Хотя попытка создания нормандского государства в Анатолии провалилась, оно оставило свой след. Потеря региона для Византии началась с Манцикерта, а закрепило ее поражение у Сангария. В течение двух лет после этого значительные территории Малой Азии находились под властью нормандцев. И хотя будущие поколения нормандских наемников оказались более податливыми – напоминая по характеру скорее Эрве, чем Русселя, – эти выходцы с Запада продолжали оставаться подрывным элементом в императорском войске. И действительно, тот же самый Алексей, который заслужил признание тем, что усмирил Русселя, позже попытается использовать силу западных «франков» в собственных целях.

Анна Комнина, византийская принцесса и историк, писала о старшем сыне Гвискара Боэмунде с трепетом, страхом и неохотным уважением. Он был «настоящим чудом» – человеком, внешность которого внушала восхищение, а имя вселяло ужас в противников. Боэмунд возвышался над своими соратниками, выделяясь шириной плеч и груди, большими руками, массивной спиной и шеей. Вместе с грубым обаянием в его поведении проскальзывала дикость. Даже смех его скорее угрожал, чем приглашал повеселиться. Боэмунд отличался высокомерием и хитростью и тщательно подбирал двусмысленные слова. Ровней Боэмунду был только сам император{201}.

Во многих отношениях Боэмунд в повествовании Анны выступает антигероем, который противопоставляется ее великому отцу, императору Алексею Комнину. То, что Боэмунд приобрел такое значение, неслучайно – ведь за 37 лет царствования Алексея никто другой не доставлял ему столько неприятностей. Поражение Русселя де Байоля, возможно, означало конец построения нормандского государства в Малой Азии, но эта попытка оказалась лишь прелюдией к более серьезным угрозам со стороны Готвилей. После падения Бари в 1071 году Рожер стал наместником на Сицилии, а Гвискар почти 10 лет потратил на подавление восстаний и борьбу за власть и влияние с папой, чье стремление к примирению укрепилось после падения Апулии. Но довольно скоро Роберт начал задумываться о более смелых предприятиях.

Очевидной целью была Византийская империя, которая долгое время оставалась главным соперником Роберта. Провинции империи в Греции и Иллирии лежали недалеко – на другом берегу Адриатического моря. Внимание императора все больше и больше занимала угроза со стороны турок на восточной границе, и эти регионы казались легкой добычей. Более того, Роберт мог надеяться не просто отобрать еще одну или две византийские провинции. Правильно разыграв карты, он получал шанс сместить императора. После битвы при Манцикерте и восстания Русселя империя балансировала на грани краха. Все, что требовалось, – чуть-чуть подтолкнуть ее (по крайней мере, так казалось).

У Роберта была и другая, не такая возвышенная причина завладеть новыми землями в Греции и на Балканах. Гвискар был женат дважды: сначала на нормандке Альбераде, а затем на Сишельгаите, дочери князя Салерно. Второй брак был выше уровнем, и вероятно, всегда предполагалось, что главными наследниками Роберта станут сыновья от Сишельгаиты. Однако оставался вопрос: что делать с его сыном от Альберады – Боэмундом? При трех младших детях от второго брака Роберт ничего не мог предложить ему в Италии, и существовал риск, что неудовлетворенный Боэмунд возьмет дело в свои руки. Сишельгаита прекрасно осознавала эту угрозу. Когда в начале 1073 года Роберт тяжело заболел, она поспешила созвать совет, на котором добилась назначения преемником своего старшего сына Рожера Борсы{202}. Решить эту запутанную проблему обещали новые завоевания в Греции и на Адриатике: добытые земли можно было отдать Боэмунду, не трогая итальянских владений Роберта, которые оставались в руках его младших сыновей.

На протяжении большей части 1070-х годов Роберт избегал вражды со своими византийскими соседями. После падения Бари Роман IV установил контакты с Гвискаром, надеясь обезопасить свои западные границы, пока новые угрозы возникали на востоке империи (некоторые из которых исходили от нормандцев). Поначалу его усилия не увенчались успехом, но в августе 1074 года преемник Романа Михаил VII Дука заключил с Робертом официальный договор. Его требовалось скрепить династическим союзом, и одну из дочерей Роберта пообещали молодому сыну Михаила VII. Этот брак так и не состоялся, но даже помолвка принесла немало почета молодой династии Готвилей. Договор имел и другую сторону. Роберту пожаловали самый высокий придворный чин, который можно было дать лицам, не принадлежавшим к византийской императорской семье, – нобилиссим (буквально «благороднейший»). Высокие звания предложили также одному из сыновей Роберта и многим из его соратников. Помимо престижа к этим должностям прилагались большие ежегодные выплаты. По сути, это была дань, только под другим названием, и нормандский правитель и его люди получали более 200 фунтов золота в год{203}. Можно понять, почему им не хотелось отказываться от таких денег.

Однако к началу 1080-х годов ситуация начала меняться. В 1078 году Михаила VII сверг Никифор III Вотаниат, которого в свою очередь три года спустя сменил Алексей I Комнин. По сути, это означало конец союза. Кроме того, Роберт вполне мог воспользоваться политической нестабильностью на Босфоре, и долго думать он не стал. Как только внутренние мятежи были подавлены, Гвискар начал строить новые планы. Его интересы совпали с интересами папы, стремившегося восстановить контакты с Восточной церковью, и теперь они начали вынашивать совместный план похода на Восток.

Однако ключевой фигурой в предстоящих кампаниях оказался Боэмунд. Он стал легендой еще при жизни. При рождении его нарекли Марком, возможно, потому, что он родился в Сан-Марко-Арджентано в Калабрии, где некогда жил Роберт. Имя Марк – греко-итальянское, а не нормандское, и родители мальчика, очевидно, представляли себе его будущее на юге. Однако столь же значимым, как и настоящее имя, является прозвище, под которым прославился сын Роберта: Боэмунд. Так звали великана, о котором Гвискар услышал во время одного пира. Пораженный сходством между этой легендарной фигурой и своим крупным сыном, Роберт стал называть юного принца Боэмундом.

Прозвище прижилось – и оказалось весьма метким. Боэмунд превосходил своих современников почти во всех отношениях. Анна Комнина отмечает, что он на локоть (около 0,44 метра) возвышался над самым высоким из остальных людей. Он также был идеально сложен (продолжает Анна) и выделялся бледным лицом и светлыми волосами (возможно, следствие его скандинавского происхождения){204}. Мы не знаем точной даты рождения Боэмунда. Роберт женился на Альбераде в 1050 году и расстался с ней в 1058-м, так что, вероятно, ребенок появился на свет в начале или середине 1050-х. Следовательно, он достиг совершеннолетия в начале 1070-х годов – примерно в то время, когда болезнь Роберта угрожала разрушить планы Сишельгаиты относительно престолонаследия. Именно в эти годы Боэмунд получил свой первый военный опыт – возможно, в связи с восстанием 1079 года{205}. К тому времени, когда Роберт начал обращать внимание на византийскую Иллирию, он определенно был уверен в способностях своего первенца.

В начале 1080 года в Южной Италии появился греческий монах, представившийся свергнутым Михаилом VII, с которым Роберт находился в хороших отношениях. В античные и средневековые времена самозванцы были обычным явлением: когда нет средств массовой информации и быстрых путешествий, претендовать на высокое происхождение несложно{206}. На самом деле Михаил VII после низложения отправился в монастырь. Он не стремился вернуть себе престол, а с энтузиазмом воспринял религиозное служение и в конце концов стал митрополитом Эфесским – а это был один из самых высоких санов в Византийской церкви. Роберт наверняка это знал, однако ему было выгодно не проявлять недоверия, и тут можно подозревать определенную степень расчетливого цинизма с его стороны. В самом деле, более поздние источники предполагают, что герцог сговорился с лже-Михаилом, и в этом может быть доля правды. В любом случае в связке с ним Роберт и Боэмунд могли заявлять, что просто восстанавливают на престоле законного императора, своего старого друга и союзника.