Мы входим в квартиру. Это однушка с чистенькой старой комнатой, но она такая крошечная, что я не представляю, как здесь можно жить. Даже одной.
— Тесновато у меня, да... — баба Люся сразу же правильно понимает мое жалостливое выражение лица. — Потому и не стала предлагать тебе сюда переехать вместо деревни. Мало того, что по ночам Варвара за стенкой буйствует, стучит по батарее или кричит...так здесь еще и не погулять нормально с ребенком перед домом. Алкашей и наркоманов полон двор! И вечером опасно одной, если молодая да красивая. Плохой район.
— Как же ты здесь прожила тогда, бабушка? — ужасаюсь я.
— Так я же не всю жизнь здесь ютилась, — хмыкает она, проворно собирая вещи. — Только после развода, когда муж второй раз мне изменил. Дети тогда уже подросли и разъехались, два сына у нас еще было, кроме бедной моей дочки... Митя и Витя.
— Хотя бы денег присылают?
— Присылают, моя хорошая, не переживай. Но я ничего не трачу, откладываю. Мне многого для жизни не надо, а коль беда какая случится, финансовая подушка всегда пригодится.
— А где они живут?
— Далеко. Митя женился на работящей белорусской красавице и к ней на родину уехал. Хозяйство там у ее отца фермерское, помощники нужны. А вот Витя бобылем остался, геологом в тайге работает... — баба Люся вздыхает с легкой грустинкой и проникновенно добавляет: — Ты не думай, Митенька звал меня к себе, но я не захотела могилку своей доченьки оставлять. Тянуло к ней очень, приходила и молилась каждое воскресенье. Думала, кто же за ней ухаживать тогда будет? Ангельским душам ушедших добрая память и молитва нужна, как воздух. Это защита от вечного забвения и пустоты, понимаешь?
Я сочувственно глажу ее по плечу.
— Понимаю, бабушка.
Она тепло стискивает мою руку.
— А знаешь, Дашуль, с тех пор, как я тебя встретила, перестала тосковать о ней. Как будто девочка моя шепнула во сне, что теперь я должна заботиться только о тебе и Васеньке, и обрела покой...
Бум-м. Бум-м. Бум-м.
Гулкие удары в старой чугунной батарее под единственным окном заставляют нас всех вздрогнуть и прервать случайную исповедь моей бабушки. Впрочем, она сразу же расслабляется и пожимает плечами.
— Не обращай внимания, это та соседка. Я привыкла уже к её шуму. Давай-ка быстренько соберемся уже и поедем. А то после того, как Варвара настучится по батареям, начнется другой концерт. От семейки алкашей под нами.
— Кошмар какой-то, — искренне ужасаюсь я. — Это же ни на минуту не расслабишься! Тебе нельзя здесь жить, баб Люсь.
— Раньше меня это мало беспокоило, сутками на работе пропадала, — хмыкает она без особого сожаления. — В подсобках роддома со швабрами ночевала даже чаще, чем здесь. Но теперь это не важно... На вот, держи мою аптечку с лекарствами! Там у меня всë самое необходимое припасено, пригодится. Ступай пока вниз, а то Варвара не скоро успокоится, напугает еще Васеньку...
Я киваю и выхожу с аптечной бабушкиной сумкой в вонючий подъезд.
Выступление больной соседки хоть и напрягает, но не так чтобы сильно. Очень уж вымоталась я за последнее время. Сначала пришлось возиться с сейфом, потом противостоять интригам Ады Адамовны. А после этого еще и мотаться на такси за моим маленьким схроном вещей и денег в камере хранения и без конца нервничать, думая о Владане.
Чем он сейчас так занят..? Почему не отвечал на звонки..?
А главное — что он будет делать, когда обнаружит, что я сбежала из дома вместе с нашим сыном в неизвестном направлении?
Мой малыш на руках начинает похныкивать. Намек на то, что он уже снова проголодался и не прочь подкрепиться.
— Сейчас, мой хороший, — улыбаюсь недовольно сморщенному личику. — Вернемся в такси и покормим тебя, ладно? Потерпи немножко.
Только успеваю преодолеть несколько ступенек вниз, как дверь больной старухи — бывшей управдомши, зацикленной на слежке, — приоткрывается со скрипом.
— Ты кто такая? — шипит она, с подозрением глядя на меня из щели. — Ходют тут всякие, дом ушатывают... и так весь разваливается, того и гляди рухнет, а всë никак не переселют! У нас тут свободных мужуков нет, так и знай! Чья полюбовница будешь? От кого в подоле принесла и какого полу, выкладывай!
— Да так, от верблюда одного, — буркаю я даже не отмазку, а какой-то усталый поток сознания в такт каждому шагу по ступенькам: — Родила княгиня в ночь... не то сына, не то дочь... не мышонка, не лягушку... а неведому зверушку...
— Голову полечи, княгиня! — фыркнув, старуха с грохотом захлопывает дверь.
— И вам не хворать, — хмыкаю я.
Таксист — пожилой длинный дядька с пышными, прямо-таки гусарскими усами, — очень смахивает на анекдотичного Ржевского внешностью. Он проявляет приятную человеческую деликатность и выходит из машины, пока я кормлю ребëнка. После чего любезно помогает спустить с лестницы здоровенный старомодный чемодан бабы Люси.
— Всë! — выдыхает она, забираясь на заднее сиденье рядом, и прикрывает рот ладонью, заметив, что Вася задремал у меня на руках.
— Надо его в люльку уложить и пристегнуть, — шепчу я, и мы вместе с большими предосторожностями перекладываем спящего малыша в переноску на сиденье.
А потом у меня настойчиво начинает вибрировать старый телефон в кармане.
Медленно вытаскиваю телефон с таким чувством, будто прикасаюсь к мине замедленного действия. И не напрасно. Потому что на экране высвечивается номер Марата Плохишева, который за весь период нашего знакомства еще не звонил мне сам лично. Ни разу.
Настороженно принимаю звонок, но даже банального «Алло» не успеваю сказать, как вместо Плохишева трубка зовет меня напряженно вибрирующим голосом мужа:
— Даша! Это я. Одолжил мобильный Марата... У моего экран треснул. — И быстро спрашивает: — Ты сейчас где? И что с сыном?
Делаю глубокий вдох и выдох. Спокойно, Даша. Ты — бесчувственный кремень.
— Привет, — говорю холодно, игнорируя вопрос про местонахождение. — С Васей всë в порядке, он поел и спит. Ты сообщение мое прочитал?
Повисает тяжелая пауза, густо пропитанная напряжением. Потом Князев коротко роняет:
— Да.
— Тогда ты знаешь, что я от тебя ушла.
— Даш, не дури, — взволнованно требует он. — Я не знаю все обстоятельств, но вижу, что моя мать перешла все границы с тобой. Сам не ожидал от нее такой выходки! Но я тебе обещаю, что с сегодняшнего дня больше не позволю никому вмешиваться в нашу жизнь. Серьезно! Даже ей.
— Ух ты, какая жертва с твоей стороны, — усмехаюсь я горько. — Какая жалость, что теперь она совершенно без надобности! Меня больше не касается присутствие твоей матери в доме, Влад. Потому что я туда не вернусь. Ни за что.
— Маленькая моя, послушай, только послушай, — настойчиво шепчет в трубку любимый и ненавистный князевский голос, полный нежности и неприкрытого беспокойства, — ты же не справишься одна. Ну признайся себе в этом честно! И подумай о нашем сыне... Он не должен страдать из-за наших ссор! Терпеть плохие условия, нестабильность. Скажи мне, где ты сейчас находишься, и я немедленно вас заберу...
— Не заберешь, — прерываю его коротко. — И никогда больше не называй меня маленькой. У меня есть надежная опытная няня для Васи и жилье. Уж как-нибудь справлюсь.
— А ты не забыла, кто его отец? Ты не можешь вот так запросто сына от меня оторвать, Даш!
— Не переживай, это временно, — я изо всех сил стараюсь говорить рассудительно и без эмоций, хотя внутри всë так и дрожит от нервного перенапряжения. — После развода мы с тобой договоримся о справедливом распределении родительских обязанностей. Так что давай пока будем считать, что я уехала отдохнуть в декретный отпуск подальше от тебя и твоей мамочки.
Чувствую, как муж начинает звереть.
— Без денег и документов?! Не будь дурой!
— Об этом не беспокойся, всë у меня с собой.
— Не по-о-онял, — тянет он опасным тоном. — Что за...
— А тебе и не надо понимать, Влад, — чеканю псевдоуверенно, не давая ему опомниться и сообразить, что я утащила наш домашний сейф. — Просто прими факт, что ты для меня больше не муж. Ты — слепой самообманщик. Такой же, как другие любители сходить налево, пока их жены мучаются в декрете, а потом винить в кризисе кого угодно, только не себя. Поэтому я не хочу больше ни видеть тебя, ни слышать. Разве что в здании суда, когда подам на развод. Не пиши и не звони, пожалуйста, очень тебя прошу. Всë равно телефон я пока отключу. Мне свобода нужна, Влад! Я от тебя устала.
