Из четырех аристократических армий три пришли из Франции и с побережья Северного моря. Одна из них – армия Роберта Куртгёза – была полностью нормандской, да и многие крестоносцы в составе других войск имели связи с Нормандией. Но, возможно, самый крупный нормандский вклад дала Южная Италия – в лице неугомонного Боэмунда. Как и Куртгёзу, Боэмунду досталась короткая соломинка в вопросе династического наследования, поэтому от похода он должен был выиграть многое. Хроника «Деяния франков» (Gesta Francorum), написанная неизвестным соратником Боэмунда по крестовому походу, сообщает, что нормандский принц впервые узнал о предполагаемой кампании в начале лета 1096 года, когда вместе со своим лордом (и единокровным братом) Рожером Борсой осаждал Амальфи. Вдохновившись новостью, Боэмунд немедленно заявил о своем участии и разрезал собственный плащ, чтобы сделать из него кресты для людей, которые стали к нему стекаться. Современные историки давно подозревают, что такой впечатляющий coup de théâtre[27] был спланирован заранее. Однако нам не стоит быть слишком циничными. Это сообщение подтверждает Гоффредо Малатерра, который говорит, что Рожер был вынужден отказаться от осады, потому что Боэмунд отвлек значительную часть его армии. Гоффредо был хорошо информированным свидетелем (и не относился к поклонникам Боэмунда). Более того, мы видим, что только в августе того года Боэмунд избавился от своих земельных владений, чтобы финансировать поход{220}. Проповедь Урбана в поддержку крестового похода сосредоточивалась на Франции, так что вполне могло быть, что до Италии вести дошли лишь весной или в начале лета 1096 года.
Хотя Рожер Борса наверняка был счастлив оттого, что старший брат покинул Италию, сама ситуация не могла его радовать. Анонимный хронист утверждает, что они расстались в хороших отношениях, но Гоффредо отмечает разочарование герцога, а также его дяди Рожера I. Тот факт, что Боэмунд сумел собрать большое войско, не должен вызывать удивление. Итало-нормандские аристократы прекрасно знали, какое богатство и престиж могут ждать их в чужих землях. Теперь, когда завоевание Сицилии завершилось, в Италии осталось мало возможностей для дальнейших приобретений. Славу и богатство теперь надо было добывать на Востоке.
Боэмунд, вероятно, всегда имел в виду нечто большее, нежели спасение Святой земли. После провала балканских кампаний 1080-х годов у него остались незаконченные дела с Алексеем. Гоффредо сообщает, что Боэмунд отправился в поход именно потому, что давно зарился на Восточную империю (Гоффредо в соответствии с византийской традицией называет ее Римской империей). Возможно, поступление на службу Византии может показаться необычным способом поменять в ней власть. Но Боэмунд знал, как легко егеря становятся браконьерами, особенно в переменчивом мире Византии XI столетия.
Если решение Боэмунда присоединиться к крестовому походу было спонтанным, то подготовка благоразумно заняла несколько месяцев. Он не торопился: ведь ему предстоял более короткий путь, чем войскам северян, и к тому же знакомый. Боэмунд отправился из Бриндизи в октябре 1096 года и, удивительным образом повторяя кампании 1080-х годов, высадился недалеко от Валоны на иллирийском побережье. При этом он расстался с другими группами крестоносцев, которые двигались из Италии, – все они направились прямо в Диррахий, где встретились с имперскими войсками и воспользовались Эгнатиевой дорогой. Такое отклонение от общего маршрута важно, особенно в свете свидетельств Гоффредо. Возможно, Боэмунд обдумывал, как нанести удар по императору. Один документ утверждает, что он просил Готфрида Бульонского (сына Евстахия) не завязывать дружбу с Алексеем, а присоединиться к нему в походе на столицу. Аналогичным образом и Анна Комнина упоминает о том, что Алексей подозревал Боэмунда и Готфрида в тайных планах{221}. Если Боэмунд еще только собирался объявить о своих мирных намерениях (или хотя бы принять такое решение), это также объяснило бы, почему его люди столкнулись с печенежскими вспомогательными войсками императора, когда впервые отправились по Виа Эгнация.
Но если не удавалось привлечь Готфрида, надежд на устранение Алексея было мало. В итоге Боэмунд предпочел придерживаться плана Урбана. Однако император был прав, с подозрением относясь к мотивам Боэмунда. Чтобы рассеять его опасения, Боэмунд оставил своих людей под началом племянника Танкреда и направился в столицу. И у Боэмунда, и у Алексея имелись причины держаться друг с другом настороже, однако сейчас они также нуждались друг в друге. Будучи искусным дипломатом, император убедил Боэмунда, что в их интересах действовать вместе, а Боэмунд, со своей стороны, присягнул на верность Византии. По имеющимся сведениям, эта клятва включала положение, что все исторические византийские территории перейдут к Алексею, но нормандец может рассчитывать на собственные земли за Антиохией.
Без таких обещаний Алексей обойтись не мог. С его точки зрения, крестовый поход был прежде всего миссией по спасению империи. Да, возможно, в нем решило принять участие больше людей, чем он ожидал, и в качестве конечного пункта назначения их привлек Иерусалим, однако западные военачальники по-прежнему оставались наследниками Эрве, Роберта Криспина и Русселя де Байоля. Поэтому он настаивал на том, чтобы они принесли клятвы верности и взяли на себя обязательство отдать государству все бывшие византийские территории, которые завоюют. Пришельцев-идеалистов такие ожидания Алексея неприятно удивляли, и они часто противились этому. Готфрид согласился дать клятву верности только под давлением[28], в то время как Раймунд Сен-Жильский наотрез отказался присягнуть Алексею. Однако Боэмунд рассуждал иначе. Он не боялся подчиниться византийскому императору. Точно такую же присягу давали и предыдущие нормандские военачальники, и даже Гвискар номинально поступил на византийскую службу, когда стал нобилиссимом в 1074 году. Поэтому, вместо того чтобы избегать присяги, Боэмунд решил извлечь из нее максимум пользы. Возможно, первоначально он рассматривал перспективу стать главнокомандующим императорской армией на Востоке. В итоге он, похоже, добился обещания, что получит значительные территории за Антиохией. В этом проявились истинные стремления Боэмунда: для него крестовый поход был надежным средством достижения его целей{222}.
Принеся клятву (или не принеся, как в случае Раймунда), огромная армия крестоносцев была готова ринуться в бой. Их первой целью стала Никея. Турки взяли этот город в начале 1080-х годов. В последующие годы он превратился в головную боль для Алексея: отсюда совершались набеги на оставшиеся византийские земли на западном побережье Анатолии. Однако этот шаг диктовался не только интересами византийского императора. Если крестоносцы хотели в ближайшие месяцы получать припасы из Константинополя, им требовалось завладеть этим городом. Никея открывала ворота в Малую Азию.
В то время город был столицей Румского султаната, одного из множества осколков огромной империи Малик-Шаха. Правил государством султан Кылыч-Арслан I. Его войска уже разгромили участников прошлогоднего Крестьянского крестового похода, однако подошедшая основная армия европейцев представляли собой гораздо более серьезную проблему. На момент появления крестоносцев султана в городе не было: он отправился в поход против государства Данышмендидов на Востоке. Но вскоре он вернулся и 16 мая попытался прорвать осаду Никеи. Армию Кылыч-Арслана отбросили, однако Никея капитулировала только через месяц. Этой проработанной операцией командовал Алексей. О сдаче города договорились заранее, однако имперским войскам разрешили подняться на стены, создавая впечатление, что победу одержали византийцы. Дело в том, что в противном случае войска крестоносцев возмутились бы мягкими условиями, предложенными жителям города, большинство из которых когда-то были византийскими подданными, – тем более после такой тяжелой осады.
