— Не придирайся к слову. Ну сказано неуклюже, но суть ясна: он хочет укрепить профсоюзы, очистить от вялости или, как он выражается, «перетряхнуть» их, «завинтить гайки», сделать профсоюзы «проводниками революционной репрессии».

— А зачем репрессии?

— Иначе не заставишь людей работать — все разболтались, отбились от рук, торгуют зажигалками, а фабрики стоят. Нужно усилить политику военного коммунизма, милитаризовать профсоюзы. Навести военно-революционный порядок.

— Мне импонирует твердость Льва Давидовича, — вмешалась в разговор Варвара Николаевна, до этого молчавшая. — Он предлагает наши офицерские курсы расположить в районах главных очагов промышленности, чтобы каждый слушатель таких курсов мог превратиться в офицера и руководить промышленностью данного района. И таким образом данный округ с заводами в центре явится в то же время и промышленным, милиционным округом, и милиционной дивизией. И по мере того как наша армия будет приспособляться к хозяйственной жизни, она впитает в себя элементы милитаризации.

— Остроумно придумано! А зачем?

— На этот вопрос достаточно ясно ответил Бухарин: главный метод социалистического строительства — внеэкономическое принуждение. Андрей Сергеевич прав: все отбились от рук, превратились в мешочников. Рабочего класса сейчас, по сути, нет. Он развращен войнами, разболтался. Только профсоюзы, беспартийные профсоюзы могут собрать его в кучу. Но для этого Троцкий предлагает укомплектовать профсоюзное руководство надежными людьми, такими как в Цектране.

— Одним словом, своими людьми, троцкистами. Забрать в свои руки профсоюзы, сделать их новой силой, враждебной партии. Простите, что перебил.

— Пока мы не поймем, что авангардом рабочего класса являются профсоюзы, а не партия, мы не сдвинемся с места, — сказала Яковлева, никак не реагируя на реплику Куйбышева. — Да, да, профсоюзы! Партия слишком злоупотребляет мудрой осторожностью, прибегает к помощи спецов, пользуется навыками и приемами капиталистического способа ведения производства и хозяйства. А нам нужен форсированный марш на коммунизм! Так считают и Коллонтай, и Шляпников, и Медведев, выступающие о профсоюзах как «рабочая оппозиция».

— Оппозиция кому? Ленинцам?

Яковлева несколько смутилась.

— Не следует себя абсолютизировать, — сказала она. — Деление на сторонников Ленина и на сторонников Троцкого мне кажется вредным. Ориентируясь на ту или иную личность, мы подтачиваем основы демократического централизма, за который так ратует Андрей Сергеевич. Не лучше ли поставить вопрос по-иному? В переломные моменты — а такой момент наступил сейчас — каждый имеет право на собственное мнение, вправе не подчиняться воле формального большинства. Тем более такое право должно быть предоставлено группировкам, фракциям, определенным кругам, назовите их как хотите. Ведь важна истина. А она может родиться лишь в заинтересованном споре. Кое-кто пытается изобразить дело таким образом, будто и «децисты», и «рабочая оппозиция», и другие группировки возникли не потому, что приспело им время выявить себя, а по злому умыслу Троцкого, пытающегося объединить оппозиционные силы и противопоставить их сторонникам Ленина. Тут я целиком поддерживаю Бухарина: нужно примирить сторонников Ленина с троцкистами. Это своего рода «буферная» группа, и я вхожу в нее официально.

Вынув из мешка огромную зеленовато-желтую дыню, Валериан Владимирович неторопливо вытер ее полотенцем, разрезал на ломтики и выставил на стол.

— Ешьте, дорогие гости! Как говорит мой друг Файзулла Ходжаев, глава бухарского правительства: «Гость старше отца». Кого гости посещают, у того котел не пустеет. А Сергей Миронович Киров любил говорить: «Легче принять в гости пятнадцать конных, чем одного грудного ребенка. А если их два — беги из дому».

Бубнов с подозрением взглянул на него:

— Ты нас принимаешь за младенцев? Что-то ты помалкиваешь. Раньше, бывало, с тобой и спорить никто не соглашался: всех логикой забивал, как драчливый петух. А тут помалкивает себе, мотает что-то на ус, а что — в толк не возьму.

— Мой друг Турар Рыскулов, который, благодарение аллаху, освободился от своих националистических грешков и снова у власти в Туркестане, в подобных случаях говорил: «Когда кошка плачет, мыши притворяются сочувствующими». Плачущая кошка — это Троцкий, а мышки — это вы: ты и Варвара Николаевна. Ну Коллонтай, Косиор, еще десятка два заблуждающихся, но честных членов партии. Троцкий с Бухариным обставили вас, как последних простаков.

— Каким же это образом?

— Сыграли на вашем революционном максимализме. На пошлых псевдореволюционных словечках вроде «осоюзивание» государства, «огосударствление» профсоюзов и тому подобное. Вы забываете, что Троцкий живет вне политического времени и вне политического пространства, он «всегда равен самому себе»: виляет, жульничает, позирует как левый, помогает правым, пока можно. Вы думаете, годы Советской власти и гражданской войны его перевоспитали, сделали более советским? Как бы не так. Он плачет, потому что понимает: время его подходит к концу. Не за пролетариат он слезки льет. Ему до пролетариата никогда никакого дела не было и нет. Пролетариат для него — «серая масса», «ленивые животные». Трудности, как бы велики они ни были, мы преодолеем. Вот чего боится Троцкий. Пока существуют трудности — существует Троцкий: можно натравливать массы на партийное руководство, обвинять Ильича во всех грехах смертных, намекая при этом, что, если бы во главе государства, партии был он, Троцкий, все кризисы разрешались бы сами собой. А наша основная трудность сейчас продразверстка: после окончания гражданской войны она становится своеобразной препоной к прочному союзу рабочего класса и крестьянства.

— Что ж, по-твоему, нужно отказаться от политики военного коммунизма?

— Возможно. Следует вдуматься в особенности текущего момента. Во всяком случае, все последние выступления Ильича подводят нас к такой мысли.

— Ты говоришь кощунственные вещи!

— Когда Троцкий предлагает «завинчивать и дальше гайки военного коммунизма», он хочет поссорить нас с трудящимися.

— Зачем ему это нужно, никак не пойму?! — Бубнов явно начинал терять терпение.

— Сейчас подойду к самому главному. Я уже сказал: ему нужна сила. Такой силой можно сделать профсоюзы. Уже сегодня крупнейшие профсоюзы Республики возглавляют безоговорочные сторонники Троцкого: Гольцман, Шляпников, Киселев, Кутузов. В Центральном Комитете партии, как вам известно, большинство принадлежит ленинцам, и Троцкому с его схоластикой, субъективизмом, отрицанием коллегиальности здесь практически места нет. За ним никто не пойдет. Но Троцкий, изначально замыслив себя лидером рабочего движения, не может смириться с таким положением: он хочет изменить соотношение сил в Центральном Комитете в свою пользу и захватить затем руководство в партии! Вот с этой целью он и ухватился за последнюю соломинку — синдикализм. Своей дискуссией о профсоюзах он пытается парализовать деятельность партии.

Вы, Варвара Николаевна, упустили одно маленькое обстоятельство, очень важное для Московского комитета партии обстоятельство: чем вы объясняете настойчивые нападки Троцкого на Петроградскую организацию? Московскую организацию он вроде бы нахваливает, а петроградских коммунистов прямо-таки уничтожает за то, что они против его платформы.

— Он правильно ругает Петроградскую организацию. Она выступает против демократического централизма.

— В вашем понимании. В том-то и дело, что петроградские товарищи твердо стоят за подлинный демократический централизм, за партийную, а не фракционную коллегиальность. Они против апологетического отношения Троцкого к насилию как основному средству политической деятельности.

— Это уж в вашем понимании.

— Да поймите вы: Троцкий хочет поссорить две крупнейшие партийные организации! Чтоб потом продиктовать обеим сторонам свою волю. Он ведет подлую игру.

— Ну это слишком!..

Яковлева поднялась. Поднялся и Андрей Бубнов.