Должно быть, он просмотрел мою информацию. Я держу свой значок и удостоверение личности в заднем кармане, и мне не нужно ерзать, чтобы понять, что их больше нет со мной.

Я борюсь с ледяным комком в груди, который грозит растаять только тогда, когда Габриэль вступает прямо в мое личное пространство. Нож безвольно болтается между его пальцами, но в нем нет ничего непреднамеренного. Каждое движение, которое он делает или не делает, является обдуманным. Рассчитано.

— Почему ты прыгнула на мой хвост, детектив? — на его полных губах играет намек на жестокую улыбку. — Я не сделал ничего плохого. В любом случае, ты ничего не сможешь на меня повесить.

Готов поспорить, что он не был на стороне закона всю свою жизнь.

— Ты следишь за мной и следила за мной последние четыре дня. Я хочу знать, почему. Не так уж и сложно ответить.

— Моё дело, — просто отвечаю я. — Официальное полицейское дело, — я снова дергаюсь за веревки, но только один раз. — Мой участок не отнесется к этому легкомысленно, когда я напишу свой отчет и включу подробности этого насилия.

Выражение его лица грозит уничтожить меня, даже когда у него на руках все карты. Играть по его правилам было бы разумнее всего, но…

Я не саб.

Тот факт, что этот мужчина — самый папочка-дом, которого я когда-либо видела, не означает, что я собираюсь согнуться или сломаться ради него.

— Давай посмотрим, как ты используешь этот нож так же хорошо, как и свой член, — добавляю я. — Хватит играть.

Он бросает взгляд на нож. — Это просто для комфорта, — он подбрасывает его в воздух, едва сдерживая гнев, прежде чем бросить его в меня. Он приземляется на деревянную спинку стула слишком близко к моему плечу, чтобы мне было комфортно.

— Я разорву тебя на части, — говорю я ему в разговоре. — Как только я встану с этого стула, ты пожалеешь, что не трахался со мной.

Я провожу языком по зубам, сосредоточившись на блеске его глаз. Пятнышки коричневого и золотого цвета выделяются на фоне богатой текстуры зеленого.

— Угрожай мне, чем хочешь. Я не против прелюдии.

Я отдергиваюсь. — Прелюдия?

Сюрприз.

Габриэль лезет в задний карман и открывает зажигалку. Моя зажигалка. Та, которую я держала в своей куртке. Все внутри меня напрягается, когда я вижу, как он держит его, металл затмевается размером его ладони.

— Где ты это взяла? — спрашивает он.

Паника сковывает мой язык, и я не могу произнести ни слова, мои глаза расширяются, когда я вижу, как он зажигает пламя, а затем гасит его.

— Кстати, у тебя лучшая грудь, которую я когда-либо видел, — продолжает он. — Надеюсь, ты не против. Я немного осмотрелся, пока ждал, пока ты придешь в себя. Сиськи компенсируют плоскую задницу.

— Ты чертов сукин сын!

— Меня называли хуже, — он снова щелкает зажигалкой. — Где ты это взяла?

Он может быть горячим, может точно знать, как использовать свою внешность как оружие, но внутри меня нет ничего, кроме ярости. И эта ярость заставляет меня плюнуть на него.

Оно приземляется на один из его идеально начищенных ботинок, а Габриэль лишь отслеживает траекторию и отмечает приземление.

— Тело моего мертвого отца, — говорю я ядовито. — Это я нашла его, и зажигалку так аккуратно положили на его изуродованную грудь. Все в порядке?

— Это невозможно, — ответ Габриэля быстрый. — Эти зажигалки… — он трясет ее. — …они используются только для ударов, санкционированных Синдикатом Черного Рынка.

Что?

— А ты бы знала, если бы твой отец напал на них? — он продолжает.

— Что? Нет. Мой отец был пьяницей, но ничем противозаконным он не занимался.

Глаза Габриэля мерцают, в них заключено одновременно обещание и предупреждение о том, что его терпение по отношению ко мне подходит к концу. Раздражение от его властного поведения угрожает поглотить меня.

Не говоря уже об ужасе от того, что может случиться, если я подтолкну его слишком далеко.

— Папа был придурком, но он любил меня. Он старался изо всех сил, когда нас было только двое, и он ни за что не мог быть связан с каким-либо картелем Империя-Бэй.

И все же кто-то злобно и слишком рано срезал его.

Наркотики?

Я даже никогда не слышала о Синдикате Черного Рынка.

— Эта зажигалка — визитная карточка, — продолжает Габриэль. — Способ потребовать убийство, когда этого требует Бродерик Стивенс.

Я напрягаюсь при этом имени.

По крайней мере, это то, что я знаю, и не для чего-то хорошего. Стивенс — один из крупнейших торговцев наркотиками, но при этом он держит пальцы в каждом кармане, как гребаный политик из Готэм-сити. Он работает в центре города, как кардиостимулятор, следя за тем, чтобы каждый такт был под его дудку.

Шок проносится по моей крови вместе со здоровой дозой адреналина. Я много лет следила за Бродериком Стивенсом, но мне не удавалось его чем-либо зацепить.

Ни одного преступления.

И я никогда не слышала, чтобы с ним связано имя Черного рынка.

— Ты не хочешь связываться с Бродериком. Ты меня понимаешь, детектив? — Габриэль кладет зажигалку в карман и качает головой. Его глаза сужаются от отвращения, как будто он опешил от того, что вообще мне что-то рассказал. — Так что ты будешь оставаться вне поля зрения и держать рот на замке, если только не захочешь, чтобы твои друзья и семья нашли тебя плывущей лицом вниз в реке Мэддок.

— Слушай, кусок дерьма, — я наклоняюсь вперед. Я уверена, что в его жизни его называли и похуже, и я слышала более творческие угрозы. Я его не боюсь. Даже когда мне следовало бы быть. — Меня ждут на работе на рассвете. И за всю свою карьеру я ни разу не пропустила ни дня. Если только ты не хочешь, чтобы каждый офицер, который у нас есть, надрал тебе задницу, ты меня отпустишь.

Габриэль нависает надо мной, его горячее дыхание обжигает мое лицо, когда он хватает нож и переворачивает его в руке. Вместо того, чтобы спрятать его так же, как зажигалку, он проводит им по моей шее. Кончик впивается в мою кожу, затягиваясь, на расстоянии одного вздоха от того, чтобы порезать меня, когда он проводит им между моих грудей. Медленно. Он прорезает ткань моей майки вниз, через пупок, а затем останавливается, прижимая острие ножа к моей бедренной кости.

— То, как ты дрожишь перед лезвием, я могу только представить, что мой член с тобой сделает, — шепчет он.

Господи.

Я не из тех, кто плавится, но есть что-то в этих словах и в том, как он обращается со своим клинком. Я знаю, что он прав. Как будто зрелище на сцене клуба было… прелюдией.

Я поднимаю взгляд и встречаюсь с его темным взглядом, высунув язык, чтобы облизать нижнюю губу.

— Нечего сказать, Лейла?

Он держит нож в левой руке, наклоняется и режет.

Прямо через веревку на моих лодыжках, следуя за веревками на запястьях и освобождая меня.

Я хватаюсь за края стула, когда он на мгновение отодвигает свой рот от моего. — Отрицай, что ты хочешь меня, — шепчет он. — Скажи мне, что ты предпочитаешь есть грязь, чем впускать меня в себя. Сделай это.

Я ничего не говорю.

Потому что тогда я бы призналась, что думала об этом.

Каково было бы кататься на Габриэле Блэквелле.

Я молчу, даже когда он покусывает мою губу, втягивает ее в рот и посасывает. Жар, клубящийся в нижней части моего живота, расцветает и расширяется, так что кажется, что все мое тело охвачено пламенем. По моей коже пробегают мурашки.

Габриэль замечает. Он видит все. Тёмный смешок усиливает покалывание на моей коже. — Останови меня, если сможешь.

Я бессильна, когда он целует мои губы. Его язык требует войти, и я открываюсь перед ним, сплетаюсь с ним, теряю дыхание и рассудок, когда в моей душе скапливаются лужи влаги.

Он хватает меня за запястья, чтобы я не прикоснулась к нему, одновременно доминируя надо мной и опустошая меня. Поцелуй — это все, и я не уверена, на чем он закончил, и я начинаю. В таком поцелуе нет пощады. Ничего нет, кроме жара и хищнического намерения. Я знаю, куда он идет. И если он так же хорош со своим языком, как и со всем остальным, то любая женщина, которой он захочет обладать, пропадет.