— Оскар Гарсия — крестный отец моих детей, — сказал я тихо, изображая на лице такую искренность, на какую только был способен, и был вознагражден, увидев, как в глазах Дилана промелькнул страх, а шестеренки в голове напряженно завертелись. Ему понадобилось три или четыре долгих секунды, чтобы испытать облегчение, когда он понял, что я разыгрываю его.

— Ну, приятель, я даже поверил на секунду. Но только на секунду.

Я усмехнулся.

— Да брось, ты старый плут, тебя так легко не одурачишь.

Ему стало немного неловко, и он решил вернуться на твердую землю, что, к несчастью для меня, означало возвращение к его делу.

— Значит, я так полагаю, ты здесь, чтобы заключить небольшую сделку? — спросил он.

— Ну, я надеялся, ты сможешь ввести меня в курс. Я официально взял это дело всего несколько минут назад.

— Хочешь, чтобы я сделал за тебя домашнее задание?

— Нет нужды. Я могу просто попросить судью об отсрочке слушания.

Отсрочки он, скорее всего, не хотел. Судебная система — это как лента конвейера в сборочном цехе, а прокурор — цеховой мастер, который должен следить за тем, чтобы она двигалась. Отсрочки все равно что перерывы на чашку кофе: конвейер останавливается, и вся система буксует.

Дилан помолчал с минуту, взвешивая свои возможности.

— Хочешь договориться?

Я, конечно, не хотел, но не собирался давать ему это понять.

— Иногда бывает небесполезно знать, что предъявят моему клиенту — прежде чем я начну советовать, как ему себя вести.

Он вздохнул, не найдя, к чему прицепиться.

— Ладно. Я отксерю и пришлю тебе папку с полицейскими рапортами.

— Хорошо. Мне бы хотелось получить ее сегодня. Ты не мог бы еще дать мне стенографическую версию? — спросил я.

— Что тебе известно на данный момент?

— Мне известно о звонке в службу 911 и об отпечатках пальцев на двери склада. Конечно, если это все, чем ты располагаешь…

— Да ты что, Энди? Если бы это было все, твой Оскар давно бы разгуливал в парке и торговал дурью, а ты бы здесь не сидел. В доме Гарсии нашли пистолет Дорси.

Меня это удивило, но лишь потому, что я знал о невиновности Оскара.

— Думаешь, Гарсия убил Дорси, а потом забрал его пушку и оставил у себя на квартире? — спросил я, демонстрируя преувеличенное удивление идиотизмом такого предположения.

Он пожал плечами.

— Ты встречался с Гарсией, верно? — уточнил он. — И что, видел в его камере какие-нибудь дипломы?

Я проигнорировал этот выпад.

— А как насчет мотива? Мне кажется, здесь-то вы и недодумали.

— Мы еще не думали об этом. Дорси был замешан в грязных делишках — может, Гарсия был его партнером или конкурентом? Мы докопаемся до мотива. А даже если и нет, — он развел руками, — что с того? Нам и не надо доказывать мотив. Это знаете даже вы, общественные защитники.

Дилан начал как раз ту тему, к которой я планировал его подвести: незаконная деятельность Дорси. Я кивнул и сказал так спокойно, как только мог:

— Мне еще хотелось бы взглянуть, что было у Отдела внутренних расследований на Дорси.

Притворная любезность Дилана немедленно испарилась. Он решительно покачал головой.

— Это исключено.

— Почему? — осведомился я.

— У меня нет этой информации, — сказал он. — В отделе мне сказали, что это никоим образом не относится к моему делу.

— Но это же чушь, — сказал я. — Дорси берет взятки и ударяется в бега, потому что у Отдела внутренних расследований что-то на него есть, через неделю его убивают — и их улики против него не имеют значения? Земля вызывает обвинителя, прием, прием!

Его взгляд стал ледяным, и он изменил тему:

— Пора кончать с этим делом, Энди. Уговори его согласиться на приговор от двадцати пяти до пожизненного, и через десять лет он может выйти условно-досрочно.

— А может и пятьдесят просидеть, — покачал головой я. — Я поговорю с моим клиентом, Дилан, но ответ скорее всего будет «нет».

— Готов заключить пари, — сказал он, увидев мой удивленный взгляд. — Дорси — не тот человек, о котором руководство отдела хочет каждый день читать в газетах.

У меня в голове зазвенел сигнал тревоги. Предложение «от двадцати пяти до пожизненного» за жестокое убийство полицейского было в самом деле великодушным с его стороны. Если уж он собирается добиваться такого приговора, это больше, чем просто желание обеспечить движение конвейера или ублажить руководство Отдела внутренних расследований. Здесь есть нечто очень любопытное, что только и ждет, чтобы его обнаружили.

— Делай все, на что ты способен, — сказал я. — Но я полагаю, Гарсия выйдет на свободу в тот самый день, когда присяжные вернутся из комнаты для совещаний.

Он разочарованно пожал плечами.

— Тогда, я полагаю, наша беседа окончена.

— Это противоречит седьмому циркуляру апелляционного суда, — сказал я.

— Что бы это значило? — спросил он.

На самом деле это не значило ничего. Это была просто внушительно звучащая фраза, не относящаяся ни к чему, одна из тех, которые я изредка бросаю, чтобы привести противника в замешательство и заставить его подумать о своей профнепригодности.

— Ты хочешь, чтобы я сделал за тебя домашнее задание? — спросил я, затем развернулся и направился к двери.

Он не встал, когда я уходил. Что ж, попытка быть любезным может очень сильно утомить.

По дороге домой я позвонил Эдне — она до сих пор пребывала в шоке от того, что я отказался от такого внушительного клиента, как Стайнз, и взялся за неудачника Гарсию. Я поручил ей связаться с Кевином Рэндаллом, который помогал мне в деле Уилли Миллера, и попросить его о встрече завтра утром у меня в офисе. Еще я спросил у Эдны, звонила ли Лори. Ответ был не тот, на который я надеялся.

Затем я позвонил лейтенанту Питу Стэнтону и спросил, нельзя ли сегодня угостить его ужином. Он ответил, что это отличная идея, если выбор ресторана за ним. Услышав, что меня это вполне устраивает, он сказал, что оставит свой выбор на моем автоответчике, когда узнает цены в нескольких ресторанах и найдет самый дорогой.

Дома автоответчик сообщил мне название французского ресторана, у Пита оно звучало «Ля Дюше фейс». От Лори сообщений не было. Я позвонил ей, но либо ее не было дома, либо она не хотела со мной говорить. Так что я оставил сообщение на ее автоответчике, что хотел бы поговорить с ней. Наш последний разговор оставил у меня на душе боль, которую моя производственная деятельность не могла заглушить.

Ресторан, выбранный Питом, выглядел как французская вилла; когда я приехал, он сидел в баре и пил старое и, несомненно, чертовски дорогое вино. Пит из тех людей, что предпочитают в основном простую деревенскую еду, непритязательную и вполне доступную по деньгам лейтенанту полиции. Импортное пиво, на вкус Пита, обычно слишком причудливое, так что, очевидно, этим походом в ресторан он намеревался уравнять наши с ним финансовые возможности.

Наша дружба с Питом началась, когда я помог его брату избежать проблем с законом из-за употребления наркотиков, — брат с тех пор бросил их принимать и полностью изменил свою жизнь. Мы с Питом начали иногда играть в теннис, хотя и очень редко. Мы до сих пор называем себя партнерами по теннисному корту, но только для того, чтобы сохранить видимость занятий спортом.

Наша дружба иногда дает трещины, особенно когда мы оказываемся по разные стороны баррикад, но мы как-то с этим справляемся. Дело Гарсии не представляло такой опасности, потому что Пит не участвовал в расследовании напрямую.

Нам принесли меню, и, быстро проглядев его, я предположил, что в цену блюд здесь входит не только собственно еда, но, видимо, и какой-то процент рассрочки оплаты за само здание ресторана. Ну, или, может, они так взвинчивают цены из-за того, что им приходится все время закупать новые куверты — к тарелке каждому из нас положили ровно двенадцать вилок.

Меню было на французском, но Пита это не особенно волновало: он интересовался только циферками справа. Пит тыкал пальцем в то, чего он хотел, и когда добрался до «Шатобриана», официант объяснил ему, что это только для двоих. Пит пожал плечами и сказал: