Мало что лучше раскрывает историю страны, чем ее постройки. И мало какие здания так красноречивы в этом смысле, как религиозные сооружения. Северная Франция выделяется своей орнаментальной готической архитектурой, воплощенной в громадном парижском соборе Нотр-Дам, в сияющем блеске возведенной неподалеку капеллы Сент-Шапель и впечатляющем величии Шартрского собора. Италия, Австрия и Южная Германия поражают своим пристрастием к стилю барокко, примерами которого являются базилика Святого Петра в Риме, кафедральный собор Святого Стефана в Пассау и Зальцбургский собор. В них мы видим оплот против растущего влияния протестантизма. Англии же свойственна элегантная простота романского стиля, разработанного в континентальной Европе в IX и X веках, для которого характерны мощные, толстые стены и большие округлые арки. Если не считать собора Святого Павла, перестроенного после Великого пожара 1666 года, почти все крупные соборы Англии имеют романские черты, а многие являются полностью романскими. Все они были построены в годы после Завоевания и стали частью более широких перемен в Церкви. В 1066 году только четверо из четырнадцати английских епископов происходили с континента; к моменту смерти Завоевателя таких было четырнадцать из пятнадцати.

В наше время завоевание и колонизация могут казаться актами военной мощи и политической сообразительности. Однако в эпоху, предшествовавшую отделению церкви от государства, завоевания неизбежно были моральным вопросом, деянием не только политическим, но и – в не меньшей степени – религиозным. Для Англии после 1066 года это справедливо вдвойне. С самого начала Вильгельм стремился заручиться поддержкой папы, и одним из первых его действий как короля стало основание аббатства Баттл (на месте сражения, состоявшегося в октябре 1066 года)[20]. Это был не только жест благодарности и примирения, но и попытка искупить грехи, совершенные в ходе завоевания.

Такие действия составляли часть более широкой программы религиозных преобразований. Вильгельм и его люди совершили революционные изменения в вопросе землевладения, и точно так же они стали проводниками перемен внутри Церкви. Отчасти это отражает логику доводов Вильгельма при вторжении: в значительной степени он ссылался на коррумпированность, незаконность и ересь в английской церкви. Хотя такие заявления, возможно, и несправедливы, они основывались на реально существовавших различиях между церковными структурами в Англии и у ее соседей на континенте. Английские епископы легко могли иметь сразу несколько епархий (как Стиганд), хотя в других странах эта практика была давно забыта – как противоречащая каноническому праву; необычным с европейской точки зрения было также малое количество и неравномерное распределение английских епархий{136}. В то время в Западной Европе распространялись более строгие представления о церковной жизни, и такие расхождения в какой-то момент должны были стать проблемой. Вильгельм был только рад ускорить этот процесс: он полагал себя метлой, необходимой, чтобы очистить английскую церковь.

Доводы Вильгельма подкреплялись связями, которые сложились у него с папским престолом до 1066 года. Хотя брак герцога с Матильдой из-за не очень далекого родства супругов на короткое время вызвал возмущение в Риме, Вильгельм всегда твердо поддерживал церковь и ее понтифика{137}. Мощная итальянская составляющая в нормандской церкви также помогала герцогу, открывая каналы в Рим. Другой важной точкой соприкосновения стали соборы, проведенные папой Львом IX во Франции и Германии в 1049 и 1050 годах. Они сыграли ключевую роль в распространении новых реформистских идей. Наиболее заметным последствием для Нормандии стал ряд аналогичных соборов (меньшего масштаба), состоявшихся после начала 1050-х годов. Они касались брака священников и продажи церковных должностей (симонии) – тех ошибок, которые папа теперь желал искоренить. Нормандский епископат разделил это устремление с папой.

Как только Вильгельм закрепился в Англии, внедрение этих нововведений стало лишь вопросом времени. Должно быть, замена Стиганда планировалась всегда, конечной же целью была более основательная реформа церкви. Первоначальную осторожность Вильгельма иллюстрирует его коронация. Хотя, как и у Гарольда, ею руководил Элдред, архиепископ Йоркский, Стиганд также присутствовал на ней и, возможно, играл более активную роль, чем сообщают поздние источники. Однако ясно, что Вильгельм не доверял архиепископу – и не без оснований. Стиганд был человеком Гарольда (и Годвина), и вряд ли можно было ожидать, что он искренне поддержит нового короля. После поражения при Гастингсе Стиганд поначалу склонился на сторону Эдгара и принес клятву Вильгельму только тогда, когда победа нормандца стала очевидна. Завоеватель терпел присутствие Стиганда ради преемственности. Но c распространением восстаний в Англии положение архиепископа стало катастрофическим. Под влиянием пропаганды Вильгельма папа Александр II призвал сместить Стиганда с его поста, а король был только рад подчиниться этому требованию{138}.

Возможность представилась при визите папских легатов в 1070 году. Они намеревались изучить ситуацию в новых владениях Завоевателя и приступить к реформированию английской церкви. Стиганд, оказавшийся самым ярким символом всех ее «недугов», должен был уйти. На соборе, состоявшемся на Пасху в Уинчестере, легаты и другие присутствовавшие епископы официально низложили архиепископа. За этим последовал второй собор в Виндзоре в Пятидесятницу{139}. По итогам соборов пострадал не только Стиганд. При поддержке папы – в действительности по его требованию – Вильгельм провел чистку рядов в английском епископате, не менее безжалостную, чем в светской аристократии королевства. Вместе со Стигандом на первом из этих соборов низложили брата архиепископа, епископа Этельмера из Элмхема (в Восточной Англии) и трех неназванных аббатов (одним из них, вероятно, был Бранд). Также для ответа на обвинение в браке вызвали Леофвина из Личфилда, а когда он отказался явиться, его осудили заочно – так освободилось еще одно епископское место. Примерно в то же время был заточен в тюрьму бывший епископ Дарема Этельрик, а брата Этельрика (и его преемника) Этельвина объявили вне закона. К тому времени, когда второй собор низлагал Этельрика из Селси по обвинению в незаконном назначении, принудительно сместили со своих постов уже более трети епископов. Если же добавить к этому двух английских прелатов, умерших после 1066 года естественной смертью (Элдреда Йоркского и Вульфвига Дорчестерского), то окажется, что всего лишь за четыре года в новые руки перешла половина епархий королевства. Во всех случаях английских епископов сменяли континентальные (как правило, нормандские). Этот шаг был столь же политическим, сколь и религиозным.

Вильгельм явно решил начать все заново, взяв за основу лучшие образцы континентальной Европы. Неслучайно из семи оставшихся на своем посту епископов один (Вильгельм Лондонский) был нормандцем, а четверо (Леофрик Эксетерский, Герман Шерборнский, Уолтер Херефордский и Гизо Уэльский) либо происходили родом из франкоязычной Лотарингии, расположенной на западных границах Германской империи, либо учились там. Еще двое – это Вульфстан Вустерский и Сивард Рочестерский. Сивард был стариком, руководившим малозначительной епархией, в то время как Вульфстан, похоже, остался на посту благодаря своей праведной репутации.

Однако нашего внимания требуют не только смещения с постов. Соборы 1070 года инициировали несколько более принципиальных изменений. Вероятно, именно тогда впервые возник вопрос о перемещении многих английских епархий. Первые два установления Уинчестерского собора запрещают владеть несколькими епископствами (то есть совмещение), а также и симоническое рукоположение – нарушения, в которых обвинялись только что смещенные епископы. Остальные установления затрагивали другие реформистские темы, включая рукоположение священников, уплату десятины и регулярное проведение епархиальных синодов (небольших соборов на уровне отдельного епископства). Хотя соборы и синоды существовали на протяжении всего англосаксонского периода (и, вероятно, были более распространены, чем свидетельствуют имеющиеся у нас источники), регулярные местные и общенациональные собрания не были обычным явлением – по крайней мере, с начала IX века{140}.