Аминат знаком приказала капитану готовиться к бою.

— Спустить паруса, убрать реи! — заорал тот. — Грести!

Гребцы удвоили усилия. Задающие им ритм барабанщики ускорили дробь, к ней прибавились пронзительные звуки гонгов. Боевая музыка слилась в грозный грохот, с которым обе галеры — вторая слегка отстала — быстро приближались к намеченной жертве.

Та, однако, была не столь уж беззащитна. Атакующему кораблю надо было врезаться в борт противника тараном, по которому на его палубу ворвется абордажная команда. Однако генуэзский капитан сделал изящный пируэт и оказался развернут к неприятелю носом. Тут же раздался страшный рев, на носу генуэзца расцвел огромный пламенный цветок, поднялся клуб густого дыма. Воздух пронизал жуткий вой, и на палубу египетского корабля обрушилось каменное ядро, проломившее доски и упавшее вниз к гребцам. Попутно обломки дерева покалечили несколько человек из команды.

Аминат знала, что на носу у галеры Дориа стоит новомодное изобретение под названием бомбарда, но не предполагала, что ее действие выглядит так жутко. Ее же корабль был вооружен лишь небольшим требушетом.

Египетский капитан диким голосом заорал что-то, и двое его матросов заскрипели колесами метательной машины. Аминат видела, как генуэзские матросы лихорадочно перезаряжают бомбарду.

— Лук! — приказала она.

Слуга принес ее лук — степной красавец из дерева, рогов и жил дикого козла. Ханум с детства знала, как с ним обращаться. Она выбрала стрелу, наложила на тетиву, с силой натянула ее до уха и отпустила. Стрела почти до оперения вошла в спину одного из заряжавших бомбарду. Пока первая стрела еще летела, половчанка уже выхватила из колчана вторую, и та устремилась к кораблю в тот момент, когда первый пораженный рухнул на палубу.

К бомбарде бросились еще двое, один, закричав, упал со стрелой в животе, однако его напарник продолжил заряжать орудие. Аминат поддержали стрельбой из луков другие египтяне, но генуэзцы поставили перед расчетом бомбарды два больших щита — павезы. И хотя вскоре все они были утыканы стрелами, больше никого из бомбардиров лучникам свалить не удалось. А в ответ генуэзцы принялись осыпать египтян болтами из арбалетов, убившими и ранившими нескольких матросов.

Однако тяжелый купеческий корабль не мог соревноваться в маневренности с нападавшими. Египетский капитан приказал сделать разворот, и вскоре острый наконечник носового шпирона его корабля вновь хищно нацелился на борт врага. Теперь бомбарда генуэзцев стала бесполезна.

А тут еще раздался громкий скрежет взведенного наконец требушета, и на генуэзца полетел огромный ком горящей пакли. Он упал в середине судна, и хотя и не учинил большого пожара, но вызвал переполох, воспользовавшись которым, египтяне устремились вперед. Аминат обдал тяжелый смрад грязных человеческих тел и испражнений — это несло с нижней палубы генуэзца, где гребли прикованные рабы. Сама египтянка предпочитала сажать на весла вольнонаемных, которые могли быть полезны в бою.

Часть абордажной команды уже висела на вантах, готовясь спрыгнуть на палубу противника — полуголые свирепые бородатые мужики с топорами, тесаками и зажатыми в зубах ножами. Другие такие же толпились на гальюне.

Вторая галера к этому времени тоже прибыла к месту схватки и, сделав полукруг, намеревалась ударить в другой борт генуэзского корабля. Его матросы тоже приготовились отразить атаку, ощетинившись у обоих угрожаемых бортов короткими пиками и потрясая широкими абордажными мечами.

С жутким треском шпирон первой галеры врезался в борт. Генуэзца сильно тряхнуло, и на его палубу хлынули завывающие египтяне. Некоторые из них свалились в воду, другие были заколоты пиками, но сопротивление команды купеческого судна было явно слабее, чем напор атакующих. По всему кораблю воцарился кромешный ад криков, стонов и звона скрестившихся клинков.

С бебутом в каждой руке Аминат ворвалась на вражескую палубу одной из первых, высматривая Дориа, однако ей никак не удавалось разглядеть его в хаосе боя. На нее бросился генуэзский моряк, намереваясь заколоть мечом, но она ловко ушла от удара и резко выбросила руку снизу верх, распоров противнику живот. Несчастный рухнул на колени, с недоумением созерцая собственные кишки на палубе, но кыпчачка вторым бебутом рубанула по его склоненной шее, почти отрубив голову. А потом бросилась дальше, продолжая энергично работать длинным кривыми кинжалами.

Корабль вновь сотрясся — в него врезался таран второй галеры, и тамошняя абордажная команда присоединилась к атаке. У защищающихся шансов не было, они стали бросать оружие и сдаваться.

Наконец Аминат прорвалась к корме, где увидела человека, ради которого шла эта битва. В окружении нескольких генуэзцев — видимо, приближенных — Дориа сражался упорно и яростно, словно сам шайтан. Несмотря на то, что он и его люди уже все были изранены, они не переставали разить мечами и перед ними валялось в крови немало нападавших.

Один из генуэзцев резко взмахнул рукой, и грудь Аминат клюнул метательный нож. Но он не пробил кольчугу — отскочил в сторону. Она закричала и кинулась в схватку. Однако та уже заканчивалась — последние помощники Дориа падали под ударами корсаров, а сам он был обезоружен и прижат к стенке каюты.

— Не убивать! — закричала половчанка, подскакивая к нему.

Она заглянула в глаза Дориа и содрогнулась, увидев в них великую пустоту, отсутствие всякого человеческого чувства. Это ощущение словно ударило ее и вызвало волну гадливости. Не понимая, что делает, она вскинула кинжал, намереваясь перерезать этой твари горло.

«Аминат, стой, — раздался в ее голове голос д’Эрбажа. — Он нужен мне».

Женщина медленно опустила кинжал, не отрывая взгляда от лица бесстрастно молчавшего пленника.

— Уведите его, — глухо сказала она, отворачиваясь.

Бой закончился, корсары грабили корабль, пленники, сбитые в кучу, понуро сидели на палубе под охраной.

— Госпожа! — услышала Аминат голос одного из своих слуг. — Подойдите сюда.

Двое ее матросов поднимали из трюма какой-то ковчежец — не очень большой, но явно увесистый.

— Мы не можем понять, что там такое, — продолжал слуга, открывая крышку.

Аминат увидела ряды бархатных гнезд, в каждом из которых плотно сидела запечатанная склянка. Она взяла один сосуд и растерянно посмотрела на мутноватую тягучую жидкость, которая там содержалась. Потянулась к пробке…

«Нет! — вновь раздалось в ее голове. — Оставь, там Беда!»

Половчанка с ужасом поставила склянку обратно.

«Осторожно возьмите это и тоже привезите мне, — приказал граф. — Только не разбейте, ради Бога, и не открывайте — иначе умрете все!»

— Ковчег ко мне в каюту, бережно, — велела Аминат. — Раненых, пленников, добычу — на галеры. Остальное — утопить.

Стены Флоренции и возвышающийся над ними купол ее древнего собора Санта-Реперата — по слухам уже начавшего разрушаться от старости — мы увидели издалека. На город уставился во все глаза не только Витторио, но и новые охранники, которые тоже никогда в нем не были. Но мне пришлось всех их разочаровать: я объявил, что заходить во Флоренцию мы не будем. Делать нам там было нечего — еду мы покупали в попадающихся по дороге деревнях, а больше нам в городе ничего не требовалось.

— Неизвестно, как там встретят чужаков из Сиены, — объяснил я в ответ на раздосадованное мычание своих спутников. — Еще лет десять назад таких, как мы, могли бы и вовсе избить и груз отобрать. Сейчас, конечно, до такого вряд ли дойдет, но испытывать судьбу все-таки не стоит.

Так что мы обошли город по широкой дуге, свернув с ведущей к нему большой дороги на лесную — более узкую и извилистую, на которой наши телеги с бочками начали подпрыгивать, рискуя перевернуться. Пришлось идти совсем медленным шагом, так что к тому времени, когда Флоренция осталась у нас за спиной, день уже клонился к вечеру.

— Дальше будет еще одна деревня, до нее примерно час пути — ночевать там будем, — сказал я своим спутникам, и они с мрачным видом пробормотали что-то в ответ. Медленная ходьба, как это часто бывает, утомила всех сильнее, чем спешка. Витторио так и вовсе, казалось, вот-вот заснет прямо на ходу.