Я умоляю её передумать, но по глазам понимаю: она приняла окончательное решение.

— Ты должна начать свою собственную жизнь.

Я возражаю:

— У меня есть своя жизнь.

— Ты никогда не влюблялась, Эмма. Ты не понимаешь.

Когда до меня доходит смысл её слов, мне становится больно от того, что она говорит, но обдумав это, я осознаю, что она может быть права.

— Я хочу того, что было у вас с дедушкой, — говорю ей. — Это входит в список вещей, которые я должна сделать в своей жизни.

Она приподнимается на локтях, кажется, прикладывая все свои усилия:

— Эмма, послушай, — она говорит прямо, — у нас с дедушкой была любовь, это точно, но не та самая, которую некоторые ищут на протяжении всей жизни. Он был хорошим человеком — моим лучшим другом в течение многих лет — относился ко мне прекрасно, но иногда выходит так, что мы проводим всю жизнь не с тем человеком.

Смятение. Должно быть, это оно.

— Бабушка, тебе нужно отдохнуть.

Я встаю, чтобы взбить её подушку.

— Сядь обратно, Эмма, — требует она. Твердость её слов заставляет меня сделать то, что она говорит, — я пытаюсь сказать тебе кое-что важное, ты должна выслушать.

— Ладно, — произношу я.

Краем глаза я вижу доктора Бека, заходящего в палату, но бабушка продолжает:

— Осесть очень просто, Эмма. Тяжело выйти из зоны комфорта, давая шанс тому, что все вокруг считают неправильным.

Я не понимаю, о чём она.

Рука доктора Бека находит моё плечо:

— Как она себя чувствует?

Хочу сказать ему, что она говорит какую-то бессмыслицу, но по какой-то причине мне кажется, что именно я не могу найти в этом смысл:

— Она выглядит хорошо, — отвечаю тихо.

— Что же, Амелия, завтра мы установим кардиостимулятор, чтобы предотвратить возможные инсульты в будущем. Как вы настроены?

— Нет, я не хочу этих ваших модных технологий в своём теле.

— Бабуля, пожалуйста, — умоляю я.

— Нет, — снова говорит она, и в её голосе звучит такое упрямство, какого я никогда от неё не слышала.

— Бабушка, я сделаю всё, чтобы ты передумала.

Впадая в отчаяние, я не понимаю, что ещё сделать, чтобы убедить в необходимости этой операции. Её нужно сделать. Это не обсуждается.

Она прикрывает глаза, но её веки поддёргиваются, словно она в глубоких раздумьях. После долгой паузы она снова их открывает и говорит:

— Хорошо.

— Правда? Ты согласна на операцию?

— Да, но с одним условием.

— Всё, что угодно. Чего ты хочешь?

— Избавься от Майка и сходи на свидание с этим милым мужчиной, — говорит она, указывая на доктора Бека.

Не думаю, что моё лицо могло бы стать ещё более красным или горячим, не воспламенившись при этом. Я замираю, глядя на бабушку «как ты могла» взглядом. Она лишь улыбается в ответ.

— Бабушка, — отвечаю я, не собираясь продолжать, учитывая, что доктор Бек стоит у меня за спиной.

— Я оставлю вас ненадолго, — говорит он.

— Нет, я так не думаю, — вмешивается бабушка. — Ты достаточно связан с этой ситуацией, тебе так не кажется?

Доктор Бек переминается с ноги на ногу, явно ощущая дискомфорт от этой ситуации.

— Знаете, для женщины, только что пережившей инсульт, вы достаточно напористы, — отшучивается он.

— Это у нас в крови, — она подмигивает ему. — А теперь, пригласи мою внучку на свидание, чтобы затем назначить мою операцию.

— Вы не думаете, что я могу быть женат или в отношениях? — он спрашивает её, беря стул и пододвигая его ближе к кровати.

— У тебя на пальце нет кольца, а ещё я слежу за твоим поведением, когда рядом моя внучка — ты всё время украдкой бросаешь на неё взгляды. Я, может, и старая, но не слепая, — она говорит это, в восторге приподнимая брови от своей наблюдательности.

— Бабушка, хватит, — стону я.

Доктор Бек садится на стул и, упершись локтями в колени, наклоняется вперед.

— Э-э-э…Эмма.

Мне стыдно даже смотреть на этого мужчину, я в ужасе от того, о чём он, возможно, думает сейчас.

— Да, — тихо отвечаю я.

— Что ты думаешь насчет ужина сегодня? У меня смена до пяти.

Бабушкин монитор отвечает за меня — постоянные писки подтверждают её пульс, ускорившийся достаточно, чтобы сделать из этого сцену. Невероятно.

— Она будет ждать тебя, — отвечает она за меня.

Я улыбаюсь в невероятном смущении и соглашаюсь, быстро кивая:

— Да, я согласна.

Думаю, что это официально самый неловкий момент в моей жизни.

— Ты уверена, что парень, который был здесь вчера, не будет против? — спрашивает он. — Мне бы не хотелось вставать между вами или усложнять ваши отношения.

— Никаких проблем, — бабушка снова говорит за меня, — он изменяет ей минимум раз в неделю, но она всё равно остаётся с ним. Пришло ей время начать всё с чистого листа.

Доктор Бек кладёт руку на грудь, и очень глубоко вдыхает:

— Что ж, Эмма, я буду счастлив поужинать с тобой.

— Прекрасно, — отвечаю тихо, смущаясь до смерти от бабушкиного взгляда, прожигающего в моём лице дыру.

— Мне ещё нужно зайти к нескольким пациентам, но я скоро вернусь проверить вас, Амелия.

— Может, тебе стоит просто начать называть меня бабушкой, — говорит она смеясь.

Как только доктор выходит, я разворачиваюсь к ней на своём стуле и посылаю ей злой взгляд.

— Не могу поверить, что ты используешь своё сердце, чтобы управлять моей личной жизнью.

— О, Эмма, я не знаю лучшей части тела для этого. Тем более, когда-нибудь ты поблагодаришь меня. К этому моменту я, скорее всего, уже умру, но ты сможешь навестить мою могилу и отдать мне должное там.

— Это жестоко.

— Нет, я просто знаю, о чём говорю, — говорит она с хитрой ухмылкой.

— Ах, да? — поддразниваю я.

— Читай дальше, Эмма. Ты всё поймёшь.

— Бабушка, это… — я кладу руку на обложку дневника, — это слишком тяжело.

Наблюдать за тем, как на твоих глазах умирает мама, и справляться с этим в одиночку… Я представить себе не могу, в каком мире такое произошло. Я не уверена, что смогла бы пережить что-то подобное; а ведь она здесь, спустя столько лет, обменивается со мной шутками.

— Пытаться забыть об этом так же тяжело.

— Поэтому ты не делилась этим с нами?

— Это одна из причин, да, — она говорит уверенно, беря книгу в свои руки.

Открывая её, она просматривает вторую страницу перед тем, как вернуть мне, затем снова укладывает голову на подушку.

Отвлекать меня — вот, что бабушка всегда умела делать хорошо. Всего минуту назад я спорила с ней об отказе от операции, теперь же я смотрю на исписанные её почерком состарившиеся страницы, нервно думая о том, что могу узнать дальше.

— Что ж, продолжай, — она машет на книгу, — я хочу, чтобы ты дошла до хорошей части.

Хорошая часть? Холокоста? Я пялюсь на неё с пустым выражением лица, не понимая, что сказать, но ответ ей, кажется, и не нужен, так как её взгляд сфокусирован на открытых страницах.

Я могу лишь списать такое иррациональное поведение на состояние её здоровья.

Амелия

День 2 — Январь 1942

Когда нам разрешили остановиться, оказалось, что в отдалении нас ждал грузовой поезд. В воздухе клубился пар, растворяясь в ночи.

В течение нескольких часов мы стояли в одну линию, ожидая посадки на поезд. То ли для наказания, то ли для собственного удовольствия, я так и не поняла, но они заставили нас молча стоять на холоде до самого восхода.

Сотни евреев, в том числе и я, были грубо запихнуты в металлические грузовые контейнеры; мы врезались друг в друга или в одну из четырёх стен вагона. Места не оставалось ни для того, чтобы двинуться, ни для того, чтобы вздохнуть. Я по глупости думала, что солдаты исправят ситуацию, как только заметят, в каком положении мы находились. Но я быстро поняла, что это было сделано намеренно, поскольку услышала нарастающий смех за стенами поезда. Удушье казалось неизбежным, но небольшое отверстие над закрытой раздвижной дверью давало достаточно воздуха, чтобы сохранить нам жизнь. Не прошло и получаса, как происходящее начало мне казаться чистой пыткой, но в то время я понятия не имела, насколько всё может быть плохо.