Отчаянно тянутся. Почти безнадëжно...

И на какое-то мгновение я вижу в этом жалком беспомощном трепете отражение своей раненой души.

Да, сейчас мне остается только стиснуть зубы и тянуть время. Мириться с обстоятельствами во благо ребенка, держать свои чувства в ежовых рукавицах. И терпеть, терпеть, терпеть общество отныне ненавистного мужа...

Но что потом?

Что сделает Влад, когда поймет, что никакие его «разумные разговоры взрослых людей» не заставят меня проглотить его измену?

Когда осознает, что его жена уже твердо решила уйти от него? Рано или поздно, так или иначе... когда позволят обстоятельства и состояние малыша? Это же просто неизбежно, потому что я никогда не смирюсь с его отношением к своему поступку! И забыть никогда не смогу!

«Даша, это ничего не значит... люблю только тебя...»

Господи, это же бред. Что у мужчин творится с мозгами, когда они так рассуждают про измены?

Из коридора вдруг доносится какой-то странный шум, и я застываю, лежа ничком и продолжая сжимать подушку обеими руками.

Всë это время через стену издалека доносились тихие мужские голоса. В особенности хорошо было слышно желчный бубнеж Александра Леонидовича...

А теперь он вдруг заткнулся в непонятном грохоте.

Что бы там ни произошло, но минут через пять Князев всë-таки входит в мою дверь. Один. Почти бесшумно. Он делает всего пару резких широких шагов и так же внезапно останавливается.

И тишина...

Темная густая тишина, аж вибрирующая от дикого напряжения в моей голове. И звуков собственного дыхания.

Я не вижу, что делает Князев.

Просто хмуро разглядывает мое похудевшее тело? А может, цинично обдумывает, что со мной, беспамятной, теперь делать и как ему будет удобнее вывернуть ситуацию в свою пользу..? Планирует сделать вид, что не было никакой измены и убедить меня, будто у нас идеальная счастливая семья, как на красивой рекламной картинке?

Наверняка Александр Леонидович сообщил ему, что у меня провал в памяти...

Лежу с зажмуренными глазами, наполовину зарывшись лицом в подушку, и мысленно заклинаю: «Только не подходи ко мне. Только не трогай! Пожалуйста... »

Жужжание его мобильного в кармане бьет по моим нервам мелкой дрожью. К счастью, покрывало надежно скрывает мой трепет, да и внимание самого Князева явно переключилось на входящий звонок.

Слышу, как он достает телефон, чтобы взглянуть на экран... потом коротко, еле слышно матерится сквозь зубы. И выходит в коридор.

Я тихо выдыхаю и немного расслабляюсь, непроизвольно прислушиваясь к низкому неторопливому голосу мужа за дверью. Но слова никак не разобрать.

Кто ему звонит в такое позднее время? Посреди ночи?

Кажется, его секретарша кричала, что ее уволили... но разве это помеха тому, чтобы продолжать «регулярно и качественно отсасывать» Князеву? Так им будет даже удобнее, без свидетелей-то.

Несмотря на то, что из принципа я уже отказалась от мысли, что нашу семью можно как-то «починить», образы новых и новых измен, которые подкидывает разбушевавшееся воображение, терзают сердце новой болью. И этот яд на уровне домыслов — настоящая пытка.

Я хочу услышать, с кем он разговаривает!

Я должна знать...

...Действительно ли Князев вышвырнул свою секретаршу и перестал ее сексуально пользовать... или это было только для отвода глаз?

Кусая губы, тихонько встаю с койки и на цыпочках подхожу к двери. Она прикрыта, но совсем не плотно — есть тонкая щель. И голос Князева отсюда хорошо слышно.

Спокойно, уверенно и с какими-то странными — будто в раздумье, — интонациями он говорит в трубку:

— ...и забудь о моей жене, Нонна. Твое увольнение было неизбежно, но я уже решаю для тебя жилищный вопрос. О таком варианте ты даже не мечтала. Завтра поедем туда — собирай вещи.

Князев говорит что-то еще, но я уже не вслушиваюсь. Меня как обухом в голову по новой ударило, и от внезапной слабости начинает шатать.

Врал. Он всë-таки мне врал даже насчет «случайной слабости». Господи... за что?!

Я судорожно приваливаюсь спиной к стене и сползаю вниз, пряча слëзы в ладонях.

«Прекрасный» заведующий родильным отделением Александр Леонидович появляется очень скоро — уже оперативно умывшийся и в свежем халате.

Выглядит это хамло вполне себе солидно — плотный матерый мужик в годах с циничным прищуром маленьких цепких глазок и размашисто болтающимися длинными ручищами по бокам. По нему сразу заметно, что он не привык почти ни перед кем фильтровать свой базар...

Особенно перед отчаянно страдающими в родах женщинами.

Пока он приближается ко мне подпрыгивающим энергичным шагом, я смотрю на него тяжелым немигающим взглядом.

Стараюсь держать в голове мысль, что его нельзя пока трогать — по крайней мере во время его смены, когда помощь может понадобиться роженицам в любую минуту... но кулаки так и чешутся сделать этому докторишке хор-р-роший массаж морды. Вправить ему мозги как следует...

Может, тогда поймет, что родильный зал — это не то место, где можно свое воспаленное ЧСВ перед слабыми бабами прокачивать.

Герой кверху дырой, блядь!

— Так... — Александр Леонидович нетерпеливо проскакивает мимо меня и щелкает замком, оставив дверь распахнутой настежь. — Вы, я так полагаю, тот самый... м-м... Владан Романыч? Прошу. И дверь за собой прикройте!

Его требование я игнорирую, плечом привалившись к деревянному косяку.

Слежу исподлобья, как он подходит к своему столу, на котором валяется пачка сигарет и почему-то еще младенчески розовая маленькая груша-клизма. Ее назначение становится понятным, когда я замечаю рядом с ней на столе пепельницу в брызгах потушенных водой окурков.

Наглое курение в отделении роддома. Ну-ну...

— Тяжелые роды? — интересуюсь у него нарочито спокойно.

— А? Да нет, — равнодушно пожимает заведующий плечами, открывая форточку в окне. — Обычные срочные роды, без осложнений. Рутина.

— Понимаю. А у Дарьи без документов как прошли роды несколько часов назад, припоминаете..?

— Припоминаю, — бросает он через плечо рассеянно. — У нее посложнее были. Первородящая, да еще и преждевременно... пришлось повозиться. А потом еще и травму головы с постамнестическим синдромом диагностировали... Могу вам дать контакты невролога, если подробности интересны.

Я стискиваю зубы так, что они едва не крошатся.

Вот как. Посложнее, значит. То есть, если для него орать на роженицу в родах без осложнений — это рутина... то как он ведет себя, когда «пришлось повозиться»?

Интересно. Мне очень это... блядь... интер-р-ресно...

— Где она? — спрашиваю глухим от злобы голосом.

— В послеродовой инфекционке пока спит, тут рядом, напротив родильного зала. Утром переведем в общую...

Даже близко не догадываясь о нехороших мыслях, которые бродят в моей голове по его адресу, Александр Леонидович всë это время то роется в пачке, то зажимает в зубах сигарету, то ищет в ящике стола зажигалку и прикуривает. И только потом замечает, что демонстрирует этот процесс всему коридору.

— Владан Романович, вы дверь-то прикройте! — нагло требует он, уставившись на меня с сигаретой в зубах. — Я же сказал...

— Прикрою! — перебиваю я многообещающе, а затем в два шага оказываюсь рядом с ним, с грохотом отодвинув в сторону стул. Встряхиваю его за воротник на весу, как куклу. — Если ты принимал роды у моей жены так же весело, как и у этой рыдающей бабы... то я тебя так прикрою... мразь... что зубы по всему роддому собирать на хуй будешь!

Взрыв моей ярости застает его врасплох.

То ли этот Леонидович совсем тут расслабился, то ли просто не привык, чтобы кто-то прессовал его вообще... в любом случае реакция одна.

Неверяще разинутый рот.

Зажженная сигарета выпадает из его зубов и продолжает дымиться уже возле наших ног. Я принудительно сажаю остолбеневшего мужика на стул и, недолго думая, тушу огонек на полу единственно доступным источником воды — розовой клизмой.