Байк замедляет ход, и он останавливается передо мной, широко улыбаясь, а его глаза такие темные, что поглощают все огни вокруг нас. Я жду его похвалы. Чего я не ожидаю, так это того, что он погладит меня сзади по шее, прежде чем он притянет меня для поцелуя. От это сводит пальцы на ногах и усиливает мое возбуждение еще больше. Я такая мокрая, что боюсь, что с моих бедер стекает вода. Я обнимаю его за плечи, когда клетка начинает опускаться. Он продолжает целовать меня и сильно сжимает мою шею сзади. Толпа ревет от возбуждения, когда он тащит меня вперед. Он прерывает поцелуй достаточно надолго, чтобы посадить меня на грунтовый байк перед собой, лицом к нему, так что я еду задом наперед, затем, как только опускается клетка, он съезжает по пандусу со мной на передке своего байка, мое тело гудит от удовольствия.

Клаб работает с толпой, когда мы исчезаем. Как только мы оказываемся за пологом шатра, он останавливается и лихорадочно целует меня. Обхватывает мою шею и сжимает, прижимая меня спиной к мотоциклу. Когда другой рукой забирается мне под юбку и ощущает влажность, его глаза вспыхивают.

— Ты была такой хорошей девочкой, — мурлычет он, поглаживая меня.

— Я знаю. Думаю, я заслуживаю награды.

Его ухмылка лукава.

— Возможно, но они ожидают, что их директор манежа вернется.

Даймонд покрыт тонким слоем пота. Я тоже. Жар от мотоцикла заполнил металлическую клетку, но меня не волнует ничего, кроме его руки между моих бедер и губ на моей коже.

— Пусть подождут, — говорю я, извиваясь в его руке.

Он хихикает.

— Это ты будешь ждать, Куинн. — Он гладит меня в последний раз и отстраняется. — От этого становится еще слаще.

Я протестующе мяукаю, но его пальцы на моей шее напоминают мне, кто сейчас контролирует ситуацию.

— Веди себя прилично, — рычит он. — Ты еще не готова для меня.

— Кто сказал? — Я рычу в ответ, раздраженная и возбужденная.

— Это говорю я, — шипит он, прежде чем завладеть моими губами в жестоком поцелуе. Он прикусывает мою нижнюю губу, отчего у меня идет кровь, и я стону ему в рот, отчаянно желая большего. — А теперь будь хорошей девочкой и отойди подальше в толпу.

— Ты действительно дьявол, — рычу я, когда он помогает мне слезть с мотоцикла, прежде чем слезть самому.

Его глаза встречаются с моими, черные радужки такие темные, что, кажется, поглощают весь свет.

— Ты забыла, Куинн? — он дразнит. — То, что иногда кажется, что ты в раю, не означает, что ты не бываешь в аду. — Он целует меня в последний раз, когда появляется Клаб в своей рубашке и пиджаке. — Мы все здесь дьяволы, даже ты, но особенно я.

Он подмигивает и выбегает на манеж, чтобы снова поговорить с толпой. Я хмуро смотрю ему вслед, нуждающаяся и отчаявшаяся, и когда Клаб ухмыляется мне, я хмурюсь еще сильнее.

— Одному из вас лучше трахнуть меня, как только шоу закончится, — предупреждаю я его, — иначе у кого-нибудь пойдет кровь.

Ухмылка Клаба становится шире.

— Я передам сообщение.

Глава

36

К концу шоу наступает переходный период, когда нужно разбирать вещи и укладывать животных спать, так что я остаюсь в нужде. Хотя все еще возбуждена, я помню, где я и каковы наши обязанности. Я знаю, что все может подождать, но это все еще раздражает меня. Чтобы отвлечься, я присоединяюсь и помогаю убирать, думая, что чем быстрее все будет закончено, тем быстрее я смогу получить то, что хочу, но к тому времени, как гаснет свет и последний гость отправляется восвояси, я уже не так напряжена. Возбуждение — приглушенный гул в глубине моего сознания. Вместо этого я сосредотачиваюсь на огнях вокруг меня.

Гирлянды все еще горят, указывая нам путь к нашим палаткам. Скоро даже их выключат, и останется всего несколько огней. Завтра шоу продолжится снова, а затем и на следующий день, пока мы не двинемся дальше и не повторим тот же процесс. Однако, возможно, мы задержимся в этом районе немного дольше, потому что он находится в центре трех разных городов. Каждый вечер на шоу собираются разные люди, но постоянные посетители встречаются редко. Они приходят посмотреть шоу один раз, и соблазн этого пугает их. Для них одного раза достаточно, но мне этого никогда не будет достаточно.

— Я так и думал, что найду тебя здесь, — произносит голос позади меня.

Я не оборачиваюсь, чтобы посмотреть. Я уже знала, кто это, еще до того, как он заговорил. Даймонд ходит с определенной яркостью, которой нет у других, как будто каждый шаг — это представление.

— Ты пришел подразнить меня? — Спрашиваю я, но в словах не хватает яда, который мог бы быть в них раньше. Усталость сейчас кружит голову на краю моего сознания, и хотя я бы с удовольствием трахнула Даймонда до беспамятства, он ясно выразился. Каким бы чудовищем он себя ни считал, он не верит, что я готова справиться со всем этим в одиночку.

С чем угодно.

— Возможно, — размышляет он, прежде чем сесть рядом со мной. Мы сидим на краю деревянной сцены, используемой для различных представлений. Он хранится снаружи, когда мы им не пользуемся, и создает идеальное место для наблюдения за тем, как по всему цирку начинают гаснуть огни.

— Отлично, — говорю я, глядя на него с приподнятой бровью. — Что ж, давай посмотрим. Что у тебя есть для меня?

Его улыбка нежная, гораздо нежнее, чем я когда-либо видела. Она придает ему мальчишеский вид, который растопил бы большинство женщин. Однако мне это напоминает, что он уже давно не невинный и что, вероятно, это произошло насильственно.

— Я тебя раздражаю, — замечает он.

— Конечно, — отвечаю я, закатывая глаза. — Ты возбудил меня перед толпой, а потом оставил в одиночестве. Какая женщина не была бы немного раздражена после этого? — Я наклоняю голову. — Хотя я и не сержусь. В первую очередь ты несешь ответственность перед цирком.

— Ты часть этой ответственности, — замечает он, прежде чем взять меня за руку. — Я не могу оставить тебя в нужде.

— Я в порядке. — Я фыркаю, скрещивая руки на груди. — Не беспокойся об этом.

Его мрачный смешок должен быть угрожающим, но вместо этого он проникает прямо в мое сердце, и это напоминает мне, как сильно я хочу его.

Он молчит несколько мгновений, словно чего-то ждет, и когда среди палаток гаснет еще один огонек, его пальцы гладят мою ладонь.

— Знаешь, я вырос в цирке, — говорит он, привлекая мое внимание. — Мой отец вырастил меня здесь. Он сам был канатоходцем, и у него это хорошо получалось. Когда я был маленьким, я хотел быть таким же, как он.

— И ты? — Спрашиваю я.

— И да, и нет, — признается он. — Я был канатоходцем до того, как стал директором манежа, и я был лучше, чем мой отец. Ему это не нравилось, даже если он больше не мог выступать, но на этом наше сходство заканчивается. Он был слабым и часто боялся. На самом деле он не хотел ребенка, и я думаю, что он проводил со мной больше времени во время выступлений, чем когда-либо вне их. Когда умерла моя мать, и он был вынужден принять решение взять меня к себе или отослать в приют, и он взял меня только потому, что Хильда сказала ему, что я должен быть здесь. — Он встречается со мной взглядом. — Он не был лучшим человеком, но он был моим отцом.

Я изучаю его мгновение, впитывая в себя его рассказ, прежде чем кивнуть.

— Мой отец — причина, по которой я смогла прийти в цирк в детстве, причина, по которой я увидела тебя. Моей матери это не нравилось, она считала это неприличным, но мой отец часто потакал мне. Он был хорошим человеком, но когда он умер, мы стали легкой добычей для Роджера. — Я вздыхаю. — Это значит, что мужчины в нашей жизни формируют нас, да, но они не такие, какие мы есть. Я могу сказать, ты думаешь, что в тебе больше от него, чем есть на самом деле. — Я наклоняюсь вперед и обхватываю его подбородок. — Ты сказал, что мы все дьяволы, и это прекрасно, но это не делает нас плохими. Не совсем. Это просто делает нас другими.