цикорра. Я же ничего, ничего о мире не знаю…

Ночь второго орботто, море Духов.

Не могу сказать, что мне удалось выразить Чаку свое презрение или хотя бы холодность. После жжения наступает «морозный откат» — побочное действие большинства сложносочиненных микстур, коей является также и зелье седьмого горшка: озноб, тошнота и лихорадка.

Но лучше два часика таких мучений, чем долгоиграющие неприятности, некоторые из которых заканчиваются смертью. Сульфат, содержащийся в медный купоросе, например, повреждает ткани внутренних органов. Морская болезнь вычеркивает из жизни несколько дней.

Лучший способ справиться с морозным откатом — укутаться по уши и попытаться уснуть. Помню, как мы с Фарром правдами и неправдами пытались отвертеться от лекарства, а наши мамы — друид и главный зельевар, лучшее объединение сил во всем мире — кутали нас в одеяла, вливали микстуру и пели колыбельные по очереди.

Как бесконечно далеко то светлое время, как бесконечно далеки наши чудесные мамы… И мы плывем прямо к ним.

Теперь меня укутывает Чак Кастеллет. Беспринципный преступник и обманщик. В медвежью шкуру, в каком-то ином, почти что уютном месте качающегося в темных недрах ночи корабля.

Щурясь и выбивая зубами дробь, я огляделась: розовый кристалл мигмара ровно освещал заваленную топольскими накидками кровать, дубовый стол, накрытый чем-то ажурно кружевным, как в лавке Ро на прилавке «От бабули Вив с любовью». Кажется, мерчевильская скатерть. Кресло с подушкой, картина даже. Это точно картина Захариуса. «Сила воли». Паренек, шагающий сквозь грозу.

Я недоуменно поморгала.

— Г-где м-мы?

— Это моя каюта. Сегодня, так и быть, уступлю тебе кровать — выспишься с удобством. Заодно искуплю свою вину.

И наглец еще имел наглость подмигнуть. Ах, я впадаю в тавтологию. Морозный откат также подразумевает спутанность сознания. Я говорила?

— Я в-вернусь к-к себ-бе, — не могла я согласиться, даже если он это все серьезно.

— Тиль, тебе просто надо…

Но я встала, шатаясь и цепляясь в неожиданно мягкую шкуру. О таких я только читала — у морских медведей они нежные и легкие, как у кролика, но непромокаемые и очень теплые за счет трубчатого меха. Согревающие искорки с трудом проникали под кожу.

— Я могу еще жаровню разжечь…

Я толкнула дверь и почти вывалилась на палубу. Фейерверки Сольдо еле виднелись вдалеке. Честно говоря, если привыкнуть, может быть, море и не такое уж страшное место.

На первом же крене, как и полагается, меня повело. Кастеллет был тут как тут.

Я редко болела, беспомощность для меня была давно забытым чувством родом из детства. Не очень приятным. Особенно рядом с этим гадом.

— Эх, Тиль, ну куда делась та веселая очаровательная сорвиголова, которую я знал?..