Стою под душем дольше обычного. Наверное, бессознательно надеюсь, что горячая вода смоет с меня хотя бы часть гнетущего настроения... но все без толку.

На часах уже почти девять, когда я захожу в нашу просторную светлую кухню и вздрагиваю.

За домашней барной стойкой стоит мой муж, небрежно опираясь локтем о столешницу. Пьет свой любимый черный кофе без сахара. И его пронзительные синие глаза внимательно следят за мной поверх белоснежного ободка чашки.

Обычно Князев уезжает в свой офис в половине девятого, но сегодня он задержался. Неужто нечистая совесть покоя не дает?

Но все равно это оказывается для меня неприятной неожиданностью. Мне сейчас жизненно важно побыть одной и не видеть мужа. Совсем.

— Я заварил тебе медовый чай с мятой, Даша, — сообщает он. — Как ты любишь.

Я молча сажусь за стол, подальше от барной стойки. Механически беру маленькую ложку с блюдца и начинаю бездумно помешивать чай.

Динь-динь. Динь-динь... Дзинь-бух-плюх!

— Извини, Влад, — иронически сухо говорю я окаменевшему мужу, глядя на осколки разбившейся кружки в луже сладкого мятного чая на полу. — Рука дрогнула. Такая вот... нормальная случайная слабость. Потом уберу за собой, — и, помедлив, добавляю: — Пойду собираться в клинику. Если хочешь, можешь прислать своего водителя к обеду, чтобы меня отвез туда. Или я могу обойтись «вшивым таксистом», сам решай.

***

Киваю консьержке и медленно выхожу из подъезда вслед за водителем с моей прозрачной сумкой с вещами для частной клиники. Паспорт, деньги и прочие мелочи — тоже там, в отдельном кармашке. Еще с седьмого месяца беременности я совсем перестала носить на себе даже маленькие сумочки — очень неприятно было ощущать даже легкое давление ремешка на плече.

— Князева Дарья Алексеевна? — делает шаг навстречу молодой прыщавый парень, с виду совсем еще юнец.

— Да, — выжидательно притормаживаю я.

— Я курьер от Беловой Раисы Ивановны, звонил вам только что. Вот, распишитесь здесь... спасибо! Хорошего вам дня!

В моих руках оказывается большой конверт с именем матери в строчке отправителя. И документами на старый дом бабушки внутри, надо полагать.

Я задумчиво сую конверт в подмышку и неуклюже устраиваюсь на заднем сиденье машины.

Невольно вспоминается о том, когда мне довелось побывать там в последний раз. Кажется, на похоронах, года три назад, еще до замужества. Дом был хоть и старый, деревянный, но запомнился мне тогда уютным, чистеньким, с ухоженным палисадником и маленьким аккуратным огородом. Бабушка у меня была хмурая, нелюдимая, но очень хозяйственная и трудолюбивая. Жаль, что мать на неë совершенно не похожа в этом. Кто знает, может быть, она пошла в неведомого отца, который бросил бабушку еще до рождения нежеланной дочки..?

Саму бабушку я очень уважала, но мы с ней не были близки.

Каждый раз, когда мать скидывала меня под ее присмотр на летние каникулы, я старалась себя вести тише воды, ниже травы. Побаивалась лишний раз открыть рот. Очень уж по-учительски строго и холодно меня отчитывали за малейшую провинность. Всю свою жизнь бабушка работала педагогом в загибающейся деревенской школе, так что после выхода на пенсию ее привычки к учительской дисциплине нашли свою отдушину в воспитании единственной внучки.

Деревня, в которой находится мое наследство, конечно, не из самых благоустроенных. Но в пяти километрах от нее расположен райцентр с благами цивилизации, вроде поликлиники и супермаркетов. Газоснабжение и электричество в доме подключены. А во дворе есть черная баня и колодец...

Интересный вариант. Надо подумать.

— ...Дарья Алексеевна, — выглядывает из-за спинки переднего сиденья пожилой водитель мужа, поглядывая на меня с заметным сочувствием, — вас прямиком в клинику отвезти? Или, может, в магазин какой по дороге? А то вдруг что-нибудь понадобится срочное?

Я покусываю губы и снова разглядываю белый конверт в своих пальцах. В голове начинает вдруг прорисовываться более-менее адекватный план действий.

— Да... — отвечаю медленно, всë еще размышляя над основными деталями. — Сначала мне надо заехать в несколько магазинов, купить кое-что. А потом, пожалуй... придется заглянуть в банк. И только потом отправимся в клинику.

Водитель вежливо кивает, и машина трогается с места.

А я впервые со вчерашнего дня чувствую, что во мраке боли и горькой обиды передо мной появляется крошечный просвет хоть какого-то решения.

Ведь не зря же говорят — спасение утопающих в руках самих утопающих!

Я не могу сейчас позволить себе утонуть в отчаянии разбитых иллюзий. Мне необходимо избавиться от ужасного чувства, что мою жизнь жестоко втоптали в грязь. И для этого необходима хоть какая-то цель, к которой можно устремиться.

Цель, которая подарит опору.

...и которая вернет мне уверенность в себе и своих силах — именно то, что я потеряла, когда столкнулась с предательством любимого человека.

Чем хороша осень, так это тем, что всегда можно пялиться в дождливое окно и врать самому себе, что черная полоса лютой хуйни в твоей личной жизни — это обычное сезонное явление. Побесит и пройдет само собой.

Жаль, что это не мой случай.

Эта ветреная осень обещает стать для меня по-настоящему хуевой. Сука, да она уже хуевей некуда!

В сотый, а может, и в тысячный раз бросаю взгляд в сторону своего телефона на столе. Сжимаю челюсти так, что зубы скрипят.

Даша...

Не надо ее сейчас дергать. Не надо. Погрустит, поостынет... простит. Потому что любит.

Моя искренняя, светлая девочка...

Раз любит — точно простит. Должна простить. Иначе никак.

— Владан Романович... — скребется в дверь Леонид, мой личный референт-помощник и правая рука. — Концепцию и предложения по праздничным распродажам и акциям на год скинул на электронку. У вас... э-э... телефон на автоответчике, не смог дозвониться.

Не отрывая взгляда от залитой дождем улицы, я бросаю через плечо:

— Позже посмотрю. Свободен.

Замешкавшись, помощник разворачивается, чтобы выйти, и быстро отступает в сторону, пропуская другого вторженца.

— Здорово, Влад, — Плохишев, как всегда, ленив, нахален и бесцеремонен. — Как там Дашка, очухалась?

Я молча обхожу его и усаживаюсь в свое кресло. Барабаню пальцами по подлокотнику, раздумывая, а не послать ли друга к черту с его вопросами. Заебал уже за два дня. Пусть самочувствием своей жены лучше интересуется.

— Понял, всë по-прежнему хуëво, — Плохишев разваливается на диване и смотрит на меня с легкой жалостью. — Слушай, на тебе прям лица нет.

— А что там у меня тогда — морда? — огрызаюсь я и зачем-то принимаюсь вертеть карандаш, подвернувшийся под руки.

— Да не заморачивайся ты так. Побесится, поскандалит, тарелки побьет и простит.

— Она не скандалит, Марат. Просто игнорит.

— А, ну ясно. Просто дуется. Тем лучше, посуда целее будет. Ты ей цветочков и брюликов преподнеси красиво, и она подобреет.

— Это ты так от своей всегда отмазываешься, что ли?

Плохишев пожимает плечами.

— Пока не приходилось. Она не в курсе, как я лишнее напряжение снимаю. Да и... а что такого в конце концов в простом быстром минете? Это как... ну не знаю, массаж. Просто рабочими губками, а не руками. И не массаж спины, а массаж члена. Едва ли до измены дотягивает. Вот если бы ты поставил свою Нонну раком и трахнул во все щели, тогда было бы о чем говорить...

Карандаш в пальцах с треском ломается и летит обратно на стол.

— Зря я с ней связался.

Я с силой тру руками лицо, и ладони колет отросшая щетина.

Блядь, побриться совсем забыл. Всë утро Дашу караулил, поухаживать за ней хотел с тем ебучим мятным чаем. А она взяла и грохнула его на пол... Ладно, будем считать, что я ей так помог немного эмоции выплеснуть.

— Зря — не то слово, — соглашается Плохишев, скучающе почесывая гладко выбритый подбородок. Метросексуал херов. Он-то, в отличие от меня, держал свою внешность под жестким контролем в любом состоянии, даже с бодуна. — Я аж охуел, когда ты вдруг клюнул на нее на той винной презентации летом. Думал, ты после свадьбы монахом заделался, все наши светские тусовки в сауне игнорил. Да и кто ж на рабочем месте-то пар спускает? Это крайне неосмотрительно, дружище.