Я хочу простонать в ответ, что не могу сейчас воспринимать никакие инструкции, но мой малыш неожиданно словно сам начинает помогать. Полностью переключает внимание на себя — и вспыхнувший ярким пламенем материнский инстинкт заставляет забыть обо всем.

Об этом моральном уроде-враче...

О боли и страхе...

И даже о том, что я не могу никак сообразить, как очутилась в этой больнице.

Кошмар обрывается так же внезапно, как и начался. Тело становится легким-легким, как пушинка, а ласковый голос санитарки Люси воркует:

— А вот и ваш мальчик! Ишь, какой тяжеленький!

Симпатичная официантка приближается с бутылкой шотландского виски на подносе, демонстративно покачивая стройными бедрами. Но впервые за эти последние проклятые полгода провокационное зрелище ни хрена не возбуждает. Вообще не цепляет...

Странно. Может, какой-нибудь психологический «эффект Павлова» сработал?.. Когда кончаешь в рот податливой смазливой секретарше и вместо кайфа испытываешь шоковое потрясение, щедро приправленное отвратным пониманием своего косяка... наверное, это оставляет какие-то последствия.

Потому что сейчас такое ощущение, что меня как отрезало от интереса к левым бабам после вчерашнего. И куда больше притягивает содержимое бутылки.

Угрюмо гипнотизирую ее тяжелым взглядом исподлобья.

Топить поганое настроение в алкоголе — затея тупая и саморазрушительная. Это понятно любому. Но опьянение вырубает способность четко думать, а это сейчас — именно то, чего я хочу. Утопить собственные проблемы на дне бутылки. Переключиться.

Забыть о том, как смотрела на меня Даша там, в лифте...

Это воспоминание постоянно, чуть ли не ежечасно, всплывает в голове и выбешивает до бессильной ярости. Даже ночью снится, как она смотрела.

С пронзительной болью и ужасом.

...будто смертельно раненая лань на чудовище, которое ее убило.

Блядь, блядь... на хуй!

Не дожидаясь, пока официантка поставит поднос на стол, выхватываю виски и прикладываюсь к открытому горлышку прямо так, без возни с разливанием.

— Так, Князев... — внезапно перед моим носом появляется рука Плохишева и вырывает бутылку из рук. — Можешь орать на меня сколько влезет, но нажраться до белой горячки я тебе не дам. Такой вот у тебя хуевый друг.

Медленно наливаясь злостью, я поднимаюсь из-за стола. Прожигаю его бешеным взглядом.

Обычно, когда я в таком настроении, люди передо мной затихают моментально. Одни инстинктивно вжимают головы в плечи, другие неосознанно пятятся, а кого-то вообще парализует...

Но Плохишев покрепче.

Развалившись с отжатой бутылкой на диване, он только вздергивает бровь и комментирует:

— Хм... впечатляюще! У тебя прям вены вздулись и белки побагровели, как у испанского быка на корриде. Тебе точно нельзя больше пить, Влад, — выдав этот вердикт, он вдруг бросает взгляд в сторону двери и досадливо морщится. — Этих еще не хватало...

Я машинально перевожу взгляд по той же траектории, и только это заставляет сдержать кипящее в зубах грязное ругательство.

В ресторан приперлись деловые партнеры Плохишева. Его лучшие дружки по заседаниям в стриптиз-барах и саунах со шлюхами!

Я с такими редко пересекался — они скорее вращались в светско-политических кругах, чем в около-близких сферах моего бизнеса. И единственное, что нас как-то издали связывало — это мой приятель Марат. Единственный сын депутата Плохишева.

— Здорово, Марат Евгенич, Владан Романович! — наперебой здороваются они и какое-то время раздражающе толпятся вокруг стола, стремясь обменяться рукопожатиями с нами обоими. — Добрый день!

Обычно при подобных встречах с ними в разгар рабочего дня приветствиями всë и заканчивается. Но сегодня Плохишев вдруг решил разбавить наш мрачный тет-а-тет.

— Присаживайтесь, — кивает он на диванчики вокруг нашего стола.

Мужчины — их четверо, — приглашение охотно принимают. Один из них — Буйхан Оглымов, лучший юрист криминальных кругов, — ухмыляется, глядя на бутылку шотландского виски в руках Плохишева.

— Короткий рабочий день решили устроить?

— Ага, — лениво отвечает тот, насмешливо глядя на меня. — Разливай давай, махнем за встречу!

Я молча сажусь на свое место и, подтянув к себе нетронутую тарелку с бифштексом, принимаюсь за его яростное расчленение.

Обыграл, сволочь.

Отлично знает, что своего предела я уже достиг, а в компании конкретно с этим юристом не бухаю по-серьезному. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Слишком опасно. Можно случайно сболтнуть что-то и подкинуть в копилочку этой мрази то, что легко будет использовано против меня в будущем. Оглымов на этом, можно сказать, специализируется... так что примеров я уже насмотрелся массу.

— Князь, ты с нами? — окликает меня Плохишев, лыбясь во всю рожу, как в край оборзевший чеширский котяра.

— Нет, — с ненавистью втыкаю нож в бифштекс и отрываю недоотчлененный кусок вилкой. — Я еще с обедом не закончил.

Пока все нагло распивают мой шотландский виски, я методично работаю челюстью, тупо глядя на тарелку. Жую, жую, жую... Эмоции более-менее ослабевают, и уже не так сильно хочется разбить морду приятелю.

Но алкоголь — такая штука, что продолжает свое воздействие в крови по нарастающей, а влил я его в себя немало. Так что вопрос с опьянением надо решать немедленно... пока Оглымов не смекнул, насколько сильно я пьян, и не принялся за свои провокационные штучки с вопросами-ответами.

Расправившись со своей порцией, иду в вип-туалет через зал ресторана неторопливо и лениво — так легче сохранять видимость абсолютно трезвой походки. А уже там плещу и плещу в горящее хмельное лицо холодную воду. Хлопаю себя по щекам и снова переключаюсь на воду.

Размеренно. Зло. Маниакально.

А потом тяжело опираюсь о края широкой раковины и долго разглядываю свою мокрую красную рожу. До тех пор, пока она не принимает нормальный цвет, знаменуя возвращение относительного самоконтроля.

— Эй, Влад! — в туалет заглядывает странно хмурый Плохишев. — Ты всемирный потоп тут решил устроить? Целый час тебя ждем.

— Отвали.

— Иди мобилу свою возьми, Ной без ковчега. Тебя водила уже обзвонился, а у тебя на телефоне тихий режим. На хуя ты его поставил?

— Я не ставил, — огрызаюсь угрюмо. — На чистую вибрацию переключил, заебали рингтоны.

— На беззвучку ты переключил спьяну, мазила! — закатывает глаза Плохишев и серьезно добавляет: — Там с Дашкой твоей что-то стряслось.

Я рывком разворачиваюсь, забыв выключить кран.

— Что с ней?

— Твой водитель говорит, нет ее в торговом центре и на звонки не отвечает. Пропа... Влад, блядь, ну ты поаккуратней..!

Он даже договорить не успевает. Я просто сшибаю его дверью, как танк.

Даша

Первые несколько часов после родов уходят на поверхностный, но очень освежающий сон.

Мне по-прежнему холодно и беспокойно, да и остаточные болезненные ощущения в животе и промежности всë еще причиняют большой дискомфорт... однако теперь снова можно лежать на животе, и это дарит целое море блаженного облегчения. Тихого полузабытого удовольствия.

Ухаживает за мной добрая пожилая санитарка Люся.

Меняет простыни, приносит воду и еду из столовой, сцеживает из груди молокоотсосом молозиво для новорожденного. Удивительно эмпатичная женщина. Она постоянно шепчет мне что-то успокаивающее... И я с благодарностью чувствую ее умелую, по-человечному добрую заботу даже сквозь свою обессиленную дрëму.

У нее крепкая коренастая фигура, круглое лицо с сеточкой морщин под ясными внимательными глазами и шершавые от работы руки. Иногда, в моменты, когда эти руки зависают в неподвижности, по ее пальцам пробегает никак не связанная с эмоциями дрожь. Чисто физиологического характера. И тогда становится понятно, что на пенсию ее так поспешно отправляют скорее всего как раз из-за этого тремора. Кажется, его еще называют болезнью Паркинсона.