— Как у нее дела? — я вздрагиваю от голоса Джексона, когда он заходит в комнату, — кажется, она приходит в себя? — не знаю, что ответить, потому что все это так ново для меня. Встаю на ноги и отхожу, чтобы он мог осмотреть бабушку.

— Амелия, как вы себя чувствуете?

Бабушка с трудом поднимает руку и двигает ею из стороны в сторону, пока губы складываются в небольшую ухмылку:

— Э… — бормочет она.

— Ну что ж, мы сейчас дадим вам лекарство, чтобы вы отдохнули, — говорит ей Джексон.

— Чарли, — снова произносит она.

— Ее сознание все больше путается, — шепчу Джексону.

— Амелия, можете сказать, какой сейчас год?

Ее глаза открываются чуть больше, она поворачивает голову на подушке, чтобы посмотреть на него:

— Что за глупые вопросы?

— Обычный вопрос, который мы иногда задаем пациентам.

Бабушка проводит рукой, убирая со лба седые пряди челки:

— Сейчас тысяча девятьсот сорок второй год, естественно.

— Бабушка, — влезаю я, боясь, что ее сознание действительно застряло в том времени, — сейчас две тысячи семнадцатый год.

— Ох, Эмма…такая шутница.

Джексон отходит от бабушки и кивком головы указывает нам следовать за ним из палаты. Когда мы выходим, он глубоко вдыхает, замирая на секунду, что успокаивает меня сильнее, чем собственное дыхание:

— Я назначу несколько тестов, чтобы посмотреть, были ли какие-то повреждения мозга во время последнего приступа. Честно говоря, не думаю, что дело в этом, но нужно точно вычеркнуть этот вариант. Я почти уверен, что такие изменения в сознании могли стать результатом инфаркта, и, затем, такое быстрое наступление второго ничем не улучшило ситуацию, — Джексон складывает руки перед собой и прочищает горло. Он прислоняется к стене, немного сужает глаза и сжимает губы, — как бы мне не хотелось просить вас троих об этом, но нужно избегать возможностей расстраивать ее, а это значит, до конца жизни подыгрывать ей. Очень важно сейчас сохранять ее пульс в нормальном ритме.

Нам нужно делать вид, что мы живем в тысяча девятьсот сорок втором году, все еще посреди Холокоста? Я даже не уверена, что она тогда была пленницей:

— Она знает мое имя, говорю Джексону, — это должно что-то значить, правда?

— Так и есть, — отвечает он, — значит, она и здесь, и там, одновременно в обоих временах, и об этом не стоит сейчас беспокоиться.

Я не думаю, что он понимает, насколько это не нормально для нее:

— Возвращение в те времена может причинить больше вреда ее сердцу, чем правда.

На некоторое время Джексон фокусирует внимание на мне, озабоченно смотря в глаза, словно это я его пациент:

— Думаю, все будет в порядке, нужно только дать ей время.

— Спасибо вам большое, доктор Бек, — произносит мама, — словами не выразить, как я благодарна за то, что наша мама в таких хороших руках.

— Не за что. Но моя смена как раз заканчивается, так что в реанимации до утра будет дежурить доктор Лейн. Она познакомится с вами, если вы все еще будете здесь, но, уверяю вас, Амелия будет спать в течение следующих двадцати четырёх часов, так что советую вам всем тоже немного отдохнуть.

— Мы пока немного посидим с ней, — говорит Энни, — спасибо вам еще раз, — она берет маму за руку и тянет ее назад в палату, где они пододвигают стулья и садятся рядом с бабушкой. На секунду мне хочется помолиться о том, что где бы сейчас ни находился ее разум, это все не так страшно, как я себе представляю.

— Если ты захочешь перенести сегодняшний вечер, я пойму, — уверяет Джексон.

Мне нужна минута, чтобы подумать, не знаю, что делать сегодня вечером, куда идти. Либо ехать на квартиру к Майку забирать свои вещи, либо к маме, в свою старую комнату. Она ложится в восемь вечера, так что я не сильно помогу ей, сидя на кровати и занимаясь работой всю ночь. Наверное, мне нужно заняться делом, но в то же время мне хочется провести сегодняшний вечер с мужчиной, несмотря на то, что случилось сегодня.

— Думаю, мне не помешает ненадолго сбежать от собственной жизни, пусть всего на несколько часов.

— Без проблем, — Джексон почесывает затылок и изучает коридор. Он, кажется, смотрит куда угодно, но не на меня. Не похоже, что он правильно понял мои слова.

— Я имела в виду «да», мне все еще хотелось бы поужинать с тобой сегодня. В худшем случае, если что-то случится с бабушкой, я сразу узнаю, потому что буду с тобой? — натягиваю небольшую улыбку, чтобы он понял, что я шучу.

— Точно, я, наверное, лучшая компания на сегодня, — его плечи расправляются, а ямочки на щеках углубляются, — мне нужно несколько минут, чтобы переодеться и завершить смену. Встретимся в лобби минут через десять?

— Буду ждать там.

Приподнимаюсь на носочках, поворачиваю в сторону бабушкиной палаты, одновременно наблюдая за уходящим врачом. Возвращаюсь в комнату, где сидят мама и Энни с широко распахнутыми глазами и вопросительными выражениями на лицах.

— Мы правда слышали сейчас то, что мы слышали?

Поднимаю ладони в их сторону:

— Серьезно, у вас двоих сверхслух?

— Нет, просто вы разговаривали громче, чем вам казалось, отвечает мама.

— Ты идешь с ним сегодня на свидание? — уточняет Энни, сцепляя пальцы.

— Поблагодаришь меня позже, — выдавливает бабушка.

— О чем ты? — не понимает мама.

— Расскажу, как она уйдет. О, Эмма, не забудь найти Чарли, хорошо?

Останавливаюсь на мгновение, напоминая себе подыгрывать ей:

— Конечно, бабушка, — уверяю ее, забирая свою сумку.

— Повеселись, — наставляет мама, — только не гуляй допоздна. Я не буду спать в ожидании всех деталей.

Ничего не изменилось с тех пор, как я съехала от мамы, а ведь прошло уже как минимум пять лет. Ее жизнь до сих пор наполнена происходящими со мной событиями, от которых я сама не всегда в восторге.

Спускаюсь на лифте и сажусь на один из деревянных стульев в лобби. У меня всего несколько минут до того, как Джексон подойдет сюда, но, может, этого времени как раз достаточно, чтобы перелистнуть пару страниц из бабушкиного дневника.

Амелия

День 6 — Январь 1942

Прошла почти неделя после моего прибытия в «укрытие», но мы все еще ничего не знали о своем будущем. Нацисты к тому же сделали все возможное, чтобы оторвать нас от нашего прошлого, оставив лишь настоящее. Наши по-спартански устроенные бараки были переполнены грязными людьми, лежащими в испражнениях, моче и других результатах человеческой жизнедеятельности, моя мрачная реальность теперь состояла из отвратительного смрада мертвых тел и гниения.

Поспать из-за боли и страха удавалось лишь изредка, но я смогла провести несколько часов в покое, пока в одну из ночей нацисты не вломились в наше и так переполненное пространство, выламывая дверь и выкрикивая приказы. Они заставили всех проснуться и выстроиться вдоль кроватей. Понадобились все мои силы, чтобы суметь удержаться на ногах, но воспоминания о предупреждении Чарли хватило как раз на то, чтобы заставить себя двигаться.

Мои вещи были испачканы грязью и пропитаны ночным потом, от них пахло так же плохо, как и от пола и кроватей. Когда я неделю назад одевалась дома, я не могла знать, что эту одежду я буду носить в течение неопределенного времени. Я бы точно выбрала что-то удобнее, чем легкое шерстяное платье по фигуре.

— Сегодня вы начнете работать. Если вы на это способны, вам дадут задание. Если вы не сможете ничего делать, с вами будут разбираться отдельно.

Я терпеливо ждала, когда назовут мой номер, с трудом удерживая голову прямо, наблюдая, как трудоспособных обитателей моего барака собрали в группу и увели неизвестно куда. Должно быть, прошло не меньше часа, прежде чем я услышала номер, который стал моим клеймом, заменившим имя. Я подошла к нацисту, держащему списки, и молча ждала свое назначение.

— Меdica.

— Куда…

— Keine! — прокричал он. Я не говорила на немецком, но обрадовалась знанию хотя бы нескольких слов и выражений. Нацист указал на дверь, и я прошла через коридор на улицу, не до конца понимая, где находится медицинский барак.