Я шла так быстро, как могла, боясь, чтобы кто-нибудь не заговорил со мной. Было очень холодно, но солнце светило ярко. Оно высвечивало указатели, по которым я могла разглядеть правильное направление, хотя моим глазам понадобилось какое-то время приспособиться к свету после дней, проведенных в темных бараках. Идти пришлось недолго, вскоре я увидела смежный блок с надписью «лазарет». Снаружи уже стояла очередь других евреев, в большинстве матери с детьми.

Меня беспокоила близость к больным, поэтому я прикрыла нос и рот рукавом, пробираясь внутрь и обходя очередь справа. Многие бросали взгляды, скорее всего предполагая, что я пролезала перед ними, но все их вопросы отпали, когда меня за руку схватил немец, почти сбивая с ног:

— Что ты здесь делаешь?

— Меня назначили здесь работать, — сказала я, стараясь говорить твердо, а не слабо и неуверенно, как на самом деле себя чувствовала.

Он потянул за воротник моего платья, оттягивая так, чтобы был виден номер. Мама набила его там чернилами в прошлом году, когда нам всем выдали номера, вместе с желтыми звездами, чтобы носить на рукаве:

— Anzahl 242225, — прокричал он женщине, которая, судя по ее униформе, была медсестрой.

— Ja, — ответила она, взмахом руки подзывая меня к себе. Я снова прикрыла рукой лицо, подходя к женщине, сидящей за деревянным столом, на котором прямо перед ней лежала стопка бумаг. Ее темные глаза смотрели с угрозой, пока она изучала все мое тело. Затем она встала со стула и обошла стол, подходя ближе и уводя меня в угол комнаты. Она пропустила пальцы сквозь мои волосы, раздвигая пряди, вероятно, в поисках вшей:

— Волосы должны быть подняты и аккуратно убраны, — выплюнула она с сильным акцентом. После она вцепилась руками в мои щеки и начала крутить мою голову во всех направлениях, — раздевайся.

Я сглотнула и повернулась в сторону десятка людей, смотрящих на меня с расстояния в несколько метров. Ступор, вероятно, продлился дольше, чем мне показалось, потому что руки женщины начали яростно сдирать с меня одежду. Меня оставили обнаженной, на холоде, у всех на глазах. Будучи с детства воспитанной в скромности, что относилось и к моему телу, я чувствовала, как разрушаются мои границы и накрывает смущение. Я пыталась прикрыть интимные места насколько могла, но женщина быстро оторвала мои руки, заставляя поднять их наверх, пока изучала мое тело. Я закрыла глаза, избегая взглядов и стыда, который могли испытывать за меня другие. Скорее всего, здесь поступали так с каждым, но легче от этого не было.

Глаза были закрыты, я не видела происходящего вокруг, когда меня напугал тычок во внутреннюю часть руки. Резкая боль заставила открыть их, когда, не веря своим глазам, я увидела иглу, пробирку и пакет. Не спрашивая разрешения, они забирали мою кровь. В тот момент я поняла, что потеряла свою жизнь… абсолютно все. Собственное тело будто бы больше мне не принадлежало. Они не просто обращались со мной как с животным, они считали меня чем-то хуже стада на скотобойне. Вопросы рвались из меня, но мне начинало казаться, чем меньше я знала, тем больше у меня было вероятности уцелеть.

Прошло несколько минут, пока женщина закончила делать какие-то заметки, затем она убрала мою кровь в голубой металлический ящик и скомандовала:

— Иди в душ.

— Душ? — учитывая, в каком состоянии я находилась, мне не было известно о наличии здесь душа.

— Через улицу и Блок А.

Я подобрала с пола свои вещи и крепко прижала к груди, быстро выбираясь из здания. Я обошла Блок А и нашла помещение с цементными стенами и кучей ржавых душей, торчащих из потолка на расстоянии нескольких метров друг от друга. Комната была заполнена другими людьми — их было больше, чем источников воды — которым, кажется, было абсолютно безразлично находиться абсолютно голыми друг перед другом.

Я всегда была человеком закрытым, и не раздевалась голой ни перед кем с самого детства. Мне не нравилось ощущать чужие взгляды на себе, но после недели, в течение которой меня пачкали мочой, рвотой, и я подвергалась опасности подхватить любую инфекцию, даже такой душ выглядел привлекательно.

Я стояла под струей, ощущая, как вместе с водой утекает и мое достоинство. Вода была холодной, но я ногтями терла кожу, вцепляясь в грязь и сажу, которые успели въесться, мечтая ощутить хоть каплю облегчения.

— Будь осторожна, — сказала женщина, стоявшая рядом, — если будешь сильно тереть, появятся открытые раны. Так люди здесь и умирают.

Эти слова привели меня в чувство, я и сама должна была догадаться, но даже не подумала об этом.

— Ох, — все, что я смогла вымолвить, пока осознавала правду.

— Не хотела тебя напугать, — продолжила женщина.

Я вытерла глаза и посмотрела на женщину, узнавая ее:

— Леа?

Она была той самой женщиной, которая стояла за мной в строю, когда застрелили маму. Я, может, и не запомнила лица людей, пребывая не в себе, но беременный живот женщины выделялся, особенно обнаженный.

— Амелия, правильно? — ответила она, едва заметно улыбаясь.

— Да, как вы? Как ваш ребенок? — прошептала я.

— Голодные, — она сложила руки под животом.

Я могла лишь смотреть на нее с сочувствием, понимая, насколько сама хотела есть, помня, что вчера мне досталось больше, когда она явно голодала.

— А ваш муж…?

Ее брови сдвинулись к носу, она была готова заплакать:

— Я не уверена. Не видела его с тех пор, как нас разделили по приезде, — она пыталась говорить шепотом, — ты нашла своего брата и папу?

Я покачала головой, когда осознание захлестнуло. В бараках были только женщины. Очередь в лазарет состояла почти из одних женщин, за исключением нескольких мужчин, которых я заметила. Но в очереди в душ стояли только женщины.

— Мне кажется, мужчин здесь нет, кроме, конечно, нацистов.

Ее губы выгнулись в линию:

— Знаю, — прошептала она.

Лея вышла из душа и свернула волосы в жгут, выжимая воду.

Я вышла за ней, одеваясь на ходу.

— Уверена, мы еще увидимся, — сказала она.

— Надеюсь, — ответила я, не осознавая на самом деле, сколько людей находилось в этом месте и как часто выпадет возможность увидеть знакомое лицо.

Я поспешила обратно, обошла здание и резко остановилась, испугавшись, что чуть не врезалась в группу немцев, обсуждающих что-то. Первым делом я заметила, что среди них был Чарли. На мгновение мы встретились глазами и оба отвели взгляд. Часть моего сознания воспринимала вчерашнюю встречу как нечто вымышленное, но по тому, как он смотрел на меня, все это действительно случилось.

Мужчины продолжали говорить, периодически раздавался рев смеха, а я торопливо шла мимо, обходя их, словно не замечая присутствия, как и они моего.

Пока я пробиралась мимо очереди в лазарет, на меня снова осуждающе смотрело множество евреев в очереди, но я старалась избегать вопросов в их глазах и сфокусироваться на немецкой медсестре, которая ждала у стола.

Она не теряла времени даром:

— Ты будешь регистрировать каждого еврея. Номер, болезнь, возраст и беременность, — женщина говорила жестко, и я наблюдала за скривившимися лицами тех, кто ждал в очереди.

— Да, мадам, — ответила я.

Женщина взяла стул, стоявший у стола, и отнесла в другой конец комнаты. Когда она вернулась, указала на стопку бумаг на столе:

— Начинай.

Листы были исписаны от руки, там была информация обо всех пациентах, включая четыре пункта, которые мне нужно было заполнять. Я взяла стопку чистых листов и аккуратно закрепила на планшет, затем нашла карандаш в оловянной подставке, которую заметила на краю стола.

Подтянула воротник пальто повыше и застегнула его так, чтобы прикрыть рот и нос, таким образом я пыталась защитить себя от возможности заразиться чем-нибудь от больных.

Сразу же начала опрашивать людей, стоявших в очереди, тянувшейся вдоль дороги до бараков. Работа казалась нескончаемой.

Не знаю, сколько прошло часов, я угадывала время по нахождению солнца и тому факту, что оно постепенно садилось.