— За угощение спасибо, — сказала Варвара Николаевна. — Будем считать, что дискуссию о профсоюзах мы с вами уже провели. Самое смешное: вы меня ни в чем не убедили.

— А я и не старался убедить. Мы обменивались мнениями — только и всего. Я еще постараюсь вас убедить: всегда тяжело, когда твои друзья увязают в мелкобуржуазном болоте. В Туркестане женщины носят чачван — густую сетку из конского волоса, закрывающую лицо, глаза. Многие теперь сбрасывают чачван. А вы его надели — не вижу вашего былого лица революционерки. Вот скажи ты, Химик, — обратился он уже к Бубнову, — зачем все наши ссылки, тюрьмы, гражданская война? Неужели только затем, чтобы дать возможность политическому авантюристу Иудушке Троцкому командовать партией, профсоюзами, рабочим классом, «завинчивать гайки» и применять свои пулеметные методы? Он спит и видит свой термидор! Он последовательный враг партии.

Что-то дрогнуло в лице Бубнова, но он ничего не сказал. А Валериан Владимирович понял: борьба за друзей будет трудной. И увенчается ли успехом? Увязли по пояс...

Гости ушли.

Куйбышев бросил рассеянный взгляд на несъеденную дыню, улыбнулся, завернул дыню в полотенце, выбежал в коридор. Варю догнал на лестнице.

— Возьмите! У вас дочь. И этот мешочек с изюмом — тоже.

Ильич достал из жилетного кармана часы, бегло взглянул на них, постучал по крышке пальцем, привлекая к этому нетерпеливому жесту внимание всех сидящих в зале, и, когда шум внезапно стих, заговорил. Валериан Владимирович смотрел на своевольный, увеличенный лысиной ленинский лоб, следил за его живыми, подвижными руками и напрягался, чтобы не пропустить ни одного слова. Иногда Ленин вскидывал голову, острые глаза его смотрели строго и гордо, потом они теплели, превращались в две щелочки, на губах появлялась улыбка.

Каждый его жест, каждое слово были направлены на то, чтобы убедить делегатов в необходимости перехода к новой экономической политике. И сила его обаяния была так велика, интеллектуальный заряд речи так могуч, что даже недавние скептики вскакивали с мест и бурно аплодировали вождю.

— Невероятная смелость! — прошептал Бубнов на ухо Валериану Владимировичу. — Он гений. Он истинный гений...

А Ленин бросал и бросал в возбужденный зал горячие, гипнотизирующие фразы о замене продовольственной разверстки натуральным налогом, о переходе от военного коммунизма к новой экономической политике, которая укрепит союз рабочего класса и крестьянства. Он говорил о единстве партии. Говорил с болью, узил глаза, была горечь в выражении губ. «Рабочая оппозиция», «децисты», «буферная» группа, Троцкий со своими подпевалами — все они вдруг как бы уменьшились в размерах, обнажилось их политическое ничтожество, убогость намерений, мелкотравчатость. Совсем недавно они ходили гордо выпятив грудь, строя из себя этаких сверхреволюционных вождей, подавляя всех громовыми фразами. Теперь они обмякли, стушевались, сидели опустив головы.

Все началось на Всероссийском съезде Советов, в декабре прошлого года. Отошла гражданская война, и нужно было решать сугубо хозяйственные вопросы. Теперь хозяйственный фронт становился основным. Еще продолжались бои на Дальнем Востоке, еще существовала буферная Дальневосточная республика, еще буйствовал со своей бандой батько Махно в Александровском районе Украины, еще правили в Грузии меньшевики, еще свирепствовали в Средней Азии басмачи Джунаид, Курширмат, Муэтдин, Исраил, Джаны-бек. Но все это были поскребыши контрреволюции, за ними уже никто не шел. Сбежали за границу Керенский, Гучков, Родзянко, Милюков, князь Львов и великий князь Николай Николаевич. Отбыла на родину, в Данию, с двумя дочерьми вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать последнего царя. Деникин, Краснов, Юденич, Врангель, Скоропадский — судьба разметала их по всему свету. Корнилов погиб, Колчак расстрелян — самые неудачливые, даже мемуаров не успели написать. Врангель не теряет надежды на возврат: принял руководство антисоветским «Союзом освобождения России». Милюков в Париже возглавил другой антисоветский комитет, образовался альянс Милюкова с эсерами и «народными социалистами». Созданы целые школы контрреволюционных террористов. Советское правительство вынуждено пойти на крайние меры: эсеров группы Савинкова, как и группы Чернова, белогвардейцев «национального» и «тактического» центров и офицеров-врангельцев, объявило заложниками. В случае покушения на вождей Советской России заложники будут уничтожены. Твердая рука Дзержинского. Мартов, Аксельрод, Потресов, Абрамович улепетнули в Берлин, чтобы оттуда заявить на весь мир о своем несогласии с большевиками: старуха три года на мир сердилась, а мир ничего и не знал. Лидер правых эсеров Гоц, причастный к покушению на жизнь Ленина, сидел в Бутырской тюрьме, ждал суда. К своему изумлению, Куйбышев увидел в коридорах Реввоенсовета спокойно разгуливающего террориста провокатора Блюмкина, того самого, который убил германского посла Мирбаха, чуть не втянув Республику в войну с Германией. Уж не замыслил ли Блюмкин покушение на Троцкого? Нет, нет, Яков Блюмкин работает у Троцкого. Так что все в порядке. Убийцы и провокаторы Троцкому нужны. В прошлом году Троцкий, находясь в Петрограде, пышно отпраздновал свое сорокалетие. Провел целую подготовительную юбилейную кампанию. И хотя в то время Юденич подступил вплотную к Петрограду, говорят, юбилею это не помешало. Несмотря на специальное постановление Политбюро ЦК «Петрограда не сдавать!», Троцкий и Зиновьев рассудили «более революционно»: впустить армию Юденича в Петроград, потому-де что врага легче громить на улицах города. А чтобы этот архиреволюционный шаг остался в памяти историков, Троцкий от своего имени и от имени Зиновьева телеграфировал в ЦК, в Москву, о принятом ими предательском решении открыть Юденичу ворота Петрограда. И только решительное вмешательство Ильича, потребовавшего «защищать Петроград до последней капли крови», спасло город.

Когда Валериан Владимирович думал о поступках Троцкого, явно предательских, он чувствовал, как сами до хруста сжимаются кулаки. В нем жило почти физическое отвращение к этому человеку с хищной бородкой, с наглыми глазами навыкате, к кривой ухмылке его черных, всегда почему-то воспаленных губ. Его называли «дамой с собачками», так как, даже приходя на важные заседания, он приводил с собой двух пойнтеров, которые в случае внезапного нападения (как он объяснял) должны были защитить его. Но на Троцкого никто не нападал. Он обзавелся еще одним телохранителем — террористом Блюмкиным, который следовал за ним по пятам, сжимая рукоятку пистолета в кармане.

Тогда, в декабре прошлого года, на съезде Советов Валериан Владимирович встретил Фрунзе, Фурманова и Кирова. Фрунзе находился в зените боевой славы: он разбил Врангеля, вышвырнул его вон с советской земли. Михаила Васильевича только что назначили командующим всеми вооруженными силами на Украине и в Крыму. Он вошел в состав Совета Народных Комиссаров, его наградили Почетным революционным оружием — шашкой с надписью «Народному герою», причислили к Генеральному штабу. Ильич говорил о нем с трибуны съезда.

— О чем вы мечтаете, Гайавата? — спросил Валериан Владимирович у Фрунзе.

— О мирной партийной работе, если такая существует в природе. Но, к сожалению, мирной партийной работы не существует и никогда, наверное, не будет существовать, потому что партийная работа это и есть концентрированное понятие борьбы. Будем бороться с разрухой, голодом, тифом, оппозициями, Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Шляпниковым, Пятаковым — и несть им числа. — Он сердито разгладил усы и продолжал: — Вот ужо Балалайкин, Иудушка! Идеолога из себя корчит, а копни — пустышка, заклятый враг из всех врагов. Политический рысак империалистов. В социализм не верит ни на грош. Проповедует открыто неминуемую реставрацию капитализма, потому-де что советское общество есть некое равновесие классов, а так как крестьян больше, то равновесие неизбежно нарушится, перейдет в неравновесие — и социализму каюк! Чистейшая демагогия. В какой школе иезуитов его готовили?