Ласковыми, чуточку насмешливыми глазами бабушка следила, как я пью, и уголком платка вытирала рот.

— Ты бы поспала, бабушка, — предложил я, отрываясь от торсыка. — Поспишь, наберешься новых сил.

— Ну, что ты, ягненочек! Моя сила в вас. Вон вас сколько у меня. Тут разве уснешь, — сказала она смеясь.

Мы встали и опять взялись за кетмени. Бабушка работала задорно. Видно, каждый взмах кетменя доставлял ей удовольствие. Но потом она вспомнила что-то, лицо ее стало озабоченным, и движения тотчас потеряли легкость. Наконец она опустила кетмень и пожаловалась:

— Теперь Асембай обиделся на твоего отца. Говорит: «Даже видеть не хочу Косембая». Зачем Косембай взял себе премию этого сукина сына? Расписался за него и взял. А потом прибежал и говорит: «Это что такое? Мы трудимся и в холод и в жару не покладая рук, а премию получает тот, кто ничего не делает, а? Еду сейчас же к председателю…» Ишь, какой. Что же ты, говорю, вместо того, чтобы помогать друг другу, поддерживать родного брата, хочешь жаловаться на него председателю? — «А что он? Спросил хотя бы», — говорит. Что же ты, говорю Косембаю, деньги у брата взял? — «Взял, говорит, не знал, что он так рассердится. Думал, потом верну» Что мне с ними делать? — бабушка печально покачала головой.

— Из кожи лезу вон, чтобы они дружили. А они… И ведь всех кормила одним молоком… Вот вчера Маржапия… Тоже хороша, обидела твою мать. Толкуешь ей в одно ухо, в другое вылетает. Ах, ты, господи!.. Люди говорят: «Только посмотри на эту вдову, столько деток выкормила и сделала людьми! Теперь живут в достатке. Старуха, наверное, счастливая». Счастливая-то счастливая… Если бы знали, сколько приходится делать для того, чтобы они не ссорились. Жили в мире. И невесткам слова плохого не скажу, лишь бы сыновьям было хорошо. Уж не свекровь я их женам, а прислуга. Что-то со всеми вами будет, когда я помру?!

Бабушка, наверное, и впрямь представила, во что превратимся мы после ее смерти. Эта ужасная картина будто лишила бабушку сил, она оперлась о кетмень и покачала головой, отгоняя эти мысли. Губы ее скривились, задрожал подбородок, но она удержалась, не заплакала. Даже попыталась подмигнуть мне, но глаз ее не послушался.

— Не бойся, я не помру, я, знаешь, какая живучая, — сказала она, чтобы все-таки меня подбодрить.

А я боялся. Мы-то не пропадем, вон какие хваткие. Я боялся за бабушку. Намается она с нами и, того и гляди, вправду помрет.

Мы управились с работой к заходу солнца, загрузили подводу нарубленной таволгой и уже по вечерней прохладе вернулись домой. У порога нас ждал гость, четырнадцатилетний мальчишка Есельбая. Среди нас, ее внуков, он выделялся застенчивостью, и поэтому бабушка подошла к нему сама, прижала к груди, поцеловала в лоб.

— Ах, ты мой черноглазый, курносый! — умилилась бабушка. — Посмотри, Женисбек, как вырос твой братишка! Уже джигит! А где твой непутевый отец? — спросила она ласково.

Есельбай не появлялся у нас больше месяца, и бабушка заскучала по младшему сыну.

— Папе некогда. Он занят, — пробормотал мальчишка, опуская глаза.

— Некогда, некогда! — передразнила бабушка добродушно. — Все ему некогда!.. Мог бы и заехать на часок на своей-то машине. Так и передай ему, мол, бабушка сказала: «Мог бы и заехать на часок».

Мальчик послушно кивнул и на этом бы кончился разговор, но из дома вышла моя мать и заявила:

— Не больно-то они думают о вас, мама. Особенно младшая невестка. Могла бы и подарок передать. Кулечек конфет хотя бы.

— Для меня главный подарок — он. — И бабушка потрепала мальчика по щеке. — Бог с ними, с конфетами. Стара я, зубы не годятся никуда. Пусть будут дети здоровы. И больше мне ничего не нужно.

— Это вы только так говорите, — усмехнулась мать, — а сами-то знаете, что эта невестка попросту скупа. Подавится скорее.

Бабушка горестно махнула рукой, не то осуждая мою мать, но то жену Есельбая.

— Мама, ну разве так можно? Ты же знаешь, как она переживает каждый раз! — сказал я возмущенно.

— Уж и нельзя пошутить, — засмущалась мать.

А сын Есельбая мотал услышанное на ус. Я ни капли не сомневаюсь в том, что он передаст выпады моей матери, и в том, что теперь бабушке придется выслушать жалобы обиженной стороны.

На другой день бабушка вдруг занемогла. Раньше набегавшись по хозяйству, она могла выпить целый самовар чаю, а сегодня едва осилила вторую чашку и отправилась в постель раньше обычного.

— Что-то мне не до чаю. Грудь болит, — пожаловалась она в ответ на наши расспросы.

Проснувшись утром, бабушка сказала:

— В горле першит. Будто всю ночь грызла семечки.

И тут же схватил ее яростный кашель и начал крутить так и эдак. Бабушка задыхалась. Мы давали ей воду, но кашель затихал на минуту, а потом принимался терзать бабушку с новой силой.

Тогда мой отец отвез ее на колхозной машине в больницу, а там после анализов врач втайне от бабушки сказал, что у нее рак пищевода. Мы тоже скрыли от больной страшное известие и забрали ее домой. С этих пор бабушка таяла прямо на глазах, а вскоре от нее остались кожа да кости. Каждый кусок пищи приносил ей ужасные мучения, и нам приходилось кормить ее насильно с ложечки.

В течение нескольких месяцев всячески обманывали бабушку, уверяли, что болезнь пустяковая и скоро пройдет, хотя врачи не оставили нам никаких надежд. Жизненный опыт и просто инстинкт помогли ей догадаться о правде. Почувствовав свой близкий конец, она сказала, что хочет собрать всех своих детей. Я побежал звонить в район дяде Есельбаю. А кто-то из соседей отправился на горное пастбище к Асембаю.

Первой пришла Маржапия, привела с собой молодого мужа. Потом Есельбай прикатил в машине со всем своим семейством. Немного погодя появился и средний сын Асембай, примчавшийся на попутном грузовике. Наша многочисленная родня, плача и стеная, ввалилась в дом и окружила бабушку. Ей целовали руки и лоб, и каждый старался выяснить, чем он может помочь, и имеет ли бабушка на него обиду. А она лежала под нашими сострадательными взглядами, будто немного растерявшись от такого бурного проявления чувств.

Тяжелее всех переживал Асембай. Он колотился головой о постель возле ее ног и причитал:

— Ма-а-ма, моя мама! Мы обижали тебя! Ты уходишь от нас, мама, скажи, что сделать для тебя? Назови свое желание. Если у тебя есть какая-то мечта, не уноси ее с собой не исполнившейся!

Бабушке, видно, было неловко оттого, что своей кончиной она причиняет горе дорогим людям. Шевельнула губами, как бы говоря:

— Не плачьте!

Потом попросила воды. Я в два скачка принес ей воду из кухни и влил каплю в рот. Ей вроде бы полегчало, и она сказала, когда я подставил ухо к ее губам.

— Положите меня во дворе.

Взрослые, толпясь, мешая друг другу, вынесли ее во двор под темно-голубое предвечернее небо.

Бабушка дала нам знаком понять, что ей хочется сесть у стены. Ее взяли под руки и осторожно усадили на втрое сложенную кошму. Она устало прислонилась к стене, подняла ослабевшую руку, поднесла к глазам, защищаясь от солнца, и огляделась вокруг. Она пристально всматривалась в каждый предмет, будто хотела навечно запомнить, унести с собой в небытие весь этот стенной простор, наполненный удивительными мелочами.

— Мама, скажи, что ты хочешь? Я сделаю все! — начал снова Асембай.

— У меня одна мечта: живите в мире, — произнесла бабушка еле слышно.

В этот момент с улицы донеслась старинная песня. Где-то за ближними домами слышался звонкий, еще не окрепший голос подростка. Мы узнали его. Это был наш аульный мальчишка по имени Набиден.

«Молодой джигит никогда не станет опираться на палку из тальника. А молодой беркут никогда не откажется от лисы», — пел Набиден, не зная, что у нас умирает бабушка. А она вздрогнула, вновь подняла руку и начала всматриваться перед собой, надеясь увидеть маленького певца.

— Это очень старая песня. Она родилась вместе со мной, — прошептала бабушка, и по ее щеке побежала слеза.