Незнакомка в недоумении оглядывалась то на странных вельмож, то на собеседника, как вдруг на неё откуда ни возьмись накинулись стражники.

— Нет! Оставьте её! — не терпящим возражений тоном сказал Кебехсенуфхотеп, изменившийся в лице.

Те послушно отступили и тоже пали ниц.

Ошеломленная девушка с круглыми от изумления глазами, не зная, куда деть себя от смущения, бормоча извинения и неуклюже кланяясь, резко развернулась и кинулась бежать со всех ног, как испуганная лань, пока остальные не успели опомниться.

А потом Кебехсенуфхотеп вернулся во дворец, и жизнь потекла своим чередом. Но незадачливая целительница не выходила у него из головы, и однажды он приказал разыскать её и привести к себе.

— Ты ещё не утопилась! — воскликнул он на радостях первое, что пришло в голову, едва завидев знакомую фигуру в странном узорчатом платье.

— Твоё слово для меня — закон, прекрасный господин, — молвила та почтительно, не поднимая глаз, но он заметил тень радостной улыбки, скользнувшей по её губам.

И Кебехсенуфхотеп предложил ей оставить нелюбимое дело и жить вместе с ним во дворце, а она, сказав, что родители её убьют, конечно же согласилась.

Они были счастливы, как дети, и, хотя странная чужеземка по временам начинала нести какую-то лютую мистико-философскую околесицу, доводя до белого каления возмущённых вельмож и негодующих жрецов, фараон в ней души не чаял. Они вместе катались на лодке, и разговаривали обо всём на свете, и читали иероглифы на стенах, и размышляли о затонувшей Атлантиде, и мечтали уплыть далеко-далеко, в самые небеса…

А потом он заболел.

И теперь, падая во тьму, он вдруг явственно вспомнил последние минуты своей прежней жизни, затуманенные жаром лихорадки, и искажённый скорбью прекрасный лик чужеземной целительницы, которая, будучи не в силах его вылечить, до самого конца держала его за руку и в отчаянии поклялась вечно следовать за ним…

— Нет! — отчаянно вскрикнула Анатрехет, не успев схватить протянутую руку владыки, когда тот провалился в люк. И, не медля ни секунды, прыгнула следом.

***

Всё произошло мгновенно, и вот уже решётка снова закрывает злосчастный люк, а ректор прячется позади базальтового трона с пронзительным визгом:

— Убей их, Фи! Не подпускай их ко мне!

В комнату врываются Северный Мясник и Морена, но ведьма заклятьем обрушивает полпотолка им под ноги, и, пока те, едва увернувшись, кашляют и барахтаются в пыли и обломках, медленно поворачивается к Ваолу.

— Как ты меня назвал?..

Голос её ледяной, и откуда-то даже явственно веет холодом.

— Фиолетта, дорогая… Ты чего? — шепчет поражённый Ваол, всё глубже забиваясь за трон.

Сзади раздаётся грохот и стон: отбрасывая тяжёлую балку, викинг выбирается из-под завала, но ведьма не глядя одним взмахом опрокидывает его назад.

Морена ползёт, одной рукой целясь в ведьму электрическим заклятием, но сил не хватает, и лишь бледная искорка со слабым треском срывается с её пальцев.

— Ни с места! — шипит ведьма. — Оставьте его мне…

Ваолу становится по-настоящему страшно.

Он с удивлением обнаруживает, что у него, оказывается, есть сердце, и оно бьётся так отчаянно, так быстро, словно вот-вот вырвется из груди.

Ректор силится что-то сказать, но страх душит его, да и поздно уже для разговоров… Парализованный ужасом, он лишь беспомощно, словно со стороны, наблюдает, как медленно тянет к нему ведьма когтистую руку и как впивается она пятью острейшими чёрными лезвиями ногтей ему в плоть.

Миг невыносимой боли, растянувшийся бесконечностью — и вот Ваол в изумлении смотрит на собственное ещё бьющееся сердце, вырванное из груди. Он поднимает растерянный взгляд, и мир меркнет, расплывшись насмешливым фиолетовым пятном…

***

Миг, взмах, вскрик — Фиолетта молнией летит к двери, прочь из кабинета, вдаль по коридорам. Викинг с волшебницей за ней — но куда им, израненным, измученным… Ведьма летит стремглав в темноте, не разбирая дороги, не зная цели. Бежать, только бежать, не останавливаться — может, так удастся убежать от себя.

Она в смятении. Она в отчаянии. Она испытывает такое отвращение к самой себе, что её выворачивает наружу. Она спотыкается и падает на колени, судорожно дыша. Конец. Это конец. Да неужели? Глаза её снова вспыхивают ненавистью. О, только бы выбраться отсюда, набраться сил, и тогда она… Но со злодейской мысли её сбивает доносящееся из темноты угрожающее шипение.

Ведьма озирается в страхе: она ведь даже не знает, на какую кафедру забежала… И во мраке вспыхивают сотни светящихся глаз.

Сотни острых, как бритвы, серебряных когтей, впиваются в её плоть, и, захлебнувшись от крика, Фиолетта с головой погружается в растянувшееся вечностью страданий отвратительное вязкое болото собственной души, пока растекающаяся под ней липкая лужа крови начинает медленно остывать.

***

Аграфена Тимофеевна не может вспомнить, как выбралась из глубочайшего подземелья, стены которого едва не рухнули ей на голову. Должно быть, сама милосердная богиня-мать укрыла её своим покровом…

В мокром изодранном синем халате измождённая старая уборщица стоит на улице, подставив лицо последним лучам выглянувшего из-за туч осеннего солнца. Вокруг сыплются обломки, ошмётки, прах и пепел — отголоски недавней битвы, — но Аграфена Тимофеевна не обращает на это никакого внимания. На душе у неё отчего-то становится так светло и спокойно, словно она точно знает, что всё самое плохое уже позади.

Вдруг что-то белое, покружившись в воздухе, опускается прямо рядом с ней, легко коснувшись её руки. Аграфена Тимофеевна поднимает странный предмет, оказавшийся бумажным самолётиком, по наитию разворачивает его и, приглядевшись, плачет… от счастья.

***

Археологи, с чьей помощью злодеи добрались до гробницы, ведомые руководителем — бывшим студентом N-ского университета — выбрались-таки из пустыни, даже не догадываясь, что были в шаге от невероятного открытия. Зато другие их находки — бесчисленные свидетели додинастической и даже доисторической эпохи — принесли им славу и почёт, став настоящей сенсацией в узкоспециализированных научных кругах.

Всем членам группы вручили премии и медали, а главного археолога стали наперебой приглашать возглавить разные кафедры именитых университетов. Он написал монографию, и по ней за рубежом даже начали снимать научно-приключенческий фильм с обожаемым всеми школьницами смазливым актером в главной роли! На радостях археолог тут же написал письмо и отправил его, минуя почту, сложив бумажным самолётиком. Ведь тот, кто верит, обязательно получит послание. А его любимая бабушка, благодаря которой он и пришёл к своей мечте, без сомнения, верила в него. До конца.

***

Когда Кебехсенуфхотеп снова открыл глаза, кругом было темно. Он лежал на холодном полу, а сверху его на удивление уютно согревало чьё-то тело. Где-то вдалеке, словно в другом конце неимоверно длинного коридора, мерцал призрачный, едва уловимый свет. Приглядевшись к темноте, фараон отчётливо различил прямо перед собой изумлённое лицо только что очнувшейся Анатрехет — столь знакомое, столь дорогое, то самое, что явилось ему в видениях о прежней жизни!

— Прекрасный владыка! — слабым голосом произнесла она. — Я что, в раю? Хотя нет, это было бы странно…

Студентка принялась шарить руками в темноте и вдруг, осознав своё неловкое положение, в ужасе воскликнула:

— Ох, прости… Я сейчас встану…

— Нет-нет, прошу тебя, устраивайся поудобнее.

— И всё-таки…

— Пожалуйста! Мне так тепло…

— Но… — смущённая Анатрехет взглянула повелителю прямо в глаза.