Ещё какое-то время посидев, я принял, как мне казалось, одно единственное правильное решение. Я подошёл к вещам, которые, на мой взгляд, я аккуратно сложил. Достал те же самые пакеты и разложил стопками Ленину одежду в них. Взял с полки, также, её косметику, какие-то женские мелочи, ещё стояли её книги… Отдельно сложил и обувь.

Я подумал, что остальное ей не нужно, а если будет нужно, и она попросит — я привезу ей и это.

Сбагрив все пакеты вместе, я вызвал такси.

Когда я приехал к дому родителей Лены её самой не оказалось. Я это знал и на это надеялся.

Я передал вещи её матери и сказал, если Лена пожелает, то я приеду снова.

Анастасия Сергеевна мне не ответила. Она молча приняла пакеты и закрыла передо мной дверь. И знайте, если раньше и я обиделся бы, и меня бы захватила возмущение, сейчас у меня на это просто уже не осталось сил. Мне было всё равно, даже если они меня ненавидели глубокой ненавистью.

Если мы останемся семьей, то несомненно, через какое-то время я получу прощение, я же раскаиваюсь. А если нет — то нет и смысла о нём просить.

А возможно, в своей жизни я их больше никогда не увижу. Даже мельком. Ведь оставаться в этом городе, где развалины и внутри, и снаружи, я не намерен.

Я взглянул на телефон: мне звонила мама.

— Кость, вы к нам приедете?

— Я пока не планировал, мам, много дел. У меня дедлайны по нескольким проектам.

— Но ты не забудь, 10 сентября же скоро.

Честно признаюсь, я вообще-то забыл. 10 сентября было Днём рождения моего отца. Я вспомнил также, что уже несколько месяцев его не видел, как и мою мать. Общался с ними только по выходным, и то от силы раза два в месяц. Поэтому, пообещал приехать.

Как важно в моменты, когда ты теряешь абсолютно всё, закрепиться корнями хоть где-то. В этом я понимаю Лену. Мне тоже захотелось к родителям.

Наверно, я рванул бы к ним уже прямо сейчас, но меня опять накрыло бессилие. Поэтому, снова вызвав такси, я вернулся домой и лёг спать.

Проснулся посреди ночи с тяжелой головой, жалея о том, что поддался дневном усну. Увидел сообщение писала Лена:

— «Спасибо за вещи».

Имею призрачную надежду, я решил попытаться в последний раз. Если мы всё равно общаемся, то зачем друг друга мучить?

Я отмечал её изменения. Может, из-за ситуации, или потому, что теперь наблюдал за ней издалека. А, возможно, потому, что теперь наконец вообще на неё смотрел?

Не знаю, с какой интонацией она писала это сообщение, но читал я его спокойным, размеренным её голосом. Немного уставшим, выдохнувшимся. Скорее всего, я ослеплён. Или же, никто другой не может понять своего супруга, когда один ищет возможность простить измену, а второй быть прощённым. И кто ещё в полной мере может прочувствовать то же самое, что эти двое, и хорошо их понять, как они друг друга.

Поэтому, я решил действовать, и дать нам обоим последний шанс. Тем более, подвернулся отличный повод.

Я тоже написал Лене.

— Ну чего ты так волнуешься? — старалась успокоить меня мама: — Это же всего лишь дети.

— А ещё там есть другие учителя и завучи с директором. И родители.

— Ну и что теперь? Съедят они тебя?

— Нет, но вдруг я им не понравлюсь.

— И что? Умереть теперь, если не понравишься? — протягивая мне поглаженное платье, улыбнулась мама.

— Нет, но уволят. — призналась в своём страхе я.

— А то, прям, в школу много кто идёт, — махнула она рукой, засмеявшись. — Особенно географом.

Прозвучало даже как-то обидно. Однако, она была права. Учителей в Подмосковье, и впрямь не хватает. Поэтому, и согласны брать всех, главное, чтобы и ты согласился на большую нагрузку, и маленькую вместе с тем, зарплату.

И пусть только кто-то попробует сказать, что учителя много зарабатывают. Я сразу предоставлю им свой расчётный лист! Если только его получу…

— Дети тебя боятся не меньше. — поделилась мама. — Ты для них ещё неизвестная учительница. Они тоже будут волноваться, вдруг ты строгая?

— А строгой быть не надо?

— Лучше, быть справедливой. Дети в их возрасте тянутся к сильному и понимающему. Но не становись им подружкой, а то на шею сядут, и ножки свесят.

— Попробую, слабо улыбнулась я.

Вообще, Катька сдержала слово, она спросила в Егоркиной школе, нужны ли географы или учителя начальных классов. Но, там на меня посмотрели свысока. Зато, идея мне всё же понравилась. Я решила дать себе год, а вдруг понравится.

Но снова проситься куда-то в школу в Москве я не рискнула. Может, куда бы и взяли, но Москва сейчас для меня виделась ужасно холодной и не принимающей. Она отвергала меня, а я её. Не буду врать, она всегда ассоциировалась у меня с Костей. Особенно сейчас, когда мы сильно отдалились.

Другое дело — родной город, где я выросла. Тепло и уютно, пусть и старо. Балашиха напоминала мне родителей. И крепко была с ними связана.

Впервые я буду «отмечать» Первое сентября по другую сторону баррикад, уже как учитель. Волнительно, отчасти страшно. А главное — сильно тревожно, ведь мне предстоит работать с детьми и их родителями. Наверно, стоит найти другие способы борьбы с этой тревогой, кроме успокоительных.

Раньше я представляла, что взрослые — те, кто справляется с любой трудностью, кто не боится, не унывает и не требует. Таким для меня был мой отец. Теперь же, когда он чуть для меня открылся, я вижу перед собой другого человека. Он сидел за столом, глядя в телевизор, всячески стараясь сделать вид, что за меня не переживает, и ему абсолютно всё равно и на то, что происходит в моей жизни, и на новую мою работу.

Но он не знает, что мама его уже давно мне сдала. И я им обоим за это благодарна.

Только теперь, и только так я смогла почувствовать, что мои родители вовсе не «недосягаемые» для меня. Не зря же говорят, что дети смотрят на родителей, как на всемогущих, безумно любящих, и строго наказывающих богов. Наверно, в этом есть и некоторая ассоциация с Богом.

Для меня отец был, скорее, героем греческих мифов. Такой же сильный и бесстрашный.

Впервые я прозрела, когда мне было примерно двенадцать. Тогда же у меня появилось своё, как мне казалось, независимое мнение. А, по факту, это было просто бесконечным «а я против!». Отчасти это сохранилось и сейчас, и присутствовало в наших с Костей отношениях.

Я не скажу, что Костя был прав во всём. Язык не повернётся.

Но в этом, и исключительно в этом, я готова к нему прислушаться.

Для собственного будущего.

Говорят, крайняя степерь прощения — это благодарность. Благодарить Костю я точно не хочу. Не сейчас уж точно.

Однако, я не знаю, смогла бы я когда-то решиться на свои изменения?

Для меня это глубокий вопрос. Я даже удивлена, что однажды смогла задать себе его.

В последнее время я много думаю. Особенно в бессонные ночи.

О моих изменениях мне сказала мама. И не о всех в негативном ключе. Какие-то заметил и отец.

Но теперь и я видела в нём другого человека. Не божество, не героя, а просто моего отца, который, как оказалось, тоже уязвим, и к болезням, и к эмоциям.

По-другому я посмотрела и на мать. И заметила, что не все её требования справедливы. Иногда, она тоже ошибается. Хоть и не желает это признавать. Возможно, мне стоит задуматься и над этим, и я нашла бы в себе и это… Но не сейчас. Сейчас не до этого.

Пока я собиралась на «линейку», я всё же подумала ещё и вот о чём. О том, что переезд и измена, может, и стали спускным механизмом моих изменений, но всё же это произошло не по одному щелчку. Я шла к этому. Всю мою жизнь.

Я говорю об изменениях. Невозможно стать лучше, если не знаешь «как лучше». Особенно — если заблуждаешься. Но мы всегда копим опыт. Каждый день нашей жизни. То больше, то меньше. И в какой-то момент все наши накопления взрываются, снося все прежние постройки, и давая возможность появиться новым.