— Нам придется здесь задержаться, — сказал я им. — И оставить здесь одну нашу бочку. Охраняйте их пока, я скоро вернусь. А ты, Витторио, — обратился я к переодетой девушке, — можешь пойти со мной в город — я покажу тебе дорогу к университету.

— Синьор Джулиано! — шагнула она ко мне, сложив руки в умоляющем жесте. — Позвольте мне… идти с вами дальше! В Венецию… А в университет я пойду… на обратном пути. Если можно…

Руки у нее дрожали — да и не только руки, ее всю била крупная дрожь, хотя солнце светило не по-осеннему жарко. И кажется, дело было не в испуге…

— Ты же так рвался учиться? — изумился я.

— Да, но вы… вы делаете какое-то очень важное дело, я же вижу, — сказала Виттория, подходя еще ближе и заглядывая мне в глаза. — Вам нужен каждый помощник, и я… тоже могу пригодиться.

Чего мне сейчас не хватало, так это споров с взбалмошными женщинами, которые сами не знают, чего хотят! Но оставлять ее в Болонье, теперь, похоже, и правда было нельзя.

— Ладно, жди меня здесь с остальными. И вот что — налей в чашку чуть-чуть вина из бочки, умой им лицо и… свою царапину на руке протри, наверное. Я потом объясню, зачем это нужно, — сказал я и быстрым шагом направился к городским воротам.

Ковен собрался в день неурочный — не было никакого большого праздника, ни церковного, ни древнего. Маэстро шабаша за несколько дней разослал известие о сборе всем его участникам — и на островах, и на материке. Лишь завечерело, в буковую рощу на вершине холма, в месте пустынном и диком, стали подтягиваться колдуны с ведьмами. Хотя, правду сказать, сомнительно, что многие из них поистине обладали волшебными силами.

При свете факелов и небольшого костра несколько десятков человек в ожидании маэстро расположилась на поляне у трехсотлетнего, молнией разбитого корявого дерева. Под его корнями беззвучно сочился родник с черной ледяной водой. Люди ковена сидели и стояли молча, многие отвернувшись друг от друга — словно пребывали в одиночестве, погруженные в сумрачные видения. Никаких приветствий и бесед, лишь кое-кто наигрывал на принесенных флейтах и тамбуринах, виолах и волынках. Они должны были зазвучать дикой какофонией в кульминационный момент шабаша, но сейчас музыканты лишь испытывали их.

Две ведьмы, которым, видимо, было скучно просто сидеть, слегка пританцовывали под музыку — спина к спине. Одна была крестьянкой — босой, в шнурованном лифе и юбке чуть ниже колен. Вторая — явно девушка из богатой городской семьи, в пышном многослойном костюме — камиче, гамурре и мантелло, на высоченных чопинах, в которых она переставляла ноги не очень уверенно. Но бесстрастно-равнодушное выражение лиц обеих женщин делало их почти неотличимыми друг от друга.

Судя по виду, здесь вообще были люди всех сословий — от молодых дворян в узких жиппонах и долгоносых пуленах, с драгоценными перстнями на пальцах, до босоногих оборванцев в одних грязных, вонючих рубахах и брэ. Иные были в звериных личинах или еще более жутких белесых вольто. Но многие не считали нужным скрывать лица — все равно тут никто никого не рассматривал.

Маэстро шабаша явился из теней совершенно беззвучно, но сразу привлек всеобщее внимание. Это был массивный мужчина в красной бархатной котте и черном сюрко. С золотой цепи на шее свисало перевернутое распятие. Лицо маэстро скрывала вольто, но некоторые знали, кто он такой — богатый торговец, владелец роскошного дома на Большом канале.

Подождав, пока вызванное его появлением волнение уляжется, маэстро обратился он к пастве.

— Товарищи, — сказал голосом звучным, но несколько монотонным. — Я призвал вас по очень важному поводу. Ныне не станем мы служить мессу, а празднество наше устроим позже. Сейчас же случится великое — нас посетит и говорить будет с нами сам Примас!

По поляне пронесся вздох удивления и восторга. И тут же издали, с той стороны, где мимо рощи проходила дорога, стал приближаться стук копыт. Вскоре послышались еще храп лошадей и скрип колес. Стало ясно, что едет повозка, может быть, даже мало кем еще виденное новое изобретение — карета. Но удивительным было то, что лошади, похоже, не замедлили бег, въехав в рощу.

— Свечи! — крикнул маэстро. — Приветствуйте господина нашего!

Тут и там в руках людей стали зажигаться длинные черные свечи. Они горели потусторонними синими огнями, распространяя серное зловоние. И тут на поляну выехал экипаж. Да, это была карета — запряженное двумя парами вороных монументальное сооружение, словно все выкованное из железа. Странно было, что оно не подпрыгивало и не раскачивалась на ухабах, а огромные кони встали недвижно, как неживые. Кучер, с ног до головы закутанный в черный плащ, тоже выглядел бездушной куклой.

Внимание присутствующих, впрочем, было приковано не к ним, а к черному балдахину, скрывавшему пассажира кареты. Вот занавесь дрогнула, показалась нога в красном сапоге с заостренным носком, и он явился. Рост прибывшего казался гигантским, и его еще больше увеличивала высокая шляпа. Незнакомец тоже кутался в плащ, так что на его лице видна была лишь седая борода да крючковатый нос.

Не говоря ни слова, он быстрым шагом подошел к роднику и встал там, озаряемый светом костра.

— Nema. Olam a son arebil des menoitatnet…* — пав на колени, начал маэстро шабаша.

Коленопреклоненный ковен подхватил:

— …Ni sacudni son ente. Sirtson subirotibed Summittimid…

— Встаньте, товарищи. Я доволен и рад видеть вас, — пронесся по поляне трубный глас, когда кощунственная молитва закончилась.

Голос был сильным и глубоким, но как бы не человеческим, словно вещала сама темная чаща, или древняя вода родника, или беззвездное черное небо.

— Яви нам себя, о, Примас! — попросил вставший с колен, но так и не осмелившийся поднять лицо маэстро.

— Я сделаю это в знак моего к вам благоволения, — вновь раздался колдовской голос. — Ибо вам, моим верным, совершить должно великое дело во славу мою.

В толпе раздались крики радости, равнодушные доселе лица словно загорались изнутри багровым пламенем.

— И потому, — продолжал Примас, — вам дозволено будет лицезреть меня во славе. Так смотрите же!

Его плащ как будто разом исчез, и люди взвыли от ужаса, граничащего с наслаждением.

Огромное голое, покрытое твердыми наростами, тело красного цвета на массивных копытах, венчалось козлиной головой с загнутыми рогами. Под ними желтым огнем горели два круглых глаза. Длинный тонкий хвост подергивался, словно у готового к прыжку тигра. Фигуру осеняли два развернувшихся перепончатых крыла. Тварь была андрогином — имела три груди и гениталии обоих полов.

И в довершение всего от гротескной фигуры стало вдруг исходить свечение — почти такое же, как от горящих на поляне свечей, но гораздо интенсивнее. Временами оно полностью скрывало Примаса, временами слабело. Мерцание это происходило в ритме его речи.

— Смотрите, смотрите на меня, люди! — взывало существо. — Кто подобен зверю сему? Кто посмеет сразиться с ним? Поклонитесь мне, люди, ибо даю ныне вам завет новый — смерть!

— Кто подобен зверю сему?! — взвыл маэстро, а за ним и все коленопреклоненное собрание. — Славься, Козлище с легионом младых!

Спроси кто у любого из присутствующих, сколько времени все это продолжалось, те бы ответили, что вечность. На самом же деле ночь еще не стала клониться к рассвету, когда Примас произнес:

— Сейчас вы исполните osculum infame** и все получите signum diaboli***. А избранные из вас завтра совершат во славу мою подвиг, убив врагов моих.

Этот ковен не раз уже исполнял обряд «срамного поцелуя», но свой анус для него всегда подставлял маэстро шабаша. Ни разу им не доводилось приникнуть к ягодицам самого князя тьмы, поэтому возбуждение толпы достигло градуса экстаза. Несколько человек вслед за маэстро затянули мрачный хорал, состоящий из неведомых слов. Под звуки его Примас повернулся спиной.

Она бугрилась мышцами и наростами, мощный позвоночник явственно выступал, переходя в хвост, сейчас поднятый и застывший знаком вопроса. Ягодницы же походили на две замшелые глыбы. Он слегка нагнулся, и они разошлись. И тут дьяволопоклонники, которых, казалось уже невозможно было ничем потрясти, вновь застыли от восторженного ужаса. В первый миг все решили, что существо испражняется, но это было не так — из ануса Примаса явилась морда другой твари! Она напоминала мохнатое насекомое с чем-то вроде пучка шевелящихся жвал и множеством блестящих, похожих на красные ягоды глаз.