— Брось ты, — отмахнулась я. — Это она Изольду конспектирует.

— Ничего подобного, — стояла на своем Адаскина. — Изольду она совершенно в другой тетради конспектирует.

— Откуда ты знаешь? — Мне даже в голову не приходило, что Зойка столь пристально изучает жизнь ненавистной ей Таньки.

Однако, похоже, так оно и обстояло на самом деле. Потому что подруга моя тоном, не допускающим возражений, отозвалась:

— Если я говорю, — значит, знаю. Поверь уж мне: сейчас она конспектирует не Изольду, а свои собственные ценные мысли о Климе, Сидорове, а может, и об этом... — она поморщилась. — Потемкине. Вон. Вон. Смотри. Опять.

Танька и впрямь что-то быстро и увлеченно писала. А Галка заглядывала ей через плечо. Я тоже засомневалась, что они с таким интересом фиксируют мысли Изольды. То есть вообще у нас литераторша хорошая. И рассказывает интересно. Обычно я слушаю ее. Но сегодня мне было совсем не до литературы.

Единственным нашим достижением за первые четыре перемены, если это, конечно, можно так назвать, было наблюдение за объектом. Обычно жизнерадостный, Будка сегодня находился в жутко мрачном настроении и, вместе того чтобы беситься с кем-нибудь из ребят, уныло торчал в одиночестве возле окна.

— Что это с ним? — на мгновение отвлеклась Зойка от Мити́чкиной.

— Наверное, очередной бизнес не заладился, — предположила я.

— У него всегда все не ладится, — возразила Зойка. — Но я никогда его еще таким мрачным не видела.

Когда же и на следующей перемене мы нашли Митьку возле того же самого подоконника и ровно в том же состоянии, Зойка, живущая по принципу «хочу все знать», не выдержала и, подойдя к нему, полюбопытствовала:

— Митенька, какие печали? Чего такой грустненький?

— А не пойти ли тебе, Адаскина! — с такой яростью рявкнул наш добродушный Митька, что отнюдь не робкая Зойка испуганно отскочила в сторону.

Ответом мне был столь тяжелый взгляд, что я мигом сообразила: лучше его сейчас оставить в покое. Тем более нам, в общем-то, не до него. Мити́чкина гораздо важнее.

Шанс подсунуть кассету выпал нам совершенно неожиданно во время последней перемены. Галька и Танька что-то увлеченно обсуждали возле доски. Сумка осталась на стуле открытой. Тогда Зойка, делая вид, будто просто проходит мимо, метко закинула кассету внутрь.

Увидел бы такое Винокур, наверняка позвал бы Зойку в баскетбол. Но, к счастью, никто ничего не заметил.

Весь последний урок мы пристально наблюдали за Мити́чкиной. Каждый раз, как она касалась сумки, у меня просто сердце замирало: заметит или не заметит? Однако Танька вела себя так, будто ничего не произошло.

То ли кассета свалилась на самое дно сумки, то ли она лазила в другие отделения? Во всяком случае, это было очень странно. Зойка тоже волновалась и постоянно меня теребила:

— Где у Мити́чкиной глаза? Надо же: не заметить в сумке такой большой посторонний предмет.

— Сама удивляюсь, — шепотом ответила я. — Наверное, кассета попала между учебниками.

— Наверное, — согласилась Зойка, однако мгновение спустя вновь принималась меня теребить: — Нет, ты как хочешь, но я ничего не понимаю.

Мы продолжали наблюдение за Танькой. Она до самого конца урока вела себя, как ни в чем не бывало.

Когда все вышли, мы вдвоем задержались в классе, и Зойка заглянула под Танькину парту.

— Нет, — наконец совсем успокоилась она. — Я не промахнулась.

— Конечно, не промахнулась, — подтвердила я, ибо видела собственными глазами, как кассета точнехонько попала в Танькину сумку.

— Слушай! — воскликнула Зойка. — Я, кажется, все поняла. Наверное, у Таньки там, кроме нашей, были еще кассеты. Вот она на лишнюю и не обратила внимание. Кстати, для нас это очень удачно. Она теперь ни за что не поймет, в какой момент и кто подсунул ей сюрприз.

Я забеспокоилась по другому поводу:

— А вдруг она вообще ее не заметит? Просто уберет вместе с остальными — и все.

— Вот это ты зря, — решительно возразила Зойка. — Там же крупными буквами написано: «Мити́чкиной Тане (лично и срочно)». Естественно, она таким посланием сразу заинтересуется.

— Зойка, ты это собственным почерком писала? — уставилась я на нее.

— Что я, по-твоему, дура? — передернула она плечами. — Все написано Мити́чкинским почерком. У меня одна ее записка случайно завалялась. Вот я и скопировала. Вышло очень похоже.

— Ну, ты даешь! — искренне восхитилась я.

По пути из школы домой Зойка продолжала торжествовать:

— По делу все вышло, подруга. Наверняка она сегодня сразу прослушает. Кто ж утерпит, если в сумке лежит кассета с такой надписью? Никто не утерпит, — ответила себе Зойка. — А сегодня что? Четверг. Значит, у нее есть целая пятница, чтобы отменить субботнее торжество.

— Наверное, — кивнула я.

— Не наверное, а точно, — войдя в раж, продолжала Зойка. — То есть, может, сам-то день рождения она и не отменит. Просто позвонит Сидорову и соврет, что отменила. А раз она Сидорова поставит перед фактом, значит, и Клима — тоже. Галька с Танькой хоть и дуры, но не настолько. Знают ведь, что Круглый и Сидор не разлей вода. Или Мити́чкина вообще справит свое рождение в другой день. А вдруг нет? A-а, неважно, — она махнула рукой. — Главное для нас, что ни Клим, ни Тимка туда не попадут.

Я уже не знала, что для меня главное. Кроме того, я все думала о странном поведении Клима. Не понимаю, что с ним делается? Сперва несколько дней усиленно меня избегал. А тут вдруг сам подошел и явно пытался завести серьезный разговор. Но потом словно бы застеснялся и при первой же возможности улизнул.

— Агата, ты ко мне пойдешь? — спросила Зойка.

— Нет, мне сейчас домой надо, — ответила я.

— Ох, не то, не то что-то с тобою происходит! — мелодраматически воскликнула Зойка. — Ты же свой переулок давно прошла.

— Действительно, — огляделась я.

— Сколько раз тебе еще повторять: меньше думай о Климе и больше действуй, — словно и впрямь читала мои мысли Зойка. — Тем более мы уже, считай, на пути к успеху. Вот мы сейчас с тобой просто идем по улице и разговариваем, а Мити́чкина, может, уже дома нашу кассету слушает. — И, закатив глаза, Зойка добавила: — Я убеждена, что ей очень приятно.

И тут я сообразила: Будка! Ведь там, в записи, ребятки вовсю склоняли его и Мити́чкину. И хоть его-то самого не было, но, услыхав его имя, Танька, и так в упор не желающая его видеть и слышать, проникнется еще большей злобой. А у Митьки и без того сегодня что-то произошло. И получается: мы этой записью совсем его добьем.

Я сказала об этом Зойке.

— Странные тебя вещи волнуют, — она совершенно равнодушно восприняла мои слова.

— Нет, не странные, — возмутилась я. — Будка-то перед нами вообще ни в чем не виноват.

— Ох, — почему-то усмехнулась моя подруга. — Невиновные в любой войне страдают.

— И ты так спокойно об этом говоришь? — Я уже была готова окончательно выйти из себя.

— А почему, собственно, мне не говорить спокойно, — вновь ухмыльнулась она. — Мы-то с тобой своей цели добились.

Я уже намеревалась высказать ей в лицо, что нельзя добиваться своей цели за счет несчастья других, однако, опередив меня, Зойка многозначительно произнесла:

— Мы своего добились, а имена я при второй переписи, которой уже без тебя занималась, на всякий случай стерла. Думаю, Сидорова и так по голосу узнают, а зачем тогда зря других подставлять.

Я изумленно уставилась на нее. Вот уж поистине не человек, а сплошные сюрпризы. Иногда кажется, она только о себе и о собственной выгоде думает, и вдруг... Убеждена: она как раз в данном случае о ребятах подумала. Не захотела делать им гадостей.

— В общем, — снова заговорила Зойка, — подставились у нас только Сидоров и Клим. Но это, по-моему, справедливо.

— А они в том, что осталось, друг друга называют? — решила уточнить я.

— Нет, — с хитрым видом покачала головой Зойка. — Из всех имен и фамилий я сохранила в записи только Мити́чкину Татьяну. Потому что страна должна знать своих героев. Ну, ладно. Пока расстаемся, — заторопилась она. — А то я матери обещала сразу после школы звякнуть на работу.