Прав или не прав Цицерон — не так уж важно. Важно другое: наконец-то в Ташкент приехал Фрунзе! Глаза его лучатся, в усах — добрая усмешка. Они хлопают друг друга по плечам, рады, счастливы. Опять вместе!

Михаил Васильевич рассказывает, с каким трудом поезд штаба фронта пробивался в Ташкент: бураны, снежные заносы, дьявольский мороз. Поезд дважды терпел крушение. Добирались почти месяц.

Но все позади. И сразу же о главном: о положении дел в Туркестане. Валериан Владимирович докладывает подробно: о взятии Красноводска, о провозглашении Хивы Хорезмской Народной Советской Республикой, о том, что Джунаид собирает новые силы для нападения на Хиву. О том, что союз басмача Мадамин-бека и Монстрова под ударами красных частей распался. Монстров готов сдаться на милость Советской власти, сейчас Куйбышев ведет с ним переговоры через некого Петра Боцана. Вернее, вел до недавнего времени. Дело в том, что Мадамин-бек, узнав о переговорах, напал на отряды Монстрова. Монстров бежал, явился в Джалал-Абад и просит защиты у советских военных властей от басмача.

— А кто он, этот Монстров? — любопытствует Фрунзе. — Царский генерал?

— Конторский служащий, подрядчик. Авантюрист, короче говоря. Сперва выступал против экономической политики военного коммунизма, против хлебной монополии и продовольственной разверстки.

— Значит, выдвиженец местного русского кулачества?

— Совершенно верно. Он сам обзавелся земельным наделом в Джалал-абадском районе.

— Монстров... Лучше не придумаешь. Главарей накажем по приговору трибунала, а рядовых «крестьянской армии» следует амнистировать.

— Тоже так думаю.

— А что будем делать с курбаши Мадамин-беком? У него целая армия.

— Мы эту армию на днях разбили. Вторая Туркестанская советская стрелковая дивизия наголову разгромила Мадамин-бека.

— Прекрасная новость.

— Таких новостей у нас много. Не сидим сложа руки: недавно на сторону Советской власти перешли отряды Махкам-ходжи и Акбар Али — это шестьсот вооруженных и две тысячи невооруженных басмачей. Перешел также на нашу сторону отряд Парпи численностью три тысячи человек. Своими убит знаменитый курбаши, «борец за ислам» Иргаш, зачинатель басмачества.

— Наконец-то господа курбаши начинают понимать кое-что: массы идти за ними не хотят. А в том, что здесь расцвело басмачество, повинны и мы, советские работники: много наделали ошибок. Вот Мадамин-бек. Откуда он взялся? Слышал, будто бы сперва преданно служил Советской власти.

— Его полное имя Мухамед Амин-бек Ахметбеков. Служил начальником уездной советской милиции в Маргелане. Полтора года назад сформировал из подчиненных ему милиционеров-узбеков отряд басмачей. Крайне честолюбив. Поначалу путался с Иргашем, а потом решил сам стать вождем басмачей. В его отряде была строжайшая дисциплина. Он охотно принимал в свой отряд русских белогвардейцев, присваивал им высокие звания, назначал на большие командные должности. И сам стал колчаковским полковником.

Фрунзе слушал с большим интересом. Удивленно поглядев на Валериана Владимировича, сказал с усмешкой:

— Да я вижу, вы биографию каждого курбаши хорошо знаете!

— Приходится. Иначе не нащупаешь корни этой язвы. Я всегда был убежден в том, что всякое явление общественного порядка не возникает из воздуха, а имеет корни в прошлом. Не докопаешься до корней сорняка — не сможешь вырвать сам сорняк. Вот, например, у верблюжьей колючки корни тянутся на тридцать метров. Сорвешь колючку — а через некоторое время она вновь вырастает из того же корня. Чем глубже корни, тем труднее бороться с сорняком.

— Ну а Мадамин? Известно, где он сейчас?

— Отсиживается в горах с остатками своей армии. Мы решили окружить ее и уничтожить...

— Стоп! Мадамин — талантливый человек. И наиболее развитой из курбашей. Он нам сейчас нужен. Очень нужен. Если мы хотим всерьез ликвидировать басмачество, без помощи Мадамина не обойтись: он переманит остальных курбашей, своих друзей на сторону Красной Армии.

— Вы убеждены в этом?

— А вы разве не убеждены?

Оба улыбнулись.

— Хорошо, — сказал Валериан Владимирович. — Еще вчера вечером я отменил приказ об уничтожении отряда Мадамина. Связавшись с Реввоенсоветом Ферганского фронта, посоветовал вот что: пусть пообещают Мадамину, что его отряд в случае сдачи будет зачислен на советскую службу в качестве самостоятельной войсковой части.

— Как вижу, мне можно было и не приезжать сюда: вы так прекрасно справились с массой военных задач, которые не под силу и командующему Туркестанским фронтом, — шутливо сказал Михаил Васильевич. — Да и фронта, по сути, здесь уже нет — вы его ликвидировали.

Похвалы Куйбышев не принял.

— Да я едва дождался вас! — воскликнул он в сердцах. — Вот как думалось: приеду в Туркестан, займусь партийной работой, пропагандой. А вы упорно делаете из меня военного. Нет уж, историю с Мадамином доводить до конца придется вам самому. Кстати, фронт, увы, не ликвидирован, и трудно сказать, когда будет ликвидирован. В Семиречье в военном отношении весьма неспокойно. Казаки, кулаки-переселенцы, торговцы и бывшие чиновники, манапы, баи — все объединяются против Советов, все они поддерживают атамана Анненкова. Мне одно время казалось, что с атаманом Дутовым покончено. Но это страшно живучая тварь. После того как его разбили, он включил свои отряды в так называемую Отдельную Семиреченскую армию Анненкова. Все они теперь укоренились в Китае, вблизи города Чугучак. Вырыли там землянки и ждут своего часа. Кого тут только нет: и анненковцы, и дутовцы, и семеновцы, и колчаковцы. Дутов связан с Врангелем, англичанами и басмачами. Говорят, не прочь подставить ножку Анненкову, стать во главе белогвардейского сброда. Но Анненков держится прочно, разъезжает на «фиате», подвивает чуб, красит усы, а в это время его палач пан Левандовский казнит солдат, которые во всем разочаровались. Не знаю, правда или нет, будто у него в штабе хранится знамя Ермака, похищенное из собора. Одевается в английскую форму. На черном знамени с «веселым Роджером» девиз: «На небе — бог, на земле — атаман». Тридцати лет от роду, из потомственных дворян, холост, окончил Одесский кадетский корпус и Московское Александровское училище. Генерала присвоил Колчак. Наши части продолжают действовать на лепсинском и джаркенто-пржевальском участках.

Лицо Михаила Васильевича сделалось печальным.

— Я из тех мест, — сказал он грустно. — Там родился, в Семиречье. Там мама... — И, внезапно оживившись, спросил: — А не послать ли нам в эту плохо организованную область Дмитрия Фурманова? Он быстро во всем разберется. А с ним — группу партработников. Будет у нас в Верном свой уполномоченный. Там придется провести огромную партийную работу. И начальнику дивизии Ивану Панфиловичу Белову большая подмога. А к своим землякам семирекам обращусь с воззванием...

И только поздно вечером, когда все дела были решены, к ним пришел Гайавата:

Когда же Валериан Владимирович собрался к себе в номер гостиницы, Фрунзе неожиданно сказал:

— Не буду сейчас говорить об ошибках, допущенных Турккомиссией во всей этой истории с Рыскуловым. В них повинны и вы лично, Валериан Владимирович: слишком уступчивы были по отношению к Рыскулову. Дипломатия дипломатией, но Рыскулов — национал-уклонист с партийным билетом в кармане, и никаких уступок идеологического порядка ему не должно быть.

Куйбышев был удивлен:

— Что вы имеете в виду?

— Он протащил-таки свое название для Компартии Туркестана: мол, будем называть ее «коммунистическая партия тюркских народов».

— Мы не поддержали его в этом вопросе...

— Но и не дали должного отпора. Вы читали Коран? Или хотя бы Изречения Магомета?