— Кто еще из наших погиб? — глухо спросил я, не оборачиваясь, чтобы он не видел моих слез. — Кроме Джузеппе…

— Остальные живы, — ответил главный охранник.

— А что с бочками?

— Все на месте, в лодках. Одна едва не уплыла, но Антонио, когда упал в канал, добрался до нее и снова пригнал ее к берегу. Странно, что они, — Джованни махнул рукой на тела врагов, — не попытались перевернуть лодки и утопить бочки.

Как раз в этом ничего странного не было — если бы бочки утонули в канале, уксус просочился бы наружу сквозь щели вокруг пробок, и лекарство все-таки распространилось бы по Венеции. Но я был не в состоянии объяснять что-либо. Я вообще не мог больше говорить, не мог даже радоваться тому, что мы выполнили задание отца и победили. Не мог даже утешить себя тем, что сам он был бы очень рад этому.

— Джованни, оставь меня одного, прошу тебя, — с трудом выговорил я и снова наклонился к отцу.

Дело, которое он мне поручил, было выполнено. От меня больше ничего не зависело, и сам я тоже больше никому не был нужен. Отец, Виттория — всех, кто нуждался во мне, больше не было в живых.

Я положил руку отцу на спину и закрыл глаза. Боль снова начала разгораться — страшно было даже подумать о том, как я теперь буду выглядеть. Хотя… не все ли равно?

На какой-то момент мне показалось, что голоса моих людей и другие звуки стихли — словно весь мир вокруг меня начал исчезать. А потом под моей рукой внезапно что-то слабо зашевелилось.

Первое, что увидел Пастух в тайных покоях своего разума — скорбный взор стоящей над ним женщины.

— Все в порядке, — проговорил лежащий на полу граф. — Я жив… Я ведь жив?..

Девушка кивнула, но тревога не покидала ее лица.

— Пока жив, — ответила она. — Но на грани прекращения жизни. Двойная операция перегрузила твой организм. Ты умер бы на месте, не будь у тебя внешних источников питания — только они не дают сейчас тебе умереть. Но ты уже переполнен витальной энергией, больше в твоем состоянии усвоить невозможно. Я буду держать тебя в лечебной коме, пока ты не восстановишься.

— Нет, нет, — запротестовал Пастух. — Мне нужно быть там. Надо забрать тело саркейца, показать его венецианским сенаторам — мы же ради этого и затевали всю эту игру с путешествием Джулиано…

— Он все и сделает, — отрезал искин. — У него есть вся необходимая информация, а если понадобится, я предоставлю ему дополнительные сведения.

— Ты не понимаешь, — настаивал граф, приподнявшись на локте. — Это должен быть я… непременно я. Джулиано ранен, он не сможет… Верни меня туда сейчас же!

— Я могу стимулировать твою нервную систему, но это неизбежно закончится коллапсом… Примерно через три часа. И ты не переживешь его с вероятностью в восемьдесят восемь процентов.

— Неважно, — бросил Пастух, с трудом вставая на ноги и тут же без сил рухнув в кресло. — Мне надо туда!

— Не понимаю, — поразительно, но, похоже, машина испытывала неподдельные эмоции. — Почему ты хочешь умереть?

— Не хочу, конечно, — упрямо мотнул головой граф. — Просто без меня там все пойдет не так. И она умрет…

— Кто?

— Виттория.

— Девушка, которая сопровождала Джулиано? Она заражена саркейским вирусом. Сейчас ее жизненные функции почти на нуле.

— Джулиано дал ей противоядие…

— Очевидно, эта особь входит в доли процента тех, для которых антивирус не эффективен. Но почему ее смерть вызывает у тебя такое неприятие?

— Она тоже моя дочь… — ответил граф после секундного молчания. — Вряд ли я ее когда-нибудь инициировал бы, но даже не проснувшись, она тянулась к своей родне. Потому так упрашивала Джулиано взять ее с собой.

— Я знаю, что она твой потомок, но ведь они умирают на Земле ежеминутно…

Граф вскочил с места — движением упругим и быстрым. В каком бы состоянии сейчас ни пребывало его тело, дух его был готов к новым схваткам.

— Они с Джулиано любят друг друга! — почти выкрикнул он. — Я хочу, чтобы они поженились, нарожали детей, и чтобы те дети нарожали своих. И не затем, что мне нужны хорошие, сильные и смелые слуги. Я просто хочу, чтобы так было! Пробуди меня!

— И что ты тогда сделаешь?

— Спасу ее.

— Ты не имеешь такой возможности — она почти мертва.

— Ты мне поможешь. Ты можешь ее исцелить, я знаю.

Теперь замолчал искин. Кажется, он пришел в легкое замешательство.

— Да, я могу… Как и у всех твоих потомков, ее тело можно преобразовать в фотонное облако. Потом удалить вирусы и разрушенные некротические клетки. Я затрачу на это очень много энергии, которая может нам скоро понадобиться. И мне действительно нужна для этого твоя помощь — как посредника для моего импульса. А ты затратишь на это энергии еще больше. И прекратишь функционировать с вероятность в девяносто семь и девять десятых процента…

— Поднимай меня! — рявкнул Пастух. — Я приказываю!

Лицо женщины покинули все признаки эмоций, оно стало абсолютно бесстрастным.

— Принято, — ответила она.

Перед тем, как оставить тайные покои, граф наконец вспомнил, чей образ все это время принимал Поводырь: его матери, черты которой тысячелетия начисто изгладили из его памяти. А еще он вспомнил женщину, которую очень любил и очень страдал от ее смерти — тоже много веков назад. Но до сих пор по Земле ходили потомки их с Пастухом детей. И одну из них звали Аминат.

* * *

Изумленно уставился я на медленно переворачивающегося на спину отца. Несколько мгновений его взгляд бессмысленно блуждал из стороны в сторону, а потом сосредоточился на мне.

— Джулиано… — пробормотал он еле слышно, после чего добавил чуть громче несколько слов на неизвестном мне языке.

А потом приподнялся на локтях и еще раз огляделся вокруг, теперь уже вполне осмысленно.

— Бочки целы? — спросил он своим обычным серьезным тоном.

— Да… — пробормотал я, все еще отказываясь верить собственным глазам.

— Люди дожа за ними пока не явились?

— Нет, только эти… — я растерянно махнул рукой, показывая на валяющиеся повсюду мертвые тела.

Отец быстро кивнул, после чего сунул руку в кошелек, привязанный к его поясу, достал оттуда маленькую резную шкатулку, наполненную темно-зелеными пилюлями, и предложил одну мне.

— Это снимет боль, — сказал он.

Я машинально проглотил снадобье. Оно пахло остро и необычно. Удивительно, но боль тут же стала утихать.

Лицо отца вдруг стало виноватым.

— Прости, я не смог прийти к тебе на помощь раньше, — сказал он. — Огонь уже коснулся тебя.

Неужели это был он, неужели это его руки швырнули меня тогда на землю?!

Не выдержав, я обнял его и прижал к себе.

— Ты же спас мне жизнь, о каком прощении ты говоришь?!

Боль прошла вовсе, в голове словно расширилось и стало легко, а движения, напротив, застопорились. Я все глубже погружался в тихую радость — от того, что отец жив, что жив я, что мы сделали то, что должны — от всего. Много бы я отдал, чтобы мирное это состояние продлилось вечно. Но отец вновь призвал меня к делам.

— Скажи своим парням, чтобы выгрузили бочки на берег и охраняли их до нашего возвращения, — велел он. — Люди дожа, надо думать, уже скоро придут. И пусть кто-нибудь из них, кто меньше всех пострадал, поможет нам грести — а то мы оба сейчас еле живые. Лицо мы тебе в лодке перевяжем, пока плыть будем.

— Мы поплывем куда-то еще? — удивился я.

— Разумеется. К твоей Виттории, — отец встал и сделал пару неуверенных шагов к каналу, не обращая внимания на уставившихся на него охранников.

Моя радость от этих слов стремительно потухла и обратилась в ничто.

— Виттория умерла, — скорбно произнес я.

— Меня ты тоже только что считал мертвым, — пожал плечами отец.

— Но ты же сам говорил, что спасти ее нельзя…

— А теперь знаю, что могу попытаться. Но надо торопиться.