— Не могу не согласиться с ней, — зачем-то опять вслух резюмировал Костя, — однако, гениальность всё равно должна быть. Если все мы будем ровняться на пустышки для массы, то человечество вконец отупеет.

Костя хотел было свесить с дивана руку, чтобы Кевин, по обыкновению, подошёл к нему, давая себя погладить. Да только Кевина тоже не было.

— Неделя прошла, — иронично хмыкнул Костя, — А я всё привыкнуть не могу.

Он положил травмированную руку на грудь, чтобы та так сильно не ныла.

— Придурок, — снова с самоиронией заметил Костя. — И ради чего? Итог-то какой?

Костя даже отправлял Лене фото гипса. И всё же однажды она заинтересовалась. Костя даже приукрасил, желая вызвать к себе чуть больше жалости:

— «Перелом, несколько месяцев в гипсе, потом реабилитация».

И на этом всё. Лене стало не интересно. Не ампутируют же.

Да даже если и так, опять бы написала: «Так тебе и надо».

А, может, надо?

Не лишиться руки, конечно. Но надо получить своё наказание?

Например, остаться одиноким на всю жизнь…

Хотя, с чего бы?

— Монахом быть я не собираюсь. — определил Костя.

«Боже мой, даже поговорить только с самим собой могу?».

— Тогда, может, я уже одинок? — спросил у потолка Костя, — Всю жизнь был. Даже с Леной. Она постоянно зудит, что я её не слушаю. Так, а она меня? На жизнь мы смотрим по-разному, хобби тоже у каждого свои. Даже о работе не поговорить. Она меня не поймёт, а мне про её магазины слушать не интересно. Сплетни все эти помойные собирает, у Янки там что в жизни, у ещё кого… А, на свою-то ты жизнь смотрела? — спросил он в пустоту, — На нашу совместную жизнь! А теперь меня обвиняешь! И это я страдать должен⁈ — перевёл дыхание он: — К родителям побежала сразу, а что отец болеет, даже и не знает, зато неделю с под его крышей живёт. Сучка неблагодарная. Ты и тут такой же неблагодарной была. Поэтому, это твоё наказание! И измена моя — твоё наказание!

Костя выпалил всё в тот же несчастный потолок. Эти мысли давно роились в его сознании. Но теперь, когда он произнёс это вслух, а гнев, наконец, нашёл хотя бы такой выход, Костя подумал, что не совсем это так.

Ну какое наказание? Если у них и были ссоры, то ссорами они и должны были оставаться. А если бы Лена ему изменяла, вот тогда бы была оправдана и его. Принцип Талиона, так сказать. Зуб за зуб.

Ведь именно такой должна же быть справедливость?

И вот, он этой справедливости не следовал.

За что и получил своё наказание — одиночество.

Брошенный женой, не нашедший счастья у Кристинки… Даже собакой оставленный. А что будет, если об этом узнают и его родители? Отец сразу скажет, что Костя ему не сын.

Драматично, конечно. Красиво, театрально.

А друзья? Примут ли его таким, изменяющим предателем, попирающим все самые святые заповеди ради минутного блуда, грешником?

Как пафосно звучит…

А, может, узнав о его измене, они наперегонки начнут сознаваться в своих?

Костя бы так и сделал.

Но не для того, чтобы показать из себя кабеля, которым он не был, и не похвастаться своими сексуальными победами.

Костя рассказал бы об этом только с одной целью — исповедаться, освободиться.

Пусть весь мир знает, что он такой, и что он своего прошлого не изменит!

А что делать? Пусть принимает его таким!

Понял бы, наверно, только Пашка. Который к измене Костю и подтолкнул.

Но ему Костя, по понятным причинам, писать не хотел.

Ведь из-за Пашки всё началось.

Да и опять же, совсем у них разные в жизни приоритеты.

Оба изменили. Но Костя боялся, что Пашка, услышав об измене старого друга, начнёт его ободряюще подначивать, как он умеет. И тогда Косте захочется ещё.

А смог бы он ещё раз? С той же Кристинкой? Или ещё с кем?

Не с Кристинкой точно. Она же свидетель его падения, позора.

Странная штука — стыд. Косте не так стыдно перед Леной, как перед всеми остальными, даже какой-то там Кристинкой.

Но, если не с Кристинкой точно, то с другими… как? Смог бы?

На этот вопрос Костя отвечать не захотел. Даже самому себе. Почему? Больно?

Страшно?

— Может, сейчас и смог бы. — наконец честно признался себе Костя. — Если всё так и останется, то какой смысл? А вот если бы простила… — снова задумался Костя. Насколько бы его хватило? Не пришли бы они вновь с Леной к тому же, если бы не поменялись оба?

И если все мысли вновь приводят к началу всё того же круга, то какой смысл? Может, правда, отпустить?

И Ленку, и самому стать свободным.

Или одиноким?

Сейчас Костя понимал, каково быть одиноким. Но его всё же мучал вопрос:

Так, что такое, «одиночество»?

В последние июльские деньки, и первые дни августа похолодало. Почти каждый день шли дожди, либо же хмурилось небо.

Несмотря на то, что Лена была одета в жилет магазина, она одолжила у матери шаль, кутаясь в неё на кассе.

— … А в другом магазине, — с недовольством стояла над ней статного вида дама. Как, наверно, та сама считала: — они стоят не двести шестьдесят восемь, а двести пятьдесят два.

— Женщина, — в очередной раз пыталась увещевать её Лена: — Я понимаю, что в другом магазине этот товар стоит дешевле. Пожалуйста, вы можете купить его там.

— Но мне далеко туда идти! А у меня болит колено. — словно это и так всем должно быть очевидно, возмущалась дама: — Почему вы не можете мне продать за двести пятьдесят два⁈

— Потому, что цена в нашем магазине двести шестьдесят восемь.

— Ну так сделайте цену ниже, продайте мне, а потом опять подними́те.

Лене показалось, что в конце этой «обоснованной» претензии дама хотела бы добавить: «Ты что, тупая?».

И хотя покупательница этого не сказала, про неё так подумала сама Лена.

— Девушка, — обратился к ней следующий покупатель, — можете уже меня обслужить?

«Обслужить», — со смешком повторила Лена. Правда, опять только мысленно.

— Подождите, пожалуйста, — обратилась она к нему. — Я уже пробила товар, поэтому, пока женщина не заплатить, я ничего не могу сделать.

— А чего это Вы мне хамите? — снова взъерепенилась дама.

— Никто Вам не хамит. — уже начинала терять терпение Лена.

— Женщина, — стоявший следующим, обратился к даме мужчина: — Правда, давайте уже, покупайте и уходите. Нам не мешайте.

— Что значит, «не мешайте»⁈ Меня тут заставляют платить больше, чем нужно, а Вы говорите «не мешайте»? Я свои права отстаиваю!

— Отстаивайте в другой очереди. — предложил мужчина. — Девушка, вызовите второго кассира. Кассы две, а как ни зайдёшь, всё время только одна работает.

Знал бы он, как и работники этого магазина хотели бы, чтобы работали обе кассы. И чтобы их должностные обязанности, наконец, ограничивались либо только этой кассой, либо товаром, и так далее.

Но Лена была благодарна ему за, хоть эту маленькую помощь, поэтому позвала Марьям:

— Пробей, пожалуйста. Это надолго.

— «Надолго»? — чуть было ни завизжала женщина. — Где у вас жалобная книга⁈

Лена молча указала на стенд.

— Я и в Роспотреб напишу! — пообещала дама, и вправду отправившись к стенду.

— Девушка, — тихо подметил Марьям другой покупатель, старичок, стоявший в очереди третьим, — Я заметил, у вас там ценники опять перепутанные. Понимаю, вы устаёте, наверно. Но стоит рис, а ценник под ним за пшено. Я давеча внуку шоколадку покупал. Тоже, на ценнике одно, а стоит другая. Я-то ладно, не тороплюсь, потому и вижу. А молодые-то, схватили и не смотрят. А ребёнку как скажешь, что нельзя⁈ Уж, что выбрал.

— Я скажу девочкам, — как в её характере, мягко улыбнулась тихая Марьям. — Спасибо.

…

— Ну чего он никак не поймёт, — тихо произнесла Лена, когда все конфликты были урегулированы, и три подруги остались возле касс. — Почти каждый день то просрочку по доброте душевной указывает, то на ценники.

— Говорила я Ульяне, — поделилась Яна, — что не надо крупы трогать. Молодым ни пшено, ни рис, не нужны. А пенсионеры каждую копейку посчитают.