— Как забавно, — хмыкает он, прислоняясь к стене и скрещивая руки на груди. — Я делаю то же самое.

Ловлю себя на мысли, что судорожно пытаюсь вспомнить еще какую-нибудь свою ужасную привычку.

— У меня пятьдесят пар обуви.

— Мне бы хотелось узнать, для чего они тебе нужны, разумеется, каждая в отдельности.

— Тьфу, забудь об этом. Ты приводишь в бешенство, — заявляю я ему. — О, точно, мне очень нравится затевать ссоры по мелочам.

— Принято считать, но благодаря этому отношения могут стать крепче, — с ухмылкой возражает он. — К тому же, ты очаровательна, когда злишься. Твой нос морщится, а голос становится писклявым.

— Вряд ли я сейчас смогу тебя переубедить, — восклицаю я.

Он обнимает меня и притягивает к себе, быстро целуя в губы.

— Увидимся чуть позже, сумасшедшая.

— Я? Я сумасшедшая?

— Совсем чуть-чуть. — Он берет мой подбородок в свои пальцы и качает из стороны в сторону.

Я возвращаюсь в палату к бабушке и, конечно же, застаю ее сияющей.

— Я так и знала. У меня настоящий талант.

— Бабушка, — восклицаю я, стараясь унять гневные нотки в голосе.

— Эмма, пожалуйста, сядь и начинай наконец читать. Чем быстрее ты дочитаешь дневник, тем быстрее я смогу двигаться дальше. — С грустью понимаю, что она на самом деле имеет в виду, и мне хочется думать, что все будет не столь печально.

— Не говори так, — прошу я ее.

— О, я никуда не денусь, пока ты не выйдешь замуж за этого парня. Не волнуйся.

Я закатываю глаза и достаю дневник из сумки.

— Я остановилась на той части, где ты бегала по стране, — сообщаю бабушке, прежде чем открыть дневник.

— О, и это было настоящее путешествие.

Амелия

522- й день — Май 1943

Я понимала, что мы в опасности. Страх, переходящий в первобытный ужас, съедал меня, пока я крепко обнимала Люси, наконец сумев ее успокоить.

Однако отблеск фонарика продолжал перескакивать с дерева на дерево, зависнув в нескольких футах над нашими головами. Я молилась, но после минувшего года веры во мне почти не осталось. Я постоянно обращалась к Богу с вопросами, которые оставались без ответа, и не раз молила его о пощаде, но сомневалась, что он слышит. Мама наверняка перевернулась бы в гробу, если бы узнала мои мысли.

Чарли нежно поглаживал мое лицо, застыв над нами, прекрасно понимая, что если нас поймают, он ничего не сможет сделать.

Прошло несколько мучительных минут, прежде чем шаги приблизились настолько, что вряд ли тот человек не знал, где именно мы прячемся. Я решила, он издевается над нами, заставляя поверить, что мы от него сбежали, но, вероятно, именно так подобные ему люди поступают с такими, как мы. Мучение превращалось для них в игру. Мы уже не могли переместиться к другому дереву, так как ветки и сучья под нами хрустели и трещали. Нас загнали в угол.

Еще год назад я бы закрыла глаза от ужаса, но в тот момент, держа Люси на руках, решила посмотреть злу в глаза в надежде отпугнуть. Я невольно реагировала на опасность: сердце начинало быстро биться о грудину, пульсируя в ушах. Пот стекал по шее, дыхание становилось затрудненным, а в животе образовывался узел. Правда, за время пребывания в лагере страх постепенно утратил свою остроту, поскольку я отчаянно боролась за право не превратиться в жертву смертельного приговора, призванного уничтожить мою нацию. Я твердо верила, что не стану жертвой, если буду сопротивляться, а поскольку страх позволял Гитлеру победить, храбрость оставалась моей единственной защитой.

Ожидаемо, луч света нашел нас и обрушил свое ужасное сияние на наши головы.

— От чего вы убегаете? — спросил мужчина.

— Мы не убегаем, — солгал Чарли.

Мужчина рассмеялся и выпрямился, чтобы снова зажечь сигару, которую курил.

— Очевидно, вы от чего-то бежите.

— Нет, это не так, — ответил Чарли и уставился на рукав своей куртки.

— Ну, большинство людей не бросают роскошную машину, которая выглядит так, будто принадлежит СС, и не бегут в лес всего в двух милях от австрийской границы.

— Кто вы такой, что вас это так беспокоит? — возмутился Чарли.

— Абсолютно никто, но я живу в двухстах ярдах отсюда, и думаю, что имею право знать, кто сегодня проник в мои владения.

Мужчина посветил на каждого из нас фонариком, не давая возможности разглядеть, как он сам выглядит и во что одет.

— Мы не хотим никаких неприятностей, сэр, — проговорила я.

— Если скажете правду, я готов предложить вам крышу для ночлега. Однако мы с женой предпочитаем держаться в тени, так что сначала вам придется ответить на мои вопросы.

Чарли посмотрел на меня и обнял за плечи.

— Моя жена и дочь не были в безопасности там, где мы жили, и мне пришлось уехать оттуда на некоторое время, пока все не уляжется.

— На угнанной машине? — фыркнул он.

— У меня не было другого способа вытащить нас оттуда.

— Откуда? — он продолжал настойчиво расспрашивать.

— Мы жили недалеко от Терезина.

— Неподалеку, правда? — уточнил мужчина.

Люси захныкала, и я приподняла ее и усадила на свое бедро.

— Ш-ш-ш, малышка. — Она прильнула головой к моей груди, вцепившись руками в платье.

— Девочка совсем маленькая, — заметил мужчина. — Сколько лет вашей дочери?

— Чуть больше года, — быстро ответила я, не давая Чарли возможности сказать что-то не то. Вряд ли Чарли помнит, когда она родилась, учитывая, что он уехал всего через несколько недель после этого.

— Она выглядит гораздо младше, — недоверчиво проговорил мужчина. Уже год Люси страдала от недоедания, но если бы я об этом сказала, он бы понял, что мы — узники лагеря.

— Она такая же маленькая, как ее мама, — заявил Чарли, целуя меня в щеку. Его ложь отозвалась в моей душе волной незаслуженного счастья. Слова о нас, как о семье — это то, о чем я перестала мечтать еще год назад, когда его отправили на фронт. Но в тот момент во мне вновь пробудились надежды, что моя мечта сбудется. Дитя, которое я могла бы назвать своим, мужчина, любящий меня, дом рядом с полем цветов, платья, приятные на ощупь и вкусная еда, тающая на языке. Все эти мысли затерялись в разрушенном мире, но я все еще не оставляла надежды.

— Идемте, — предложил мужчина. — Ребенок явно умирает от голода. — Я посмотрела на Чарли, и он помог мне с Люси. Мы не знали этого человека, но на данный момент он казался неопасным. — Дом чуть впереди. Я встречу вас там, если решите. Моя машина все еще на обочине.

— Конечно, мы найдем дорогу, — согласился Чарли. Поскольку мужчина оставил нас в лесу, где мы могли сбежать при желании, это давало еще один проблеск надежды на то, что незнакомцу можно доверять. Трудно было понять, кто на чьей стороне, кто во что верит, и кто кого ненавидит. За прошедший год я успела убедиться, что меня ненавидят почти все, кроме Чарли. От отчаяния другие евреи даже начали ополчаться друг на друга в лагере. Это была борьба за выживание сильнейших.

— Думаешь, так будет лучше? — спросила я Чарли, едва незнакомец оказался вне пределов слышимости.

— Либо это, либо пытаться пройти сегодня через границу.

— Как мы вообще собираемся пересечь границу? — спросила я, до этой минуты не задумываясь об этой части нашего пути. Не знаю, почему это не приходило мне в голову, но я больше беспокоилась о том, что мы оставили позади, чем о том, что ждет нас впереди.

— Либо мы найдем способ обойти пост на границе, либо пройдем через него.

Чарли потянулся рукой к карману, где лежал его пистолет, и я без слов поняла, о чем он думает. Угон машины достаточно плох, но лишение жизни — это нечто большее, чем я могла себе представить в тот момент. Я осознавала, что, возможно, выбора у меня нет, но от этого легче не становилось. Я не хотела быть похожей на одного из них, на людей, убивших маму, или на тех, кто виноват в смерти папы и Джейкоба.

— Амелия, я пытаюсь спасти нас. Клянусь тебе, я стараюсь изо всех сил.