А еще стадо это — как и любое стадо — питало своего пастыря жизненной силой, не давая ему умереть. Они были связаны намертво — Пастух жив, лишь пока живет человечество.

И уж кем он не был точно, так это богом — хотя люди иногда принимали его за такового. Но он давно знал, что над ним, и над его Поводырем, и даже над теми существами, которые его создали, над Землей и всеми прочими мирами, которых в черной бездне было невообразимо много, есть некая Сила. Она знает все, что было и что будет, и распоряжается всем, а все остальные силы мира — всего лишь Ее орудия. И никто не ведает путей Ее.

Поэтому порой Пастух понимал, что не вправе вмешиваться в ход событий, что ему это не позволено. Однако сейчас было не так — в его мир пришла угроза, которой можно было противостоять. Нужно было — иначе земля людей превратится в землю рабов.

«Ты встревожен, господин?» — услышал он мысль одного из стражников. Некоторые потомки способны были уловить его настроение — особенно на близком расстоянии.

Да, он был встревожен. Граф нахмурился, вспомнив искаженное лицо пленника, которого он час назад допрашивал в подземелье своего замка.

— Сияющие!.. Они уже здесь! Кто подчинится им, будет жить вечно. Прочие умрут! — выкрикивало существо, бывшее прежде Паоло Дориа, отпрыском знатного генуэзского рода.

Его искаженное лицо в полумраке представало мордой адского чудовища — ничего человеческого в нем уже не было. Блики факелов на вспотевшей коже казались отблесками пламени преисподней.

Пастух вспомнил, какой гадливый ужас испытала, глядя на эту тварь, Аминат. Он ощутил это на расстоянии сотни лье, словно ментальный удар.

…Аминат, властная красавица. Может быть, Поводырь прав — он слишком долго был один?.. Нет, она ведь его дочь… потомок очень отдаленный, но Пастух старался не допускать таких связей. Хотя, конечно, всякое случалось… Граф знал, что очередной муж кыпчачки, султан, вот-вот будет свергнут и, надо полагать, не переживет этой неприятности…

«О чем я только думаю!» — одернул он себя. Мир летит в тартарары, а он вспоминает женщину. Впрочем, с миром всегда не все в порядке...

Он заставил себя вновь вслушаться в вопли пленника. Бредовые слова о Сияющих полились из того спустя часа два после начала допроса, когда граф проник в его мозг, который предварительно обработал с помощью неких хитрых снадобий — в них д’Эрбаж был большой мастер. Он не остановился бы и перед допросом через боль, но понимал, что это бесполезно. Чужие связали сознание своей жертвы, и генуэзец даже при самых изощренных пытках скорее умер бы, чем произнес хоть слово. Но когда блоки были сняты, его язык развязался.

— Чего они хотят? — спросил граф, вглядываясь в лицо несчастного.

Он ясно видел, что это лишь маска, наподобие венецианских, пустая форма лица. Мертвец, которого злые силы из бездны дергали за веревочки, чтобы он казался живым…

— Они хотят научить нас служить себе! Многие умрут, но оставшиеся пойдут за Сияющими, и когда-нибудь они позволят нам сражаться в своих битвах!

Да, все так, как говорил Поводырь: снова пришельцы готовят из диких разумных тварей верных бойцов для своих раздоров. Только это уже иное поколение чужих, они не понимают, что, насильно направляя людское стадо, они создают не воинов, а рабов. Как там себя называли его бывшие хозяева? Прогрессоры? Успешники… Но их преемники, скорее, уничтожат всю людскую семью, чем добьются успеха.

Если он, Пастух, им не помешает.

— Кто из них твой господин? Кто отдает тебе приказы? — раз за разом спрашивал он генуэзцца, но тот молчал, глядя перед собой налитыми кровью глазами.

— Кто?!

— Примас… Старец в карете, — прохрипел, наконец, бывший человек и плотно сомкнул губы.

Для графа стало очевидным, что действие зелий прошло и пленник больше не произнесет ни слова.

Д’Эрбаж налил в кубок прекрасного местного вина и добавил туда несколько капель из маленького флакона.

— Пей, — подал он кубок пленнику.

Тот выпил жадно — был измучен, хоть и не осознавал этого.

Тут же черты его лица разгладились, оно стало не выражающим ничего, чистым, словно до рождения. Глаза генуэзца закрылись, под ними легли глубокие тени. Тело опало и повисло на удерживающих его веревках.

— Похороните его, — бросил граф своим помощникам и вышел из камеры.

Теперь созерцание моря успокаивало его душу, а измученное тело жадно впитывало животворящую силу, воспринимая ее, как мощные волны тепла. Все живое, что есть на этой планете — каждая травинка, дерево, мошка, зверь, каждая водяная тварь и каждая небесная птица, каждый человек, сами того не ведая, отдавали сейчас Пастуху часть своей природной энергии. А он купался в этих потоках, словно счастливый дельфин в сияющем море, ощущая лишь незамутненную радость.

Но темная мысль вырвала его из этого восхитительного состояния. Его враги… чужие… Так ли уж они чужды ему самому? Они хотят воспользоваться человечеством… его силой — ради того, чтобы обеспечить себе победу в черных глубинах. Но разве он тоже не был созданием и слугой существ, пришедших из бездны с теми же самыми намерениями?.. Да, он сбросил их иго. Но разве и теперь он — ради своей жизни, то есть, тоже победы — не берет дань со всего живого?..

Он знал, что многие считали его вампиром. Но ведь он им и был… Не существом из темных легенд, которые знал еще его канувший в бездну времен народ — жуткой ночной тварью, сосущей кровь живых. Нет, Пастух был иного рода, вроде тех существ, которых ханьцы называют цзянши — нежить, поглощающая ту же людскую жизненную силу, и за счет этого продляющая свое существование в этом мире.

Он с усилием отбросил эти омерзительно липнущие к душе опасения. Рассуждать тут не о чем — он тот, кто есть, и иным уже не станет. И, сделав в незапамятные времена свой выбор, он приобрел и долг, который намерен исполнять, пока живет. А сейчас время именно для этого, причем как раз времени было очень мало — счет шел на дни и часы. Грандиозная подготовительная работа, шедшая весь прошедший год, заканчивалась. Граф и его люди были почти без сил. Пастух подозревал, что и Поводырь работает на пределе своих возможностей.

Д’Эрбаж окончательно запер чувства в глубинах своего существа и сосредоточился. Сейчас его мысли надо было преодолеть расстояние до австрийских земель, по которым двигался некий моравский пан со свитой.

«Штепан!» — позвал граф.

Ответ пришел не сразу — видимо, рыцарь был не один, когда его застиг зов, и искал уединенное место, чтобы ответить.

«Я здесь»

«У тебя все хорошо?»

«Да… Третьего дня на нас напали… Люди чужих. Мы отбились, хотя я потерял десяток воинов».

«Будь осторожен. Они чувствуют неладное».

«Да, господин».

«Штепан, мне нужны деньги. Я истратил очень много, а Совет соберет мои дукаты еще не скоро. Заложи у банкиров дарованные мне королем угодья. Кроме участка в горах, где мы добывали желтую землю… Потом я тебе скажу, куда отправить золото».

«Да, господин. Когда прибудет груз? Я боюсь за чешские земли…»

«Он уже в пути».

«Да может нам Бог».

Стены и башни Болоньи находились еще далеко, но день был таким ясным, что они были отчетливо видны на фоне серовато-голубого осеннего неба. Я много раз путешествовал этой дорогой, много раз бывал в этом городе, но каждый раз, приближаясь к нему и видя очертания его строений, не мог не вспомнить, как ехал сюда в первый раз. Ехал в Болонский университет, где должна была исполниться моя самая горячая мечта — узнать все о нашем мире и еще больше. Это был подарок моего отца — самый щедрый, какой я когда-либо получал в своей жизни.

Вдоволь налюбовавшись великим городом, я повернулся к идущему чуть впереди Витторио. К человеку, который тоже стремился к знаниям и у которого, как и у меня, были свои тайны. Как минимум, одна, которую пришла пора раскрыть.

Покосившись на охранников, которые шли тесной группой и болтали о чем-то своем, не замечая ничего вокруг, я ускорил шаг и догнал Витторио.