Я умоляла ее рассказать свою историю, мечтала узнать, какой была ее жизнь, но она всегда наотрез отказывалась говорить о прошлом. Ее любимая фраза: «Будущее — это единственное, о чем нужно волноваться». По правде говоря, я боюсь того, что могу узнать, если она когда-нибудь захочет восполнить эти пробелы, но я также боюсь того дня, когда ее история уйдет с ней навсегда.

Возвращая коробку на место, я встаю, держа в руках кожаную книгу, и спешу обратно к машине.

Усаживаюсь на свое место и не проходит и минуты, как я чувствую, что книга будто бы смотрит на меня — умоляя открыть ее и погрузиться в ту жизнь, которую оставили позади.

Звонит телефон, и я благодарна за это отвлечение, когда вытаскиваю его из сумочки и вижу «мама» на дисплее. Я отвечаю с нескрываемым чувством тревоги, всеми силами пытаясь звучать спокойно:

— Все в порядке?

— Да, да, — отвечает она, — мы уже назначили операцию на завтрашнее утро. Хотела сказать тебе.

Облегчение переполняет меня, зная, что мне не придется с ней спорить об этом.

— Я рада, что вы согласились. Так будет лучше.

— Я тоже так думаю, — но ее голос все еще звучит неуверенно.

— О, кстати, я нашла бабушкину книгу.

— Какую книгу?

— Ту, о которой она просила.

— Я понимаю, но что это за книга? — расспрашивает мама.

— Понятия не имею, но она старая и выглядит так, словно содержит в себе кучу историй или воспоминаний. Я везу ее в больницу.

— Майк не с тобой?

— Нет, — отвечаю сквозь стон.

— Это очень мило с его стороны, что он решил заехать вчера, но нам не нужно, чтобы он слонялся по больнице прямо сейчас.

— Мам, — говорю я, пытаясь остановить любые дальнейшие комментарии на эту тему.

— Эмма, ты знаешь, как я к нему отношусь.

— Да, не то, чтобы ты пыталась как-то скрыть свою ненависть к Майку. Я понимаю и частично согласна со всем, что ты чувствуешь.

— Я рада это слышать, — говорит она, — тогда тебе стоит прекратить возиться с ним и наконец закончить эти отношения.

— Мам.

— Эмма, — снова начинает она.

— Я ненадолго заеду в больницу. У меня крайний срок для одной клиентки сегодня вечером, и, если я не доделаю дизайн ее рекламы, она просто найдет кого-то другого.

В моем мире бизнес не заканчивается в пять часов вечера, а значит, и мои рабочие часы тоже.

Она спорит:

— И почему ты просто не можешь сказать, что у тебя срочное семейное дело?

— Мам, это мой бизнес, я не могу отказаться от всех заказов. Я все улажу, не волнуйся. Уже завтра утром я вернусь к вам в больницу и буду рядом, когда понадоблюсь.

Она выдыхает:

— Хорошо. Просто подожди там, пока я не вернусь, чтобы она не оставалась одна. Мне нужно немного вздремнуть и принять душ.

— Без проблем.

Так как мой телефонный звонок длился всю дорогу до больницы, мое желание открыть бабушкину книгу немного поутихло. Но теперь я здесь, волнение переполняет меня, когда я провожу руками по теплому кожаному переплету. Мне нужно знать, что там внутри.

Я бережно держу ее в руках, словно потерянное сокровище, когда захожу в больницу и направляюсь в реанимацию.

Будучи очень взволнованной, я даже не заметила вчера, насколько длинна была дорога до отделения, и я уже запыхаюсь, когда добираюсь до бабушкиной палаты. Хотя, как раз вовремя, потому что я почти что врезаюсь в доктора Бека.

— Эмма, — приветствует он.

— О, здравствуйте, доктор Бек. Как она сегодня?

— Эта женщина, — он указывает себе за спину, — с ней не соскучишься, — он смеется и смотрит на нее через плечо. — С ней все хорошо.

— Спасибо, что так заботитесь о ней.

— Это моя работа. А теперь прошу меня извинить, мне нужно проверить другого пациента.

Я осталась стоять, немного зачарованная его сияющими глазами и таким участливым отношением, а также, что нельзя было не заметить, видом самой идеальной задницы, на которую, наверное, не стоило бы сейчас пялиться, пока он уходит. Тем не менее, я никогда раньше не видела, чтобы мужская задница выглядела так прекрасно в медицинской форме.

— Эмма, это ты? — к счастью, бабушкин голос прерывает мой неуместный взгляд и мысли, и я захожу в палату.

— Это я, бабуля. Думаю, что нашла твою книгу, — подхожу к ней и аккуратно кладу книгу на ее колени. Уголки ее губ приподнимаются в улыбке, пока ее взгляд все еще сфокусирован на потолке.

— Милый доктор сказал, что я, возможно, не смогу четко видеть следующие несколько дней, но знаешь что?

— Что?

— Я вижу, какой он красавчик, — говорит она сквозь слабый смех.

Мои щеки горят, зная, что мама — точная копия бабушки во всех отношениях. Обеим ничего в жизни не хочется сильнее, чем указать на явно привлекательного мужчину, постоянно напоминая мне, что я все еще не замужем и без детей. Это становится постоянной шуткой — одной из тех, что имеют скрытый смысл, который я умею мастерски игнорировать.

— В любом случае, — пытаюсь сменить тему, — надеюсь, ты говорила об этой книге.

— О ней, — отвечает она, опуская взгляд.

Бабушка открывает книгу, корешок издает скрип, когда она просматривает несколько страниц. Она как будто заново знакомится с ней, проводя кончиками пальцев по центру написанной от руки страницы, похожей на какую-то дневниковую запись.

— Что это? — спрашиваю я.

— Я написала это после того, как приехала в Нью-Йорк, еще в 1945 году. Сейчас так трудно вспомнить детали, но именно поэтому я и изложила все здесь, пока воспоминания еще были свежи в моей памяти.

— Воспоминания? — я знаю, что бабушка оказалась в Нью-Йорке примерно в 1944 или 1945, сразу после окончания войны, но кроме этого мне мало, что известно.

Она пытается взять книгу в руки, но они слишком трясутся:

— Могла бы ты…?

— Я?

— Да, Эмма, можешь прочитать для меня эту страницу?

Я беру книгу и оглядываюсь, ища, куда бы сесть. Пододвигаю голубой пластиковый стул поближе к кровати и сажусь. Положив книгу на колени, я пробегаю глазами по тексту, восхищаясь ее красивым почерком на пожелтевших кремовых страницах.

— Ты уверена, бабушка?

— С чего мне быть неуверенной? — спрашивает она с недоумением в голосе.

— Ты никогда не хотела делиться со мной своим прошлым, — говорю я, полагая, что именно о нем написано на этих страницах.

— Пришло время рассказать о том, что произошло, — она отвечает без промедления, — так что, пожалуйста, читай скорее. Мне нужно вспомнить Чарли.

Амелия

День 1 — Январь 1942

Мама говорила закрывать глаза и делать глубокий вдох, когда становится страшно. Это могло бы на мгновение отвлечь меня от того, что так пугает. Так что я считала свои вдохи, мечтая о том, чтобы звуки исчезли и оставили нас наедине с той маленькой частью свободы, что у нас осталась. С закрытыми глазами я все отчетливее ощущала свой учащенный пульс и прерывистое дыхание.

Одежда на моем теле имела запах свежего мыла — тот самый аромат, которым я наслаждалась каждый раз, когда мама приносила высохшее белье с уличных веревок. В этот момент я поняла, что хочу запомнить его, потому что это был запах моего дома. А они пришли забрать наш дом.

Тяжелые шаги на скрипящем полу посылали дрожь сквозь все мое тело. Я слышала их передвижения в темноте нашего маленького дома, затем свет фонаря, отражаясь от стен, добрался до занавески, за которой я пряталась.

— Их тарелки наполовину наполнены, а еда еще теплая, — сказал один из них, — они где-то здесь.

Звуки голосов не прекращались, и я услышала, как один из них жует еду, которую мама только что приготовила для нас. Меня затошнило.

Мы знали, что этот день настанет, но не знали, когда. Я наивно предлагала сбежать и спрятаться, но мама с папой сказали о том, что это невозможно, ведь прятаться было негде.

Мы тихо ждали, надеясь на чудо, но в Праге давно не бывало чудес, и надежда, за которую мы когда-то цеплялись, таяла с каждой минутой.