Каким бы ни был план, обстоятельства оказались сильнее. Содержать большую армию на враждебной территории всегда непросто, а тут еще войско поразила чума. Она унесла многие жизни, а уцелевшие пали духом. Мощь врагов нормандцев неуклонно прибывала, а их собственная армия слабела. Особенно серьезной потерей стал Боэмунд, который заболел так сильно, что ему пришлось вернуться на лечение в Салерно.

Тем не менее летом неустрашимый Роберт двинулся на юг. Первой наградой должна была стать Кефалония, которая открывала путь в Коринфский залив. Передовые силы под командованием Рожера и Сишельгаиты уже захватили столицу острова. Но к тому времени, когда Роберт их встретил, он сам тяжело заболел – возможно, той же чумой, что поразила его армию в зимние месяцы, а может быть, малярией (традиционная летняя болезнь Средиземноморья). Какой бы ни была причина, 17 июля, вскоре после прибытия на остров, Гвискар умер.

Смерть Роберта более чем на поколение положила конец итало-нормандским завоеваниям в Греции и Иллирии. В Апулии и Калабрии возник вакуум власти, который поспешили заполнить Рожер и Сишельгаита. Однако мечта Роберта о Восточной империи продолжила жить в его старшем сыне. Пусть Алексей выиграл первые сражения, но Боэмунд не собирался останавливаться на достигнутом.

Немногие события Средневековья известны лучше, чем штурм Иерусалима 15 июля 1099 года. За три года до этого, вдохновившись проповедями папы римского Урбана II, разношерстная группа искателей приключений приняла обет освободить священный для христианства город от мусульман. Теперь они достигли немыслимого – после тяжких испытаний, в результате которых их численность уменьшилась вчетверо. Успех крестоносцев потряс всю Европу, Северную Африку и Ближний Восток и оставил наследие, которое ощущается по сей день. Современные ученые регулярно пересказывают эту историю либо в триумфальном, либо в сверхкритичном тоне{213}. Однако при этом часто упускается из виду специфический нормандский подтекст Первого крестового похода. Дело не только в том, что большая часть крестоносцев была родом из Нормандии и Южной Италии, но и в том, что само предприятие вдохновлялось предыдущей деятельностью нормандцев. Именно успехи Вильгельма Завоевателя и Роберта Гвискара впервые продемонстрировали западноевропейской аристократии, чего можно достичь, пустившись в рискованные авантюры в чужих землях. Между ранними нормандскими завоеваниями и Первым крестовым походом можно провести прямую связь{214}. Одним из наиболее выдающихся крестоносцев был Боэмунд Тарентский, чьи подвиги оказываются здесь в центре внимания. Будучи лишен богатого наследства в Италии и на Адриатике, он в поисках славы и богатства с энтузиазмом отправился на Восток.

Однако вклад нормандцев не ограничился Боэмундом и его людьми. Другой видной фигурой стал французский граф Раймунд Сен-Жильский (или Раймунд Тулузский), женатый на тот момент на Матильде Сицилийской, двоюродной сестре Боэмунда. Раймунд с завистью следил за успехами Готвилей, а крестовый поход предоставил ему возможность сравняться с ними. Не менее заметны участники похода, связанные с герцогством Нормандия. В первую очередь это Роберт Куртгёз, старший сын Вильгельма Завоевателя, и Одо из Байё. Еще одним заметным участником похода стал двоюродный брат Роберта Куртгёза – Роберт II Фландрский. Этот последний Роберт имел собственные связи с Готвилями, поскольку его сестра вышла замуж за Рожера Борсу. Наконец, два видных крестоносца, братья Готфрид и Балдуин, были младшими сыновьями Евстахия Булонского. А Этьен де Блуа (Стефан Блуаский) – возможно, самый знатный из всех аристократов, присоединившихся к походу, – был женат на дочери Вильгельма Завоевателя Аделе.

Таким образом, примером для рыцарей Первого крестового похода послужили более ранние подвиги нормандцев. Это не означает, что крестоносцев волновали только материальные вопросы. Для большинства участников религиозное рвение и материальная выгода (не говоря уже о славе и почете) представляли две стороны одной медали{215}. Именно это делало предприятие столь заманчивым – оно позволяло рыцарям и прочей знати отправиться на поиски счастья во имя Бога. Вильгельм Завоеватель когда-то добивался от папы одобрения вторжения в Англию; Гвискар и Рожер аналогичным образом позиционировали свои сицилийские кампании – как защиту веры и расширение влияния христианства. Крестовые походы стали продолжением этой практики, и одобрение папы теперь играло решающую роль.

Но хотя идеи священной войны уже некоторое время ходили по Европе, непосредственный импульс для крестового похода пришел с Востока – точнее, из Византии, где правил Алексей. В 1070-х годах Григорий VII уже собирался послать войско для облегчения положения византийского императора. Ситуация стала еще более критической в начале 1090-х годов. В этот момент волна нападений кочевников-печенегов отвлекла внимание Алексея на западные провинции{216}. В ответ Абу-л-Касим и турки-сельджуки ударили по богатым имперским землям к северу и западу от Никеи (сейчас Изник). Почувствовав слабость государства, различные группы турок начали совершать набеги на другие области Анатолии. Ситуация ухудшилась в конце 1092 года, когда умер багдадский султан Малик-Шах. У Алексея с Малик-шахом были хорошие отношения, однако последовавший спор о престолонаследии привел к серьезной нестабильности, которой с радостью пользовались все более самостоятельные турецкие правители Малой Азии.

Неудача следовала за неудачей, и настроения в столице были соответствующими. Неспокойствие ощущалось уже в начале 1090-х годов и достигло апогея в 1094 году, когда возник заговор с целью свергнуть Алексея и возвести на престол его племянника Иоанна Комнина. Все сильнее казалось, что Алексея ждет участь его предшественников. В такой обстановке император принял судьбоносное решение обратиться за помощью к папе Урбану II{217}. В каком-то смысле это стало продолжением тактики стравливания нормандских рыцарей и англо-скандинавских варягов с турками на Востоке, к которой многие годы успешно прибегали византийские императоры. Однако на этот раз результаты оказались совершенно иными. Ни Алексей, ни Урбан не могли ни представить, с каким энтузиазмом будет воспринят их призыв, ни вообразить долгосрочные последствия своих действий.

Просьбу Алексея озвучили на большом церковном соборе в Пьяченце в начале марта 1095 года. Урбан отреагировал на нее благосклонно и к лету начал созывать людей в своей родной Франции. В ноябре состоялся Клермонский собор, на котором Урбан произнес страстную проповедь, призвав присутствующих отправиться на Восток и освободить Святую землю{218}. У понтифика имелись веские причины поддержать поход: он обещал отвлечь внимание от нескончаемых конфликтов между Урбаном и германским императором (так называемая борьба за инвеституру), а также открывал перспективу сближения Восточной и Западной церквей, к чему папский престол уже давно стремился. Ситуация на Востоке волновала европейцев и в связи с растущей популярностью паломничества: нестабильность в Малой Азии угрожала сделать священный город христиан недоступным для самых истовых верующих.

На сбор войска крестоносцев потребовалось время – как раз потому, что призыв Урбана оказался популярен. Однако ждать были готовы не все. Простолюдины и бедная знать, вдохновленные апокалиптической проповедью человека по имени Петр Пустынник, в 1096 году отправились впереди основных армий в так называемый Крестьянский крестовый поход. Перед уходом из Европы эти люди устроили несколько ужасных еврейских погромов – напоминание о том, что грань между религиозным пылом и фанатичной ненавистью очень тонка{219}. Несмотря на столкновения с собратьями-христианами в Венгрии, в начале августа они прибыли в Константинополь, и их переправили через Босфор. Вскоре турки разбили это разношерстное воинство недалеко от Никеи. Многие погибли или попали в рабство. Некоторые из выживших теперь собирались дожидаться появления основных сил.