Однако больше не всегда лучше. По многим из первых англо-нормандских церквей видно, что строители и архитекторы работали на пределе своих возможностей. Возможно, новый собор епископа Уолкелина в Уинчестере и впечатляет размерами (на момент завершения он был самым длинным в Западной Европе), однако это не может скрыть дрянное качество большей части каменной кладки. Точно так же можно заметить явное улучшение качества исполнения в случае двух этапов строительства собора в Или. Для первого (до 1093 года, когда умер аббат) характерна массивность, однако постройка совершенно не впечатляет, на ней отсутствуют декоративные лепные украшения, популярные в то время в Нормандии; зато второй этап после 1100 года демонстрирует такое качество, которого не было нигде в Европе. Однако проблемы заключались не только в эстетике. Всего лишь через пять дней после освящения в 1092 году буря уронила колокольню в Старом Саруме. Еще драматичнее оказалась ситуация в Уинчестере: напоминающий пещеру новый собор рухнул в 1107 году, всего через несколько десятилетий после завершения строительства. Аналогичные события происходили в Абингдоне, Глостере, Или, Ившеме и Линкольне: везде в этих местах рухнули башни{149}.

И все же не вся архитектура и каменная кладка были настолько плохи, да и считать эту архитектуру только лишь продолжением нормандского романского стиля было бы неправильно. Английские архитекторы заимствовали идеи и приемы из Рейнской области и Северной Франции, сочетая их с местными традициями. И если в худших своих проявлениях англо-нормандская церковная архитектура была неказиста и недолговечна, то лучшие ее образчики устанавливали стандарты для всей остальной Европы. Среди самых красивых сооружений – инновационные постройки в Сент-Олбансе и Бери-Сент-Эдмундсе. Однако жемчужиной английского романского стиля по праву считается Даремский собор. Его строительство началось в 1093 году и продолжилось в следующем столетии. Из-за расположения на полуострове, образованном петлей реки Уир, собор не мог соперничать размерами с крупнейшими английскими, французскими или немецкими аналогами, но это с лихвой компенсируется искусностью исполнения.

Новый собор максимально использовал свое уникальное положение. Его длина определяется природной возвышенностью, на которой он построен. Планировка точно соответствует установленным стандартам: сооружение имеет форму креста, обращенного с запада на восток. Трансепт (поперечный неф), идущий с севера на юг, отделяет западный длинный неф от алтаря и апсиды. Моделью здесь послужил собор Святого Стефана, хотя, вероятно, опосредованно – через постройки в Сент-Олбансе и Бери-Сент-Эдмундсе. Неф и апсиду обрамляют арки, определяющие основное внутреннее пространство. Они украшены сложной лепниной – первый пример такого рода в Англии. Столь же новым было использование нервюрных сводов над восточным крылом (а также, возможно, над трансептом и нефом) – это также один из первых случаев на Британских островах (и один из самых ранних в Европе в целом). Новаторскими являются и сложные украшения на арках, колоннах и прямоугольных опорах; их можно отнести к первым (и лучшим) в своем роде{150}. Прежде всего, впечатляет гармония исполнения, и Даремский собор совершенно справедливо называют «высшим достижением нормандской романской школы в Англии»{151}.

Наряду с романским собором ярчайшим и самым долговечным вкладом нормандцев в английскую архитектуру стал замок. Будь то простой деревянный мотт и бейли[21] или реже встречающаяся (но более прочная) каменная башня, эти укрепления становились важной частью нормандизации ландшафта. В значительной степени это были функциональные сооружения: только что навязанная стране новая аристократия нуждалась в надежных убежищах. Но также они имели символическое значение: как правило, замки возводили после подчинения региона (насильственного или иного), и они par excellence[22] воплощали в себе власть короля или аристократа{152}. Когда составитель «Хроники Питерборо» (рукописи E «Англосаксонской хроники») – один из немногочисленных английских авторов, рассказывающих о правлении Вильгельма, – решил написать поэтическую эпитафию королю, он начал с тем фортификации и господства: «Он [Вильгельм] замки создавал / и несчастных сильно угнетал»{153}. О том, что это строительство было нововведением, говорит выбранное поэтом-летописцем слово – франко-нормандское заимствование castelas («замки») вместо английского burig («укрепления»). Появилось не только новое сооружение, но и новое понятие.

Хотя поздние башни англосаксонских феодалов во многом предвосхитили англо-нормандский замок, он стал принципиально новым явлением{154}. Самое известное из этих сооружений – лондонский Тауэр, где по сей день хранятся сокровища короны. Однако гораздо важнее были прозаические деревянные замки – от Эксетера до Дарема и от Кембриджа до валлийских границ. Мало кто жил дальше чем в полудне ходьбы от ближайшего из них, и, по оценкам историков, на рубеже XI–XII веков в Англии и Уэльсе насчитывалось невероятно много замков – 600{155}. Это ярко демонстрирует влияние нормандской аристократии на захваченную территорию. Но неужели, пробудив в себе такой аппетит к завоеваниям, нормандцы остановятся на границах Англии?

В середине XI века земляк Завоевателя Роберт Гвискар громко заявил о себе в Италии. В результате нескольких смелых военных кампаний он сумел захватить большую часть юга полуострова, став олицетворением достижений нормандцев. Если верить Уильяму Мальмсберийскому, герцог Вильгельм завидовал успехам Гвискара и говорил, что было бы постыдно, если бы его превзошел в силе и мужестве человек более низкого происхождения{156}. Ревность Завоевателя была небеспочвенна. Роберт и его братья были родом из Котантена и происхождение имели довольно скромное, что не помешало им прийти к обладанию обширными владениями в Италии. Их свершения начались в конце 1030-х годов, и, возможно, они и подтолкнули Вильгельма к принятию судьбоносного решения в 1066 году, на что намекает Уильям Мальмсберийский. Основанное братьями независимое сицилийское королевство просуществовало до объединения Италии в 1860-х годах.

В начале пути Роберт играл скорее второстепенную роль в сравнении со старшими братьями, главным из которых был граф Вильгельм Железная Рука, старший из 12 сыновей Танкреда де Готвиля от двух жен. В Нормандии Танкред был аристократом местного значения, который не мог содержать многочисленных сыновей так, как те привыкли. Будучи старшим, Вильгельм прекрасно понимал, что перспективы его очень ограниченны. В Нормандском герцогстве принято было делить наследство, так что Вильгельм столкнулся с суровым выбором: жить в бедности дома или поискать счастье в далеких краях. Неудивительно, что он выбрал второе.

Опыт Вильгельма де Готвиля показывает, что одним из факторов, двигавших нормандскую экспансию тех лет, была демографическая ситуация в герцогстве. Не столь плотно заселенные области Южной Италии (на которых сказались недавние конфликты) открывали перед молодыми аристократами, подобными Гвискару, богатые перспективы. Документы, которыми мы располагаем, уделяют этому фактору много внимания, однако едва ли он был основным. Средневековые хронисты часто ссылаются на перенаселенность, чтобы объяснить миграцию и расселение. Да, население герцогства росло, но то же самое происходило почти повсюду во Франции и в Западной Европе в целом, однако такой исход наблюдался только в Нормандии. Еще одним важным фактором стало набирающее популярность паломничество. Многие источники сообщают, что первые нормандцы отправились на юг в качестве пилигримов. Особый интерес они питали к культу Михаила Архангела, главное святилище которого находилось на горе Гаргано в области Монте-Сант-Анджело в Северной Апулии. Однако все это отнюдь не уникально для Нормандии – например, Фульк III Черный, граф Анжуйский, четыре раза совершал паломничество в Святую землю, а культ архангела Михаила был популярен и в других местах. Соответственно, нам надо поискать объяснение нормандского расселения.